С немецкого («Угрюмый человек с всегда печальным взором…») «Угрюмый человек с всегда печальным взором, — Ромашки в тишине шептали мне, — постой, Бродя, как тень, в тенях, играющих узором, Ты насмерть топчешь нас в ковре травы густой». О, нет, не пощажу. Вам буду мстить всегда я, Чтоб, лживые цветы, страдали вы, как я: По вашим лепесткам о счастьи мне гадая, Беспечно солгала мне милая моя. На мотив индусской поэзии Скупо в сердце мне блеск свой усталый Клонит солнце… вчерашнего дня. И мой пыл — пустоцвет одичалый Прежних роз, обольщавших меня. Вновь любить, чтоб, не зная забвенья, Лишь страдать, — я уже не могу: Я теперь полюблю для мгновенья, Опалю… обожгусь… и бегу. Ты, последний, мне страстностью встречной Отвечавший, как эхо средь скал, — Ты мне крикнул: «Не будь бессердечной!» Ах, возлюбленный! Если б ты знал… «Устав гореть во мраке этом…» Устав гореть во мраке этом, Душа одной мечтой полна: Угаснув, слиться с Вечным Светом, Чьим блеском некогда она В земную жизнь излучена. «Расстались мы, — не я в том виноват…» Расстались мы, — не я в том виноват. И до сих пор, осенних дней утеха, В душе звенит серебряный раскат Столь памятного ласкового смеха. Ты мне чужда, — не я в том виноват. Чрез сумрак лет, погубленных бесплодно, Всё тот же взор, — надежда средь утрат, — Мерцает мне звездою путеводной. Забыла ты… Но я ль в том виноват? Ведь счастьем нищ, среди моих скитаний, Как новый Крез, я сказочно богат Сокровищем живых воспоминаний. «Чем дальше счет веду годам…» Чем дальше счет веду годам, Тем примиренней дух в невзгоде, — Я миру злобой не воздам… Душа — как солнце на заходе: Благословение природе И мир жестоким городам. Октавы I. «Сказал Халиф, арабов вождь железный…» Сказал Халиф, арабов вождь железный: «Что в этих свитках, даре многих стран. Не всё ль поведал золотообрезный Самим Пророком данный нам Коран. Коль то же в них — писанья бесполезны, Когда ж иное — вредны, как обман». И предал гневу огненной стихии Книгохранилище Александрии. II. «Но письменам стремится человек…»
Но письменам стремится человек Бессмертье дать назло судьбам превратным; И на пожар, как эхо, новый век Откликнулся станком книгопечатным, Чтоб рукопись в пыли библиотек Не разрушалась тленом святотатным, Чтоб вновь пришлец в огонь ее не вверг. Так отомстил Омару — Гутенберг. III. «И он мечтал в тиши над синим Рейном…» И он мечтал в тиши над синим Рейном, Что доступ всем он в тот откроет мир, Где мысль свою в молчании келейном Мудрец чеканит, словно ювелир, Где Красотой в напеве чародейном, Ликуя, бредят струны вещих лир И где в пылу пророческих наитий Творцы наук провидят путь открытий. IV. «Прошли века. Истории укор…» Прошли века. Истории укор Клеймом горит на памяти Омара, И Майнцкий бюргер дорог до сих пор Мечтателям всего земного шара. До спора ль тут… И всё ж, при виде гор Ненужных книг в подвале антиквара, Я, злясь, ворчу, что святость книги — миф И ближе всех был к Истине — Халиф. «Стихла буря. Мягко лижет…» Стихла буря. Мягко лижет Вал примолкший берег плоский И чуть-чуть шуршит прибой. Страсть ушла, но память нижет, Словно бисер, отголоски Миновавших встреч с тобой. Напутствие. Из индусской поэзии Последний миг. Горю в огне Освободителя-недуга. Спеши, дитя. Склонись ко мне, Как роза в теплом ветре юга Целуй, целуй… Вся жизнь — во сне, А в смерти — радость пробуждены: Так пусть, проснувшись, не прерву Утех земного сновиденья И не утрачу наяву Твоих лобзаний наслажденья. «Запутанные жизни мелочами…» Запутанные жизни мелочами, Средь суетных забот ослепшими очами Не видим мы в лазоревой дали Архангелов с грозящими мечами. «Я ушел от жизненной горячки…» Я ушел от жизненной горячки, От извечной суеты мирской, — Но в душе не полночь зимней спячки, А плодовой осени покой. Средь людей в миру пустынножитель, Я ему ни недруг, ни судья. Но стоит мечты моей обитель Высоко, вне плена бытия. Голубая тишь по поднебесью; И под ней, на зов небес глуха, Плещет жизнь причудливою смесью Красоты, безумья и греха. Но, вглядясь в разлив ее горячий, Различаю явственней отсель Я ее высокие задачи И ее возвышенную цель. Тайный смысл во всем читаю здесь я — Мудрый смысл, незримый там внизу, И понятна радость поднебесья Над землей, окутанной в грозу. |
