Решенье твердо. И время созрело.

Царевич даст мне желанный ответ:

Должно свершиться великое дело

К заре сегодня, чтобы новый рассвет

Был жизни новой и вечной восходом.

Ни мысль, ни дух не смутятся ничем!..

Никто не видит, как внутренним входом,

Минуя стражу, вступил я в гарем.

Вошел, окликнул… Но вкруг всё объято

Молчаньем мертвым — ни звука в ответ:

В алькове тихом царевича нет,

Не тронут кубок вина, и не смято

Пустое ложе. Забытый ночник

Один мерцает в покинутой спальне…

И вдруг протяжный и плачущий крик

Совы зловещей угрозою дальней

Раздался где-то в дворцовом саду:

Казалось, птица ночная беду

Вещала мне. Но теперь ли позволю

Беде нежданной победу из рук

Моих исторгнуть?.. И мощно я волю

Напряг, как туго натянутый лук.

При свете мысли, направленной к цели,

Мои зеницы внезапно прозрели,

А слух отверстый расслышал, как тишь

Полетом режет летучая мышь.

И в даль взглянул я провидящим оком:

Блуждал, как призрак, царевич в далеком

Престольном зале. Издревле цари,

Приемля царство, им данное Роком,

Венцом отцов там венчались. Потоком

Луны сиянье лилось; и внутри —

В стенной отделке и в своде высоком

Мерцали, мягко светясь, янтари.

На трехступенном помосте тяжелом,

Под царской сенью, меж белых колонн,

Увенчан Диска святым ореолом,

Стоял Ацтала наследственный трон,

Из белой кости точеный, как плоский

Раскрытый лотос… О древнюю сень

Разбившись, смолкли шагов отголоски;

На трон упала царевича тень.

Пред царским местом, на нижней ступени,

В бессильной вспышке сердечных мучений,

Царевич замер. Я видел, как с плеч

К ногам, белея, туника упала;

В руке, грозней смертоносного жала,

Блеснул короткий отравленный меч…

Я был на страже. С искусством йога

Владея мыслью и чувством своим,

Пропел я трижды созвучьем одним

Святого Слова три буквы в два слога,

Утратил форму плотскую свою —

Наш бренный саван, докучный и тесный —

И стал невидим, как Путник Небесный,

Когда он, чуждый уже бытию,

Как дух — свободный, как тень — бестелесный,

Скользит над миром воздушной тропой:

Идет он, тучи в пути попирая,

И море, вод не коснувшись стопой,

Проходит с ветром от края до края.

Я шел на помощь. Уже лезвее

К груди приставив, пред отчим престолом

Царевич сердце пронзил бы свое, —

Но я, пред самым смертельным уколом,

Представ во плоти, отвел острие.

Царевич вздрогнул с мучительным стоном…

Я крепко руку холодную сжал,

Раскрылись пальцы, и трепетным звоном

Клинка о плиты откликнулся зал.

И мы в затишьи молчали пред троном.

Я был спокоен и, глядя в упор,

Старался встретить царевича взор:

«На миг ли только ослаб? Изнемог ли?..»

Дрожал он. Плечи открытые дрогли;

В чертах был скорби и ужаса спор,

А взор таился, опущенный долу…

И, втайне символ избранья творя,

Рукою твердой его, как царя,

Я ввысь под Диск лучезарный к престолу

Возвел, сказав повелительно: «Сядь!..»

И сел царевич бессильно на троне,

Лицо скрывая в понуром наклоне…

Со лба от пота намокшую прядь

Волос откинул, тряхнув головою,

Как будто с думой своей роковою

Стремясь расстаться… Он бледен. И тьма

Вкруг глаз глубокой легла синевою.

Когда ж, поднявшись, ресниц бахрома

Глаза открыла, — в их мраке бездонном

Я чутко, чувством отцовским, постиг

И страсть, и муку в гореньи бессонном,

И холод смерти, столь близкой за миг.

Я знал, что жутким отчаянным криком

Кричит беззвучно страдальца душа.

Не дрогнул я в состраданьи великом;

Но строго, жалость в душе заглуша,

С укора начал, как маг-проповедник,

Меж ним и тайной моею посредник:

«В часы невзгоды унынье — наш враг,

И дух упадка — дурной собеседник,

А слабость — первый к погибели шаг.

Царей Ацтлана природный наследник,

Стыдись, царевич!.. Растерян и наг,

На вызов Рока в ответ, — неужели

Ты смерти ищешь? Меж тем, не тебе ли

К стяжанью вечных возвышенных благ

Величья путь предречен с колыбели?..

Твоя, царевич, как солнце, светла

В грядущем участь. Как сильному мужу

С могучею волей и сердцем орла,

Тебе сегодня я всё обнаружу,

Что мудрость Неба тебе предрекла.

Воспрянь, царевич, душою смущенной.

Любви, законом людским запрещенной,

Своей виной и грехом не зови:

Здесь, в мире тленном, лишенном свободы,

Мы слышим в зовах взаимной любви

Могучий голос всесильной Природы.

Два встречных чувства должны б, не греша,

Звучать одним полногласным аккордом

В слиянии целом, прекрасном и гордом;

А в страсти тщетной — людская душа,

Как дочь неволи, убога и сира.

Любовь без счастья — вселенский позор,

В ней узам жизни — правдивый укор;

Как на две части разбитая лира,

Два скорбных сердца обрывками струн

Разлад вливают в гармонию мира…

Но правды новой — сегодня канун.

И завтра утором я мир наш несчастный

Спасу от розни, гнетущей людей!

Мне духи света и мрака подвластны;

Стихии, в мощи безумной своей,

Покорны воле разумной моей;

Я даже самый хаос безучастный —

Миров источник, основу и суть —

Творящим словом могу всколыхнуть.

Пусть должен двинуть небесную твердь я, —

Я даже своды небес потрясу,

Сметая звезды, как с листьев росу:

Где подвиг нужен, как дар милосердья,

Там косный долг добродетели — грех!

А мне на благо всеобщее надо

Овец безвольных заблудшее стадо

Вернуть к блаженству нетленных утех.

Сестра и ты, вы над общим уродством

Порочной жизни, в упадке больном,

Цвели недаром своим превосходством:

Ума и тел молодых благородством,

Созвучным чувством в расцвете двойном

И душ сродненных таинственным сходством…

Своей науки благим руководством

Я дам вам счастье в блаженстве ином.

Одной вы плоти, душа в вас едина —

Вас тлен рожденья разъял пополам;

У ваших жизней одна сердцевина —

Любовь святая, блеснувшая вам.

Я вас, чрез тайну великого чина,

Как цвет и стебель небесного крина,

Навек друг другу верну, и создам

Бессмертной жизни тождественный храм,

Души вселенской мечту — Андрогина.

Он, Образ Божий нося, как печать,

Блаженно будет в мирах обитать,

Земного рая божественный житель,

Нетленной жизни нетленный родитель

И чад бессмертных бессмертная мать…»

И нов, и чуден был смысл прорицанья

В жилище древнем великих царей,

В палате, полной теней и мерцанья

Живых под лаской луны янтарей.

Таких пророчеств под сводами зала

Никто не смел возвестить в старину,

И ночь немая, казалось, вонзала

Слова, как иглы, в свою тишину.

Захвачен тайны могучим размахом,

Царевич слушал с восторгом и страхом…

Лицо горело… Исчезла печаль…

Не млело сердце в нем тающим воском, —

Оно звенело, как твердая сталь:

Сидел он, светлый, на лотосе плоском,

Как новый страстный и девственный бог,

В себе сознавший бессмертья залог.