И луна с ущербным ликом озарит ли гладь воды?

Свеч, во мраке догоревших, меркнет свет, как луч звезды.

Сад картлийский весь расхищен. Даст ли снова он плоды?

Споры царя Теймураза с дивным певцом Руставели

Лютую ярость согласьем звуков смирить бы сумели,

Речи премудрых не кратки — долгой подобны кудели.

Подданного и владыку где вы подобных им зрели?

Молвлю царю с Руставели, встретя их радостным взглядом:

«Мыслим постичь вас, склоняясь к вашей премудрости кладам.

Стих, всеми славимый, слыша, мерным мы схвачены ладом.

Сравнивать вас — назиданье, равное высшим усладам.

Много вы создали оба, в чем же различье меж вами?

Люди обоих возносят, спорят отцы с сыновьями,

Дом покидают иные, злыми задеты словами.

Просьбе внемлите: решенье нам укажите вы сами».

Вот и заспорили. Довод прочих поэтов не нужен.

Стройную речь начинают: разум той речи недюжин.

Жемчуг изысканный нижут, нет в нем неровных жемчужин.

Льется поток из кристаллов, сладостным словом разбужен.

Слушайте все, как приятна речь Руставели к владыке,

Образы в ней почитанья, как и любви, многолики.

Голову рабски не склонит, хоть перед ним и великий,

Жажды с царем быть всечасно в речи мелькают улики.

Царь

Сравнивать нас, Руставели, людям, как видно, охота.

Мне докучают иные: «Царь! Одолел тебя Шота».

Жажду терзать их порою, гнева не выдержав гнета.

Жажду язык их исторгнуть, в смертные ввергнув тенета!

Руставели

Сверстникам страшны сравненья. Нет от меня вам урона,

Нет меж живущих мне равных, столь же достойных поклона.

Ищут напрасно, колдуя, даже меч туч небосклона.

Пусть меня чтит стихотворец, как иудей Аарона.

Царь

Что ж, и меня ты причислил к тем, что слагают шаири?

Много их бродят без мысли, мыслят немногие — шире.

Пусть меж нас грани не видят! Мало ль клевещущих в мире!

Вce они сумрак рождали; звезды зажег я в эфире.

Спорить не мысля, твердил я: «Шоту прославить нам надо.

Сладости ритора Шоты — слаще кистей винограда.

На ипподромах, аренах быть человеку услада».

Люди же спорят — и часто блещет во взорах досада!

Руставели

Пусть они распри заводят,— будьте вдали от раздора,

Нас ли, меня ль превозносят,— что нам до их приговора?

Я умереть предпочел бы, лишь бы избегнуть мне спора.

Дайте мое мне, на ваше не поднимаю я взора.

Попусту все, что ни скажут! Иль о тебе, как о всяком,

Можно твердить? Иль с царями подданных мерить зевакам?

Можно ли слушать лягушек, скрытых болотом и мраком?

Нужно ль внимать пустословам иль опьяненным араком?

Царь

Тут наша помощь бессильна, но и тебе ведь не легче,

Ибо назойливо грубы эти бесстыдные речи.

Слушая их поневоле, плачут сердца человечьи.

Но и льстецам твоим худо: день их стыда недалече.

Руставели

Буду молчать я, насколько будет молчанье терпимо,

Если спокойное сердце болью не будет томимо.

Если ж не выдержит сердце, лютым укором палимо,

Все захочу, славя бога, высказать неудержимо.

Царь

Хоть, Руставели, поэтам кончить твой труд надлежало,—

Прав иль не прав я — его я не осуждаю нимало.

Я превзошел тебя. Правда — стая поэтов отстала,

Все ж довершили другие то, чему дал ты начало.

Кто тебя равным сочтет мне? Ты говорил по приказу.

Только Тамар повинуясь, ты обращался к рассказу.

Я же от замыслов вольных не отступился ни разу.

Царством клянусь: не упрямясь, ты бы признал это сразу.

Руставели

Не обретет превосходства тот, кто себя превозносит.

Речь твоя, прочих пороча, мне пусть хваленья возносит,

Всюду я славим; хоть стих твой музыкой радость приносит,

Не преклонюсь — пусть поэта царское слово поносит.

Как бы кичлив, царь, ты ни был,— в выводах будь справедливым.

Я ведь не тварь, не невежда; мог бы и я быть спесивым.

Молвил о новом; в грядущем буду казаться я дивом.

Что ты снискал своим словом? Славимым стал я, счастливым.

Царь

Что ты толкуешь? Послушай! Мне ли с тобой не сравниться?

Повесть в стихи уложил ты? Их у меня — вереница!

Сдайся скорей иль настанет, верь мне, пора прослезиться!

Нас превозмочь? И сравненье пусть тебе с нами не снится.

Все, что рука человека по принужденью свершила,

Равно ль тому, что явила вольного творчества сила?

Все сотворенное мною как же тебя не смутило?

В час восхождения солнца прочие гаснут светила.

Руставели

В вашем творенье, владыка, я упомянут с хвалою,

Слово, о царь, вам в усладу сказано будет и мною.

Надо вам быть господином, мне же — достойным слугою.

Будьте внимательны ныне, споры грозят нам бедою.

Грузии слава повсюду не моего ли созданья?

Им утешается скорбный, скрашены им пированья,

Клонятся люди над книгой в свете ночного мерцанья.

О, не гневись! К моей речи снова исполнись вниманья.

И — стихотворчества корень, стихослагателей сила,

Это ль тебе, солнцеликий, плесенью душу покрыло?

Стих мой отраден и строен, что же глядишь ты уныло?

Ты ль превзойдешь меня? Гордость тщетно в набат свой забила.

Царь

Все, что сказал ты, о том же лучше я молвил стихами.

Битвы не пел я: сражаясь, бился победно с врагами,

Войн ты не ведал,— затем лишь любить их славить словами;

Если б я пел свою храбрость — слыл хвастуном между нами.

Сам погляди: где я должен ясным быть в речи и строгим,—

Мудрость — ее не прогонишь — мне предназначена богом,

Хоть я терзаюсь, припомнив о пережитом, о многом,

Горе смирив, семь соборов ясным представил я слогом.

Руставели

Больше внимать я не стану! Видно, разишь ты с размаху!

Я ведь не ястреб. Зачем же гонишь меня ты на птаху?

Если умчусь я с другими, словно предавшийся страху,—

Всеми друзьями покинут, ты уподобишься праху.

Царь

В говор джавахский впадаешь в речи ревнивой, неровной!

Я возражу — по-кизикски. Справишься, в битве виновный?

Весел я был — ты ж обидел горькой обидою, кровной,

Мне лишь на пользу, что с речью ты поспешил празднословной.

Руставели

Да, я ошибся! Зачем мы спорить порой так желаем?

Лучше б изрезал ты плоть мне сабли отточенным краем!

Верю, что подданным умным спор с властелином незнаем.

Горе накаркал мне ворон! Псы пусть накинутся с лаем1

Царь, тебе слава пристала, путь на простертых покровах!

Пусть же твои супостаты страждут в терзаньях суровых!

Мчатся к тебе те, что ищут жизни на мудрых основах,