Чтобы нас теперь обхаживать кругом.

Я пучиною сомнений поглощен,

То надеждами, то страхами объят.

Рай в уплату за покорность обещав,

Созерцаешь, как меня толкают в ад.

Все обиды от красавиц, боже мой!

Так иль этак, жить приходится, терпя.

Но виновны ли булгарки предо мной?

Нет, всевышний, это козни — от тебя!

Разве смеет возмутиться человек?

Соблазнительниц, одну другой лютей,

В дальнем крае ты разводишь, о господь,

Для того чтобы дурачить нас, людей.

Ты мечту и вожделенье сочетал,

В жилах жажду наслаждения разжег,

Чтобы вовсе истомился человек,

Чтобы места он найти себе не мог.

Кто же, страсти в человеке пробудив,

У существ розовощекой красоты

Покрывало их стыдливости украл

Для бесчестия людского, как не ты?

Ты желудки сделал жадными к еде,

Чтобы рыскать нам за пищей день и ночь,

Всем, что чисто и нечисто, человек

Набивать свою утробищу не прочь.

Члены тела моего — мои враги:

Порываются к прелестницам земным,—

Жадной плотью, поборающей меня,

Я всечасно ненавидим и томим.

Но когда бы эти плотские блага

Не давали наслаждений без числа,

Мне осталось бы слоняться по степям

Терпеливо, наподобие осла.

И зачем угрюмой злобы семена

В человеке ты для роста поместил?

Неужели ради Страшного суда,

Ради мук меня из глины замесил?

Если ты свое подобие творил —

Не игральную костяшку на кону,—

Что ж глумишься над созданием своим?

Для чего еще ты создал сатану?

Много есть еще вопросов у меня,

Но боюсь тебе загадки задавать.

Если, впрочем, бессловесным надо быть,

Ты бы должен был скотом меня создать.

Буду спорить в день последнего суда!

Впрочем, можешь у меня отнять язык,

А не то тебе придется отвечать,

Чтобы я свое невежество постиг.

Прикажи меня поглубже спрятать в ад!

Что за прок с тобою спорить всякий раз?

Ты, когда мы честно молимся тебе;

«Соврати их!» — сатане даешь приказ.

Если сам ты без песчинки на ступнях,

Как ты создал, повторяю, сатану?

Словом, столько в этом деле темноты,

Что рукой на богословие махну.

Если создал ты хороших и дурных,

В наказаньях и наградах смысла нет,

Безупречных ты иметь желаешь слуг?

Нас, плохих, зачем ты выпустил на свет?

По природе я — железная руда:

Содержать в себе алмазы не могу.

Сотни раз меня в горниле переплавь,

Я все тот же, пред которым ты в долгу.

Зло даешь и получаешь плату злом,—

Чем ты лучше в этом случае меня?

Пусть я плох,— но я тобою сотворен...

А не правлюсь — так не делал бы меня!

Вот взмыл орел с высоких скал. Он, по обычаю орла,

Добычу свежую искал, раскрыв два царственных крыла.

Он хвастал крыльев прямизной, нх необъятной шириной:

«Весь мир под крыльями держу. Кто потягается со мной?

Ну, кто в полете так высок? Пускай поднимется сюда!

Кто? Ястреб, или голубок, или стервятник? Никогда!

Поднявшись, вижу волосок на дне морском: так взгляд остер.

Дрожь крыльев мухи над кустом мой зоркий различает взор».

Так хвастал, рока не боясь,— и что же вышло из того?

Стрелок, в засаде притаясь, из лука целился в него.

Прошла под крыльями стрела... Так было роком суждено,—

И мигом сбросили орла с высоких облаков на дно.

Упав, орел затрепетал, как рыба на сухом песке.

Он участь рыбы испытал, и огляделся он в тоске,

И удивился: до чего железка с палочкой просты,—

Однако сбросили его с недостижимой высоты.

И понял, почему стрела, догнав, унизила орла:

Его же собственным пером она оперена была.

Мубад сватается к Шахру, и та заключает договор с Мубадом

Случилось, что в обители своей

Увидел шах Мубад, глава царей,

Сей движущийся тополь среброствольный

Красу, рожденную для жизни вольной.

Позвав ее, подобную луне,

Повел беседу с ней наедине,

И усадил на трон, и преподнес

Красавице охапку свежих роз.

Игриво, мягко, властно и учтиво

Сказал: «Ты удивительно красива!

Хочу, чтоб ты всегда была со мной,

Любовницей мне стань или женой.

Как хорошо прильнуть к твоим устам!

Тебе я всю страну мою отдам!

Как все царн покорны мне повсюду,

Так я тебе навек покорным буду.

Владея всем, избрал тебя одну.

Ни на кого с любовью не взгляну.

Твое желанье будет мне приказом,

И сердце принесу тебе и разум.

Хочу и ночью быть с тобой и днем:

Ночь станет днем, а день — блаженным сном!»

Шахру, услышав страстные призывы,

Дала ответ веселый и учтивый:

«О царь, ты правишь миром самовластно,

Зачем по мне страдаешь ты напрасно?

Мне ль быть женой, любовницей? К чему ж

Такой, как я, любовник или муж?

Скажи, могу ли быть женой твоей,

Когда я мать созревших сыновей —

Правителей, могучих войск вожатых,

И красотой и доблестью богатых?

Из них Виру всех больше знаменит:

Слона своею мощью посрамит!

Меня, увы, не знал ты в те года,

Когда, о царь, была я молода.

Когда была я тополя прямей,

Брал ветер амбру у моих кудрей.

Росла я, украшая мир счастливый,

Как над рекою ветка краспой ивы.

Померкли солнце дня и лик луны,

Сияньем глаз моих посрамлены.

Земля была смутна из-за меня!

Не знали люди сна из-за меня!

На улице, где утром я пройду,

Весь год жасмином пахло, как в саду.

В рабов я властелинов превращала,

Дыханьем мертвецов я воскрешала.

По осень наступила: я стара,

Прошла, прошла весны моей пора!