Во время оно, призванием Свыше,

Я стал в Ацтлане верховным жрецом.

И был во храме, в трехсводчатой нише

Мой лик изваян искусным резцом:

Огромный, тяжкий, из глыбы гранита

Крылатый бык с человечьим лицом

Хранил мой образ. Двойные копыта

Вдавились в цоколь; стремительно ввысь

Орлиных крыльев концы вознеслись,

И львиный хвост на упругом ударе

Пушистой кистью скользнул вдоль бедра;

А в лике старца в высокой тиаре —

Покой, присущий служителям Ра.

Легла на грудь борода завитая,

Улыбкой мягкой сложились уста,

В чертах недвижных была разлита

Раздумьем тихим премудрость святая,

А взор застывший, где зрела мечта,

Казалось, вечность читал, созерцая.

И тут же рядом гласила плита

О том, как славен был в сане жреца я.

Там были вязью торжественных строк

Мои заслуги исчислены в списке:

«Я — жрец верховный Живущего в Диске,

Его величья и славы пророк,

Его деяний благих созерцатель,

Пред миром верный свидетель чудес,

Пред Небом рода Атлантов предстатель;

Хранитель таинств земли и небес,

Бессмертных истин живой обладатель,

Судеб провидец, стихий господарь;

Глашатай правды, поборник закона,

Защитник слабых, сирот оборона;

Семи ворот Зиггурата ключарь,

Советник царства, которому царь

Вручил в опеку наследника трона…»

А имя?.. Имя, живившее встарь

Мой образ в звуке, безмолвием ныне,

Как смертью, взято и скрыто в пучине.

Блажен, прекрасен бессмертный удел

Имен, живущих величием дел,

На благо мира свершенных. Но разве

Я мог бы имя оставить векам,

Чтоб въявь, подобно гноящейся язве,

Его бесславье ползло по строкам

В правдивом свитке минувших сказаний,

Чтоб в черном ряде преступных имен

И в жутком цикле людских злодеяний

Я был страшнее других заклеймен

Клеймом позора, как тяжкой печатью,

И в мире предан навеки проклятью?..

О, нет. Для жизни в бессмертьи стыда

Погибло имя мое навсегда.

Забыт я миром. Как дети, потомки

К отчизне предков утратили след;

Им солнце наше — глухие потемки,

А наши были — мистический бред.

На дне морском нашей славы обломки

Напрасно ждут, чтоб людская нога

Опять ступила на почву родную,

Чтоб весть случайно занес к ним земную

Пловец отважный, ловя жемчуга;

Чтоб к ним, пугая безглазых чудовищ,

В одежде странной сошел водолаз

И, сны подслушав погибших сокровищ,

Поведал людям чудесный рассказ,

Который шепчут поднесь нереиды,

Про жизнь и гибель моей Атлантиды…

Провел я годы в молчаньи пустынь

Адептом старца, великого мага;

Всю жизнь отверг в достижении блага,

Себя отринул в исканьи святынь.

Я отдал тело труду и терпенью,

А дух — упорству побед над собой,

И выше, выше, ступень за ступенью,

Всходил, испытан всечасной борьбой.

Трудясь, навык я сливать нераздельно

Свой дух, и душу, и бренную плоть,

Чтоб с миром высшим созвучно и цельно

От власти мира себя отколоть

И в сферах света, вне косности тленной,

В одно сливаться с душою вселенной.

Когда, дыханье в груди задержав,

Смежая веки и слух замыкая,

Гасил я чувства, как стынущий сплав,

Всё видел, слышал и чуял тогда я;

Мне краски радуг и запахи трав,

Соленый ветер и песня людская

Доступны были; но в грезе моей

Не взор мой видел, внимал я не слухом,

Впивал не вкус мой, не трепет ноздрей:

Когда все чувства убиты, — острей

Великий дар осязания духом.

Свою природу и личное «я»

Теряя с полной утратой сознанья,

Вступал я в общий поток бытия,

Где мог сознанье постичь муравья

И жить в сознаньи всего мирозданья:

Как дух бесплотен, бесчувственно-нем,

Везде разлит, становился я «всем».

Так в храм познанья открылись мне двери.

Я вечных тайн откровенья вкусил,

Проник в заветы великих мистерий,

Облекся властью магических сил.

Науки — той же всё истины части —

В одно соткал я, как дивную ткань,

И смело свергнул могуществом власти

Земного знанья тюремную грань.

Подвластны стали мне силы Природы;

Читал я в небе пророчества звезд,

При буре — знаком удерживал воды,

И словом — злаки взращал из борозд;

Мгновенно делал животных ручными,

Провидел клады в расселинах скал,

Молясь, творил чудеса над больными

И с ложа смерти усопших взывал.

Простор вселенский раскрылся мне шире,

Для новой жизни, в иных областях;

Я мог бы людям быть чуждым в их мире,

Погрязшем в темных и низких страстях.

Но мы, архаты, преемственным долгом

Своим считали на благо людей

Вступать в их жизнь и в плененьи недолгом

Служить им в царстве греха и скорбей,

Целить их раны от жизненных терний

С любовью брата, с терпеньем врача,

И ради мира от низменной черни

Распятье духа сносить, не ропща.

И я, покинув аскезу йога,

Въезжал в Ацтлан на квадриге, как жрец;

Сиял на солнце бесценный венец,

Струила пурпур и золото тога.

Как царь, встречал я триумфа почет;

Вокруг качались жрецов опахала,

Толпа цветами мой путь устилала,

Дарам для храма утерян был счет.

Но блеск и почесть мне были не нужны;

Челу тяжел был венец мой жемчужный,

Хвалы напрасно под грохот колес

Стучались в сердце, как волны в утес:

Душа горела одним на потребу —

Любовью к людям… И первую к Небу

Мольбу во храме — за мир я вознес.