Гремят квадриги. Топочут копыта.
Гудит всё поле от множества ног.
Полки уходят: равнина покрыта
Идущим войском; везде вдоль дорог
Идут, ползут змеевидные волны
Блестящих полчищ и сумрачных орд.
Еще всецело всем виденным полный,
Призваньем мужа и воина горд,
Царевич шел со своим легионом,
Пути не видя, не чуя жары:
Его манила улыбка сестры.
Широким шагом он шел, и со звоном
Щитов о латы за ним легион
Гремел, как в панцирь одетый дракон.
Но вдруг царевич очнулся невольно.
Пахнувший ветер внезапно донес
Порывом с ближней дороги окольной
Удил бряцанье и грохот колес:
Неслась, минуя войска, колесница,
Храпя, скакала четверка коней,
Как будто мчалась погоня за ней…
Мелькнули мимо суровые лица —
Узнал царевич посла и вождя.
Привет им слали полки, проходя,
Но явно были встревожены оба:
Мечей эфесы сжимали в руках,
Возницу гнали, и в резких чертах
Таились в смеси причудливой — злоба
И зверя, сворой гонимого, страх.
А город вестью взволнован тревожной,
Печаль и ужас на каждом лице…
Трепещет стража… Беда во дворце!..
Царевич, пылью покрытый дорожной,
Сперва не верит: «Сестра… Невозможно!..»
Но нет, правдива ужасная весть.
Разбиты двери с решеткою медной.
Разгром. Царевна исчезла бесследно…
Враги свершили коварную месть:
Их стяг угрюмый развернут победно;
Корабль уходит, отважно клоня
Под ветром мачту, и парус могучий,
Как смутный очерк непрошеной тучи,
Маячит в небе лазурного дня.
Растет тревога, и сбивчивы вести;
Спешит в столицу народ из предместий;
Приказа ждет и гребец, и гоплит.
Но где же вождь? Где опора и щит
Царя и царства, хранитель их чести?
Где вождь любимый, чье слово зажжет
В бойцах порыв негодующей мести,
Чья воля бросит триремы в налет?!
Бегут напрасно гонцы за гонцами,
Повсюду ищут — не могут найти…
Меж тем разбойный корабль с беглецами
Скользит, не встретив преград на пути.
«Ладью мне!..» — крикнул царевич; и звонок
Был властный голос. Вчерашний ребенок,
Как юный воин, впервые в ряды
Сегодня ставший, вдруг вырос в героя
С железной волей в минуту беды.
«За мной!..» Толпою сбежался без строя
Отряд отборный бойцов удалых:
«С тобой, царевич!..» И радостью боя
Звучал привет голосов молодых.
Как жар, горят золоченые брони,
С угрозой блещут мечей лезвея:
И мчится, парус раскинув, ладья
На смелый подвиг летучей погони.
И так, как в небе грозит журавлю
Ударом метким стремительный кречет,
Грозит царевич врагу-кораблю:
Ладья Ацтлана, послушна рулю,
Взлетает, волны взрезает и мечет
На солнце всплески сверкающих брызг;
По морю долго, ложась за кормою,
Стезя змеится блестящей тесьмою;
Уключин медных пронзителен визг;
Мелькают весла в руках мускулистых,
И с каждым новым усильем гребцов
Проворным бегом кругов серебристых
Вода вскипает у плоских концов.
Уже томимый предчувствием смутным
Расплаты близкой, начальник врагов
Велел раскинуть под ветром попутным
Холсты запасных косых парусов.
Но тщетно судно в мгновенном уклоне
Почти ложится, кренясь на бегу:
Всё ближе кара, и в жадной погоне
Царевич-мститель всё ближе к врагу.
Он глаз не сводит с обманчивой дали,
В руке сжимая наследственный меч,
С клинком коротким отравленной стали,
Знававшим радость воинственных встреч
И лязг ударов в кипении сеч.
И мысль всё ту же, подобную бреду,
Хранит царевич в горящем мозгу:
«Там люди-звери в зловещем кругу
Измены злой торжествуют победу
И, пир справляя, в родную страну,
Как дар венчальный, везут людоеду
Цветок Ацтлана в позорном плену.
