Энею помешать жениться,

Не дать в Латии поселиться,

К чертям прогнать энейцев прочь!

Не туча солнце заслонила,

Не буйный вихрь кружил, пыля;

Не стая галок чернокрыла

Слеталась нынче на поля.

По всем шляхам, гремя булатом,

Шла рать навстречу супостатам,

К Ардее-городу спеша.

Казалось, пыль до неба вьется,

Сама земля, казалось, гнется.

Эней! прощай твоя душа!

Мезентий впереди Тирренский,

И воинства за ним стена.

Точь-в-точь полковник так лубенский

Свой полк в былые времена

Вел к земляным валам Полтавы

(Где шведы полегли без славы) —

Полтаву-матушку спасать.

И шведов-чудищ нет в помине,

И вал исчез,— осталось ныне

Одни бульвары нам топтать.

Затем на битюгах тащился

Авентий-попадьич, байстрюк,

И с челядью он обходился,

Как с прихлебалами барчук.

Знакомому был пану внучек,

Господских кобельков и сучек

И лошаков менять умел.

Разбойник от рожденья — бучу

Любил поднять, валил всех в кучу

И чертом, бирюком глядел.

А дальше конница стремилась,

Испытанное войско шло:

Там атаман был Покотиллос,

А есаул Караспуло.

Лихие греческие части!

Они везли с собою сласти —

Пирожные, кебаб-калос,

А также мыло, рис, оливы,—

Все, чем богат их край счастливый:

Морея, Дельта, Кефалос.

Сынок Вулканов,— из Пренесте

Цекул в Латию с войском шел,

Не так ли с Сагайдачным вместе

Казаков Дорошенко вел?

Он с бунчуком скакал пред ратью,

А друг его хмельную братью

Донской нагайкой подгонял.

Рядочком ехали-пылили

И смачно трубками дымили,

А кое-кто в седле дремал.

Нептунов сын, буян, вояка,

Мезап за ними следом брел.

В бою был сущая собака

И лбом бодался, как козел.

Боец, горлан и забияка,

Стрелок, кулачник и рубака,

И дюжий из него казак.

В виски кому-нибудь вопьется —

Тот насухо не отдерется.

Точь-в-точь как ляхам — Железняк!

Другой дорогою — обходной —

Агамемноненко Галес

Стремглав, как пес к воде холодной,

Летит врагу наперерез.

Галес орду велику, многу

Ведет рутульцу на подмогу.

Тут люди всяких языков:

Аврунцы есть и сидицяне,

Калесцы и ситикуляне,

И пропасть разных казаков.

Сыночек панский, богоданный

Тезеевич пан Ипполит.

За этой образиной чванной,

Рядами воинство валит.

Барчук упитанный, смазливый,

Чернявый был, сладкоречивый,

И мачеху он искусил;

Держал богинь лишь на закуску,

А смертным не давал он спуску,

Брал часто там, где не просил,

Ей-ей, и сосчитать не сможешь

Народов тех, что здесь толклись.

И на бумагу не положишь,—

Откуда все они взялись?

Не нам чета, в другое время

Вергилий жил, а тоже темя

Чесал он, видно, в свой черед.

Рутульцы были тут, сиканцы,

Аргавцы, лабики, сакранцы

И те, что черт их разберет!

Еще наездница скакала

И войско грозное вела.

Людей пугала и брыкала

И все, как помелом, мела.

Девица та звалась Камиллой

И от пупа была кобылой,

Имела всю кобылью стать:

Ноги четыре, хвост с прикладом,

Хвостом хлестала, била задом,

Умела говорить и ржать.

Вы слыхивали о Полкане?

Она была его сестра.

Слонялись долго по Кубани,

А род вели из-за Днестра.

Сама Камилла, царь-девица,

Воительница, чаровница,

Была проворна на скаку,

Из лука метко в цель стреляла

И крови пролила немало,

Должно быть, на своем веку.

Такое сборище грозилось

Энея распатронить в пух;

Когда Юнона обозлилась —

Уж затаить придется дух!

Жаль, жаль Энея нам, однако!

Неужто Зевс его, как рака,

На мель позволит посадить?

Иль избежит он сей напасти?

Увидим это в пятой части,

Коли удастся смастерить.

Вот уж солнышко вновь, удаляясь от нас неуклонно,

Наши края покидает, спешит склониться к закату.

День ото дня лучи все больше солнышко прячет,

Наземь день ото дня длиннее тени ложатся.

Ветры крылатые снова шалить начинают помалу.

В поле, в лесах зашумели, тепло последнее гонят,

Вот почему и погода становится все холоднее,

Зябкую старость опять натянуть полушубок торопит,

Бабе и дряхлому деду у печки велит приютиться,

Всех остальных в ятлье загоняет — отогреваться

Теплым и жирным куском или с пылу горячей похлебкой.

Вся промокла земля и слезами обильными плачет,

Ибо повозка порой раздирает ей дряблую спину.

Там, где телегу легко вывозила пара клячонок,

Нынче ее протащить и четверке совсем не под силу.

Оси визжат и скрипят, и колеса вертятся натужно,

Вязнут по втулку в грязище, и комья взметают высоко.

Полосы пашен лежат, утопая в расплывшихся лужах,

Дождь, неуемный дождь поливает спины прохожим,

И сапожншки и лапти хлебают студеную воду,

Липкую грязь на дорогах меся, как тесто крутое.

Где же вы, красные дни? Куда, скажите, вы делись,

Дни, когда в доме впервой, на волю окно отворяя,

Чувствовать мы начинали тепло весеннего солнца?

Словно какой-нибудь сон невзначай приснится, и после,

Вдруг пробудясь, о нем вспоминаешь вскользь, ненадолго,

Так и радость от нас с промелькнувшим летом умчалась.

А куда ты ни глянь, одна лишь слякоть повсюду,

Словно кисель на огне, пузырями вскипает под лаптем.

Все, что порхало, резвилось на светлом празднике лета,

Все, что в траве луговой копошилось долгими днями,

Все, что к небу взмывало, качая крыльями плавно,

И насыщалось потом козявками и червяками,—

В страхе покинуло нас, поспешая от стужи укрыться.

Осиротели поля и в скорбь глубокую впали,

Роскоши прежней лишась, уподобились старым кладбищам.

Опустошает смерть и леса, и мелкий кустарник,

Исподволь их красоту обрывают бури и ливни.

Ветви, где только недавно под листьями выводки птичьи

В гнездах своих пищали и плакали, как в колыбелях,

Где оперились потом и, крылья расправив, резвились,

Мошек ловить на лету принимались без матери милой,—

Нынче совсем оголились и стали как высохший хворост,

Бьются, стучат друг о друга, когда разыграются ветры.

Там, где медведь выгребал из колоды тяжелые соты

И, медвежат кормя, медведица глухо урчала,

Там, где испуганный лось уносился, опасность ночуя,

И грабежу да вытью обучали выводок волки,

Там, где немало кур ястреба унесли-поклевали

И воронье воровало гусят зазевавшихся глупых,—

Там, поглядите, совсем пропало нынче веселье.

Только вороны одни прославляют осеннюю мерзость.

Певчих птиц не слыхать—давным-давно схоронились