Самое длинное царство оно же и обрывает.

Над всем господствует время, царит надо всем беспечно

Вот потому ни царства и ни богатства не вечны.

Где достославные царства, величие их и сиянье?

От них лишь в древних сказаньях остались упоминанья

Все миновало. Умер тот, кто всем миром правил.

Рассыпалось царство. Кто же надежду миру оставил?

Где славные из славнейших, где государство Ксеркса,

Где Александр Македонский, где доблести Артаксеркса

Август, Помпей и Кесарь? Все они были бренны,

Их всех подкосило время, смело, словно хлопья пены.

Был Кир, царь знаменитый воинственностью своею

И баснословным богатством. Владел он Азией всею.

Индия и татары согнули пред Киром спину,

Но вот от него отвернулась изменчивая судьбина.

Она ему изменила, окунула в кровь головою:

«Со смертью, Кир, поцелуйся и захлебнись волною

Крови, что проливал ты, о человек жестокий,

Столько, что становился красным и Ганг широкий».

Так вот время и счастье с жизнью людской играют,

Так вот они и царства могучие разрушают.

…………………………………………….

Много людей на свете было, и есть, и будет.

Мир в своих переменах беспечным всегда пребудет.

Все в этом мире бренно — каждому свое время:

Время придет и всех нас сбросит с себя, как бремя.

Сейчас, живущие в мире, умерших мы вспоминаем,

О пас же вспомнят другие, когда мы поумираем.

Родившийся умирает, умрет и станет золою,

Из мира, словно в ворота, все мы уходим толпою.

Сегодня гордишься величьем, сегодня ты сильный, славный.

А завтра печальный, спрый, обиженный и бесправный.

О человек, ты станешь глиной и легкой пылью,

Изгложут плоть твою черви, рожденные мерзкой гнилью.

Так помин же, человече, кто ты среди жизни бренной,—

Ты можешь сравниться только с пустой, безымянной пеной.

Одно поддержать нас может: когда мы сменим обличье,

На небесах найдем мы и счастье свое, и величье.

Я оперенье снял с себя, снял в цветнике наряд,

Я предал пламенп гнездо и свой оставил сад.

Страсть привела к дороге зла — не повернуть теперь,

И, ворот в горе разорвав, открыл я в сердце дверь.

У друга моего глаза росу печально льют,

И я пошел на тот базар, где солнце продают.

О праведник! Я не упал — Всевышнему хвала! —

Хотя за пазухой бутыль и поступь тяжела.

Сулило небо помощь мне в беде моей — и вот

Я кинулся в волну вина, упал в водоворот.

Кто из идущих мог сказать, что я в пути отстал?

Я мусульманином в церквах, кяфирем в Мекке стал.

Ладонь досады про запас сгодится — где-нибудь

Коснусь я лба и вспомню, с чем ушел я в дальний путь.

Никто не вспомнит мой приход, уход не вспомнит мой:

Приду, прикрыв лицо полой, уйду ночной порой.

Огнем смятенья мне гореть, как свечке, суждено,

Я хлынул через край себя, как пьяное вино.

Когда б не цепь забот, не бед неодолимых тьма,

О, сколько раз переступил я твой порог, тюрьма!

Я не желаю птицей быть, влачащей гнет тенет,

Из цветника иа крыльях мук я ринулся в полет.

Увы, не терпит грубых слов высоких дум покой,

Я — буква малая и стерт из памяти людской.

Свободолюбия плечу одежды груз тяжел,

Из воздуха я сшил халат и прочь пагим ушел.

Мне страсть указывала путь к итогу моему,

И вот по улице цепей я двинулся в тюрьму.

Меня повергли ниц слова, рожденные во зле,

Их груз, в ушах моих застряв, прижал меня к земле.

Я, голубь трепетный, крыло в песках безумья сжег,

Но лань явилась — и меня унес ее прыжок.

Я — муравей. Чтоб Сулейман не растоптал зазря,

Обрел я крылья, обманув лукавого царя.

Чтоб щедрость обошла меня и не замкнула в круг,

Я, став монетой доброты, ушел из щедрых рук.

Я слабостью сломил судьбу, швыряющую ниц,

Я взглядом стал и ускользнул, ушел из-под ресниц.

О странах, где и ветра вой звучит, как дивный стих,

Я расскажу, чтоб знала ты, зачем покинул их.

Я был стихом — другим стихам сравняться ли со мной?

В «Диван» небесный я вошел — и не вошел в земной.

Для розы пенье соловья и ворона — одно,

Ушел я — с ними в бой вступать казалось мне смешно.

Враги — величье и тщета, а жертва спора — я,

Пришел — копьем, ушел — дождем, стекающим с копья.

С тех пор как в мире гебров я и в мире мусульман,

Все беды света мне видны и траур разных стран.

Спросили дорого с меня — спросили солнца жар,

Когда пришел бальзам купить к неверным на базар.

Росою напоил я сад, чтоб мог он вновь цвести,

И солнце унесло меня в сверкающей горсти.

Под тяжестью моей любви ссутулилась спина —

Так, значит, урожай двойной мне дали семена.

Из жалких щепок смастерив для жарких бурь челнок,

Пронзенный в грудь, отплыть от рук, от губ твоих я смог

Нужны ли кровь и плеть моя разящему мечу?

Пройти, не вмешиваясь в бой, меж воинов хочу.

Но цепью связаны одной Глаголящий и я:

С ристалища я уходил, на землю кровь струя...

Уходишь ты — и без тебя с вином враждует кубок мой,

Мечтает хрупкая бутыль столкнуться с каменной стеной.

Я разрисую сердца дом, найду необычайный цвет,

Как яркой краскою, его окрашу влагою хмельной.

Я — искра, волею твоей в холодный камень заключен,

В его прожилках я живу, но мой не остывает зной.

Я весел был — но сто забот веселью ставят сто преград,

Под камнем горести душа травинкой гнется полевой.

Я мир спалил, но пламень был лишенным цвета, словно взгляд,

Никто из смертных не видал бушующий пожар земной.

Но тем утешься, о Шавкат, что ты — цветущих мыслей сад,

И в нем, подобно соловью, твое перо звенит струной.

В твоих глазах кувшин с вином и пьющий соединены

В них колыбельные живут и созданные ими сны,

Их прелесть плавит, словно воск, булат, прославленный в веках,

В них дом, лавиной стертый в прах, и грозный сель сопряжены,

Они — два зеркала, и в них мир восхищенный отражен,

В них и огонь и мотылек, в огонь летящий с вышины,