Кто совершенен, того постигают напасти судьбы,
Так полнолунья краса постепенно к ущербу идет.
Сильному духом — арена страданья, разлука, тюрьма,
Лишь негодяй, недостойный, не ведая скорби, живет.
Чистым и ярко блестящим выходит из горна металл.
Пламя металл от изъянов очистит, но угли пожрет.
Вот рассыпаются кудри, скрывая любимой лицо,
Ибо лицо, как предатель, смятенье души выдает.
Клады таятся в развалинах, так же для чистых душой
Часто бывает прибежищем всяческой скверны оплот.
Так же, как черная родинка прекрасноликой к лицу,
Радость украшена грустью и праздник — годиной забот.
О Видади! На мученья разлуки тебя и меня,
Словно Юсуфа-Канана, жестокий обрек небосвод.
Ты ж для любви, для цепей ее стар,— отойди, Видади!
Пусть молодой их Вагиф за тебя, за себя понесет.
* * *
Своей весенней красотой цветок любой затмила ты.
Прекрасным станом ствол живой тубы святой затмила ты.
Красавица вселенной всей — пыль под сандалией твоей.
Над Искандаровой главой серп золотой затмила ты.
Благоуханье кос твоих дороже мира для меня.
Небесный мир передо мной и мир земной затмила ты.
Я — раб дуги твоих бровей, мне больше нет пути в михраб,—
Каабы свет, свет божества, день огневой затмила ты!
И если страждет, как Меджнун, Вагиф и гибнет, как Фархад,
Лейли — сияющей душой, Ширин — красой затмила ты.
* * *
Увидев лик твой, вмиг о солнце и о луне я вспомнил.
Целуя губы, о сладчайшем, густом вине я вспомнил.
Подумал тайно — кто б посланье мое отнес к любимой?
Подумав так, о быстром ветре, моем коне, я вспомнил.
Раскрылись губы, и в улыбке блеснули зубы-перлы.
О жемчугах, алмазах светлых в морях, на дне, я вспомнил.
Я как в дурмане,— страстью пылкой я обречен на муки:
О косах черных и блестящих, об их огне я вспомнил.
Подумал тайно — кто посмел бы ее коснуться стана?
Подумав так, твой пояс узкий, что светит мне, я вспомнил.
Я снова розу-лик увидел возлюбленной Вагифа,
И вот, любовью одержимый, стихи во сне я вспомнил.
* * *
Кто в Джеваншире сочинит хотя б одип красивый бейт,
Тот земляками будет чтим, с Мусой он мудростью сравнится.
К значенью посоха-змеи пера значенье приравнять
Лишь умудренный мог народ, творца отмеченный десницей,
Тот, у кого душа светла, жить принужден среди невежд,—
Горит светильник тем ясней, чем больше мрак вокруг сгустится.
Надеждой тешусь, что вот-вот наступит черным дням конец,
Что перекрасятся они, ведь неба синь на них струится.
Не зря облюбовал Вагиф холмы скалистые Шуши,—
Благоуханный перл-цветок на голом камне лишь ютится
МУХАМMACЫ
* * *
Головой к груди прижаться и на миг познать забвенье.
Любоваться легкой прядкой, что легла на щеки тенью.
Взять за тонкое запястье, где звенят запястий звенья,
И, обнявшись, иа балконе вместе быть весь день весенний,
В поцелуе исступленном замерев в оцепененье.
Осмелев, с лица любимой сбросить шелк золототканый,
Развязать расшитый пояс туго стянутого стана,
С губ сорвать яшмак запретный, рот ее увидеть рдяный,
Чтоб она ко мне приникла обнаженной и желанной,
Только жемчуг ей оставить в волосах для украшенья.
Провести рукой по косам, перевитым жемчугами,
Пряно пахнущим нарциссом и цветущими лугами.
Любоваться юной грудью, обнаженными сосками
И познать, целуя страстно, мед и горечь, лед и пламя.
Обо всем забыть на свете в это дивное мгновенье.
Никогда не насыщаясь, любоваться ею снова.
Безрассудно подчиняясь силе чувства молодого,
Просыпаться освеженным, к пиру новому готовым,
И, прижавшись, упиваться звонким смехом родниковым.
И рассказывать друг другу все, что было в сновиденье.
Чтобы нас никто не слышал, клясться в чувстве неизменном,
Обещать любовь до гроба, все сокровища вселенной.
И глаза и щеки милой целовать попеременно...
И мечтать о новой встрече упоенно и блаженно.
Верь, Вагиф, что повторится и восторг и упоенье.
* * *
Всю ночь мечтая о тебе, я не могу уснуть, ружье!
Насечкою из серебра могло бы ты блеснуть, ружье.
Мне в сердце искру заронив, ты опалило грудь, ружье.
Как дым по твоему стволу, мой вздох свершает путь, ружье.
Щекой к прикладу твоему мне не дано прильнуть, ружье.
Коль о ружье заходит речь, я свирепею, словно лев.
Как злое пламя, сердце жечь мне начинают скорбь и гнев.
И от бессилья своего я слезы лью, оцепенев.
Мне запах пороха милей, чем кудри мускусные дев,
Но этот сладкий аромат мне не дано вдохнуть, ружье!
Я в поисках ружья зачах, я исходил весь Карабах,
К аллаху обращался я в своих бесчисленных мольбах,
Чтоб он мне милость оказал, заботясь о своих рабах.
И, наконец, ширванский хан с улыбкой сладкой на губах
Прислать в подарок мне сулил — сам хан, не кто-нибудь! — ружье.
И внял я ласковым речам, как легковерный человек.
Уже в горах растаял снег и начались разливы рек,—
Я на дорогу все гляжу, обещанного ждать мне век!
Поныне ищет, говорят, ружье красноречивый бек.
Хоть ты и редкостный товар,— совсем не в этом суть, ружье!
Я благородное руя;ье всему согласен предпочесть.
Оно от лютого врага оберегает жизнь и честь.
И помогает храбрецу осуществить святую месть.
Неужто примешь ты, Вагиф, ружье, какое ни на есть?
Украшенное серебром, отменное добудь ружье!
* * *
Нанесла ты мне много мучительных paн, борода,
И за то накажи тебя бог мусульман, борода!
Больших бедствий не мог причинить ураган, борода.
Хоть бы вражий тебя охватил ятаган, борода!
На беду сотворил тебя злобный шайтап, борода.
До поры не знавал я любовных обид и невзгод.
Был я молод, румян и вдобавок еще безбород.
Целовал я красавиц в уста, источавшие мед.
А теперь надо мной потешается дев хоровод,—
От меня отвратила такой Гулистан борода!
И недаром я жизни своей омраченной не рад.
Ты меня осрамила, лишила блаженных услад,
Ты объедков полна, издающих зловонье и смрад.