Сестра-подруга, избранница сердца,
В неволе станет женою врага,
Немой рабой у его очага;
Молится будет богам иноверца
И царским внукам, несчастная мать,
Чужбины песни пред сном напевать…»
Царевич стиснул меча рукоять
И зубы сжал, унимая их скрежет:
«Бодрей на весла! Налягте, друзья!
Еще налягте!..» И с плеском ладья
Пучину грудью высокою режет.
Уж видны лица в щетине бород
И в черных космах мохнатого меха;
Уж четко слышны над ясностью вод
Угрозы, крики с раскатами смеха,
И брань, и палиц увесистых стук.
«Налягте, други!..» В усилии рьяном
Удар последний напрягшихся рук, —
И вмиг, с налету, вонзилась тараном
Ладья во вражью корму у руля.
Вскочил царевич на борт корабля.
Он мощно рубит и влево, и вправо;
Мгновенно стали таинственный яд
Врагов сражает. Стезею кровавой
За царским сыном, сомкнувшись, отряд
Идет послушно, как пчелы за маткой…
Объят корабль рукопашною схваткой.
Царевич бьется. Удары дубин
Ему чрез латы наносят ушибы.
Царевич рубит, но грубых овчин
Стена упорна. О, только дойти бы!..
Но там… у мачты… он видит посла…
И прежних мыслей смятенная стая
В ревнивом сердце опять наросла:
В толпе к злодею тропу прорубая,
Разит царевич врагов без числа.
И вдруг, чуть слышно, средь бранного шума
Раздался слабый и трепетный крик;
Из черной пасти раскрытого трюма
Мольбою жалкой он кратко возник…
«За мной — к царевне!» И в пламени зова
Была надежда, и властность, и гнев…
«Сестра, сестра!..» — как в бреду, нараспев
Твердит царевич, и снова, и снова
Мечом звенящим дробит черепа.
Безумней, в хмеле задорной отваги,
Атлантов юных стремится толпа,
Врубаясь в гущу мохнатой ватаги:
Мечи сверкают… бегут андрофаги…
Один, готовя последний отпор,
Стоит обидчик. Царевич у мачты,
И меч ударил о звонкий топор:
«Посол, — предатель презренный и вор,
Ты трус, не воин. Как гнусный палач, ты
Не примешь смерти от царской руки!..»
Топор посланца разбит на куски,
И стон раздался на смену проклятью;
Как будто метя бесславья печатью,
Царевич, гневный, посла по лицу
Ударил страшно меча рукоятью.
Свалил и рядом с собою бойцу
Брезгливо кинул: «Добей, как собаку!..»
А сам поспешно спускается в трюм;
Зовет сестру. Но зловеще-угрюм
Глубокий погреб; и к черному мраку
Глаза не могут привыкнуть в тюрьме.
Царевну тщетно он ищет во тьме.
Своих движений лишь слышит он шорох.
Сочатся капли по влажной стене…
И вдруг — нашел: без сознанья, на дне
Сестра лежала, склонившись на ворох
Гнилой и мокрой соломы. Зовет
Людей царевич на помощь тревожно.
Бойцы, покончив с врагами расчет,
Спешат на зов; и, подняв осторожно.
Царевну с теплой заботой несут
Неловко руки, привыкшие боле
На море — к веслам, к оружию — в поле.
Подъем из трюма на палубу крут:
Скользят подошвы по сырости впадин,
Угроза в скрипе тугих перекладин,
По узким сходням идти тяжело.
Но воздух — чище. Вот стало светло,
И люди вышли гурьбой из подполья…
Прохладный ветер морского приволья
Обвеял лаской царевны чело.
Она вздохнула. С трудом на мгновенье
Глаза открыла. Но взор отразил
Безмерный ужас, и снова, без сил,
Она поникла, впадая в забвенье:
Из трюма, грубо на свет волоча,
Тащили вверх бездыханное тело
Вождя-злодея. Не взмахом меча
Убит он в битве открытой и смелой;
Бойцы его не поднимут на щит;
Не будут слезы надгробною данью
Тому, чье имя позор осенит;
И, встречен смехом, презреньем и бранью,
Раскинув руки, в крови он лежит,
Лежит, как пес, с пресеченной гортанью,
Сражен царевны карающей дланью…
И страшен вид неживого лица
Тоской, застывшей в чертах мертвеца.
