И до слез я огорчился,

Что поймать их был не в силе

Мне дороже ста червонцев

Огурцы в то время были!

Понесло их вдаль теченьем,

Я за ними вслед погнался.

Чуть в реке не потонул я,

Но, увы, ни с чем остался.

И немало я на бога,

Неразумный, обижался:

«Коль ты дал, зачем ты отнял

И над нищим надругался?

Все живое процветает

По твоей лишь благостыне,—

Отчего ж забыл ты, боже,

О своем голодном сыне?

Коль послал ему ты пищу

Здесь, в неведомой пустыне,

Почему обратно отнял

То, чем он владел отныне?»

Спохватившись, со слезами

Снова бога я молил,

Чтобы он мои упреки

Неразумному простил.

Пережить любую кару

Был готов я, слаб и хил,

Но, увы, идти голодным

Не имел я больше сил.

Я роптал: «Неужто голод

Омрачил мое сознанье?

Но ведь душу укрепляют

Долгий пост и покаянье.

Предающиеся пьянству

Не достойны ль порицанья?

Вслед за плотью губят душу

Роскошь и невоздержанье».

Так я шел и горько плакал,

Тяжкой думою объят.

С покаянною молитвой

Брел вперед я наугад.

Вдруг возник передо мною

Плодоносный дивный сад,

Где сплошной зеленой чащей

Персик рос и виноград.

И нагнулся и пролез я

В виноградник тот цветущий,

И наелся винограда,

Притаясь под темной кущей.

«Ах, зачем роптал на бога

Я, скиталец неимущий?

Почему не положился

На тебя я, всемогущий?

Огурцы ты отнял, боже,—

Счел себя я страстотерпцем,

И хулить тебя я начал,

Согрешив умом и сердцем.

Ты ж простил грехи мне эти

И привел к единоверцам,

Хоть набить мне надлежало

Рот за это горьким перцем!

Как могу я, боже правый,

Похвалу тебе воздать

За великие щедроты,

За святую благодать?

Темен я, псалмы Давида

Не умею распевать.

Не взыщи за то, что грешен

Пред тобою я опять!

Сделай так, чтоб стали песней

Плач мой горький и томленье.

Мне, зловонному сосуду,

Средство дай для очшценья.

Сердце, разум мой и душу

Сохрани от прегрешенья,

Укрепи своею силой,

Не ввергай во искушенье!»

Внял господь моим стенаньям

И мольбе немногословной —

И послал успокоенье

Он душе моей греховной:

Вместо голоса тревоги

Я услышал глас духовный,—

До ушей моих донесся

Дальний благовест церковный.

О, как сердце задрожало,

Услыхав церковный звон!

Я вскочил и оглянулся —

И отпрянул, поражен:

Люди истово крестились

Возле церкви у окон.

Вот оно, мое спасенье!

Кончен вражеский полон!

Возместил мне бог сторицей

Все, чего лишил когда-то!

Как безумное, стучало

Сердце, радостью объято,

И рассыпал изо рта я

Там немало винограда,

И бежать хотел я к людям

Из приветливого сада.

Тут внимательней взглянул я

На неведомых людей,—

Кички женщин поднимались,

Словно рожки у чертей.

Испугался я, несчастный,

Новых дьявольских затей

И решил бежать отсюда

И других искать путей.

Я набрал плодов в дорогу,

Чтоб не мыкать горькой доли,—

Часть за пазуху засунул,

Часть узлом связал в подоле.

И до сумерек в саду я

Затаился поневоле:

Днем, погони опасаясь,

Не посмел я выйти в поле.

Возвратившись на дорогу,

Снова я залег в тростник,

Но врагу не пожелаю

Новых горестей моих:

Комаров взметнулась туча

Надо мною в тот же миг,

И закрылся я руками,

Задыхаясь в гуще их.

И сказал я, комарами

Доведен до исступленья:

«Ухожу я, кто б там ни был,

Больше нет во мне терпенья!»

И вскочил, и быстрым шагом

Устремился я в селенье.

И гумно, где молотили,

Я заметил в отдаленье.

Словно званый гость, внезапно

На гумне я появился.

Окружив меня толпою,

На меня народ дивился.

У любого под рубахой

Крестик маленький светился.

Медный крестик лобызая,

Трижды я перекрестился.

«Лазарь, дай-ка парню хлеба!» —

Кто-то, сжалившись, сказал.

Слово «хлеб» заслышав ухом,

Я, как лист, затрепетал,

Закачался на ногах я,

Пошатнулся, застонал

И, как рухнувшее зданье,

Обессиленный, упал.

Слово «хлеб» я знал по-русски,

Слышал я его и ране.

Услыхав его, я понял,

Что на русской я окрайне.

И душа, забыв о муке,

Погрузилась в ликованье,

И, как сноп, я там на землю

Повалился без сознанья.

Был казак в селенье этом,

Мне ниспосланный судьбою.

Как родной отец за сыном,

Он ухаживал за мною.

Обнял он меня с любовью,

Оросил мне грудь слезою,

Толмача Январу-пшава

Разыскал, привел с собою.

Повезли меня за речку,

В храм господень привели,

Дали мне святым иконам

Поклониться до земли.

К старшине потом позвали,

Расспросили, как могли:

Кто такой, зачем скитаюсь

От отечества вдали.

Расскажу теперь я вкратце,

Как я с Тереком расстался.

Прибыл я в Сулак сначала,

В Астрахань потом подался.

С Волги я к царю Вахтангу

До Москвы с трудом добрался.

Царь с царевичем Бакаром

Там у русских укрывался.

Был начальником я сделан

У Вахтанга в арсенале,

Дай вам боже справить пасху

Так, как мы ее справляли!

Состязались в пенье, в пляске,

Вирши взапуски писали,

Под веселый звон цимбалов

До рассвета пировали.

Виршеплет Джавахишвили

Там соперником мне стал.

Словно деревцо кривое,

Был тщедушен он и мал.

Каждый стих мой, как репейник,

В хвост бедняге попадал,

И не раз, пища в досаде,

Шапку наземь он кидал.

Я из Зубовки однажды к дому возвращался

И с красоткой чернобровой в поле повстречался.

На лице ее прекрасном родинка чернела,

Красота ее внезапно сердцем овладела!

Я спросил ее: «О солнце, держишь путь куда ты?

Из какого ты селенья, из какой ты хаты?

Я узрел тебя, и сердце стало словно камень,

Окропи меня водою, жжет меня твой пламень!»

Осерчав, она сказала: «Грех тебе, злодею!

Как просить ты смеешь, чтобы стала я твоею!

С соловьем любиться розе, не с тобой, вороной!»

Слыша это, я заплакал, в сердце уязвленный.

И она сказала снова: «Прочь, отстань, прошу я!

Не хочу тебя, другому здесь принадлежу я.

Мой супруг тебя красивей, мужественней с виду»,—

Обезумел я, почуяв горькую обиду.