От крови сердца я пьяпа, здесь легче опьяненной жить.

Постыл мне пышный вид дворца и ложь наемного льстеца,

Здесь надо мысли мудреца под спудом схороненной жить.

Весна души, ты отцвела, мгла небосвод заволокла,

Я тесный ворот порвала, доколе мне плененной жить?

Невыносим разлуки ход, он, как зиндана мрачный свод,

Как Нух, я средь соленых вод должна непотопленной жить.

Махфи, развился локон твой, нарушен прежних мыслей строй,

Доколь с истерзанной душой страданьем умудренной жить?

Ты страдающих влюбленных отличишь легко всегда,

Так от взора звездочета не укроется звезда.

Глубь познания мечтает книгочей из книг извлечь,

Только высшую премудрость не познает никогда.

Блатоденствия лишилась ради страсти Зулейха,

Знай, любовь не торг базарный, где торгуют без стыда.

Тот, кто вздумал над влюбленной, розоликой, подшутить,

Опасается возмездья, словно Страшного суда.

У сраженного любовью нет ни шрамов, ни рубцов —

Злые стрелы убивают без кровавого следа.

Кто скорбит, пускай забудет про целительный покой,

На лице печать страданья — так тропа любви крута!

Кровью сердца и слезами ты наполни свой бокал,

Опьянение такое и несчастье и беда.

Соловьи в садах печали изнывают от тоски,

Запах крови источают розы, рдея, как руда.

Веры древние законы покарать хотят Махфи,

Колокольчика иного чистый звон дошел сюда.

Летя на пламенный огонь, я бабочкой в огне сгорела.

Меня разлука извела — свечою я в окне сгорела.

На пир свиданья я пришла и чашу скорби испила,

Вино вскипело на устах, и сердце в том вине сгорело.

И что не слыхано нигде, в слезах, в соленой, злой воде,

Сгорели глаз моих зрачки, жизнь, что цвела на дне, сгорела.

Мой соловей, с тобой вдвоем мы в сад надежд не попадем,

Лети, мой друг, своим путем — ведь роза по весие сгорела.

Когда же сделалось темно, огнем заискрилось вино,—

Махфи, тебя сожгло оно, ты по своей вине сгорела.

Я только идолам молюсь, ислам мне незнаком.

Я завиток твоих волос храню от всех тайком.

Ты, разум, не кори меня, позором не стращай,—

Любовью я опьянена, и все мне нипочем.

Но это все одни мечты — нет друга у меня.

И равнодушия стена вздымается кругом.

Друзья, ровесники мои, где ваша доброта?

Я сострадания ищу — нет жалости ни в ком.

К чему искать ее у тех, живущих средь утех?

Они сочтут за тяжкий грех заботу о больном.

«Зачем рыдаешь, соловей? — смеется ветерок.—

Напрасно изнываешь ты один в краю глухом».

В скирде страданья скорбь моя — ячменное зерно,

Была я вскормлена бедой, как в детстве молоком.

Ты ждешь свидания, Махфи? С разлукой примирись, -

Нет роз без ранящих шипов в неверном мире сем.

Аллах мой! Этот светлый луч не ты ли нам послал?

Он ослепил мои глаза, он болью сердца стал.

Кто он с божественным челом из сада красоты,

В короне падишаха он сверкает, словно лал.

Вокруг него круженье лиц, сплетенье небылиц.

С холодным безразличьем он всем россказням внимал.

Он на меня взглянул в упор, явил участья взор,

Кто друг его и недруг кто — никто мне не сказал.

Его увидя, соловей сперва, смутясь, умолк

И, очарованный навек, защелкал, засвистал.

На чьем пиру он званый гость, кому познать пришлось

Тот жар, которым мотыльку он крылья обжигал?

Дом, где надеждой я жила, разрушен был дотла.

Он снисходительно спросил: «Кто жил здесь и страдал?»

Сказала я: «Гляди, Махфи, безумна от тебя».

«Не знаю никакой Махфи!» — ответ его звучал.

Мою единственную страсть не отобрать им от меня,

Из сада, что взращен был мной, хозяйку дерзко изгони.

Те раны, что нанес кинжал, бальзамом можно исцелить,

Но никому не погасить в груди зажженного огня.

Из сада выгнали меня и ввергли в капище беды.

Живу я, роз и соловьев — моих советчиков — кляня.

Махфи ослабла, так слаба, что сил нет слабость перенесть.

В жилище временьом моем я жду зарю иного дня.

Доколе в этом мире жить мне, слезы тайные точа?

И за разлуку мне доколь на всех сердиться сгоряча?

Что жизнь кратка, я не страшусь. Землей меня засыплют пусть,—

Но расставанья труден груз,— согнулась я, его влача.

Отвергнув жизни благодать, одна пойду тебя искать.

Друзей с собой не стану звать, в жестокосердье улича.

На свечке ярый воск оплыл, спалил он столько легких крыл,

Блаженных мотыльков сгубил... Ты — памятник любви, свеча.

Махфи, тебя насилья меч избавит от тревог и встреч.

Доколе пленнице любить так безрассудно палача?

Я — слезы, хлынувшие вдруг, их удержать не суждено,

Сквозь частокол густых ресниц они прорвутся все равно.

Я — длань, что в муках ворот рвет, Меджнун, что встречи тщетно ждет,—

С тех пор как мы разлучены, все безнадежно и темно.

О птица сердца — соловей, рыдай над участью моей!

Здесь пенье раннее твое мне утешение одно.

Повсюду под моей пятой сухой бурьян, татарник злой,

Индийский златотканый шелк колюч, как грубое рядно.

Я ночью не смыкаю глаз, готов дорожный мой припас.

Вдруг дверь откроешь ты сейчас... Жду чуда,— сбудется ль оно?

Терпеньем сердца я горжусь, сквозь жизнь оно проносит груз,

Я, с горем заключив союз, смирилась с участью давно.

Махфи! Ты пламень не зальешь, хотя годами слезы льешь,

Глазами, полными тоски, тебе глядеть на мир дано.

Как Тигр-река, из глаз моих струятся слезы день за днем.