С тех пор, свидетель великой годины,

Царя Атласа ровесник единый,

Бессменный в вихре житейских утрат,

На Остров свой с остроглавой вершины

Горы Священной глядит Зиггурат.

Не вызов Богу в стремлении страшном

Его уступов к лазури высот;

Не рать титанов мятежный оплот

Воздвигла здесь, чтоб в бою рукопашном

Творца низвергнуть и дерзко шагнуть

В Его твердыню преступной ногою.

Нет! К звездам, к Солнцу заоблачный путь

Вели Атланты с надеждой благою,

С горячей верой, когда вознесли

Семь башен храма, одну над другою,

К отчизне неба — ступени земли,

Чтоб там, вне жизни, на полудороге

Земля и небо встречались всегда,

Чтоб сердцем чистым свободно туда

Всходили люди с мечтою о Боге,

А с неба, словно в земной свой чертог,

Сходил бы в мир благодетельный Бог.

Как подвиг светел, как искус огромен,

Для предков был созидательный труд.

Во тьме ущелий и каменоломен

Обвалы горных низвергнутых груд

Гремели глухо, и каменотесы

С размаху ломом дробили утесы;

И жарким днем, и порою ночной

Толпы людей, не жалея усилий,

Искусно мрамор тесали цветной,

Базальт и яшму упорно гранили,

Долбили в поте лица сиэнит

И серый сланец точили для плит.

Потом, слагая плиту за плитою,

Они воздвигли одну над одной

Семь башен, гордых своей вышиной,

Семь лестниц горней стезею крутою

И семь широких тяжелых ворот

Преградой смертным к святыне высот.

У врат склонялись химеры и грифы;

Вдоль стен и лестниц, меж тайных эмблем,

Хранили скрытно условные глифы

Всю мудрость знаний, открытых не всем:

Мистерий сущность, двуликие мифы

И правду вечно простых теорем.

А самый камень по ярусам башен

Был так подобран, что ярко окрашен

Семью цветами был весь Зиггурат:

За первым, белым, как день животворный,

Второй, как полночь угрюмая, черный;

За третьим, красным, как летний закат,

Четвертый, синий, как вышние сферы;

За пятым, желтым, как зори, — шестой,

Как отблеск лунный, серебряно-серый;

Седьмой, как солнца отлив, — золотой.

И в синей выси небесной, на самом

Верху всех башен, был ярус седьмой

Увенчан горним заоблачным храмом.

Туда, нечестья свидетель немой,

Алтарный камень служений кровавых

Людьми был поднят с великим трудом,

И нож закланий, в зазубринах ржавых,

Навек положен на камне седом,

Чтоб впредь, в бескровном обряде высоком

Служа Творцу, освященный алтарь

И нож, безвредный, служили зароком,

Что вновь не будет свершенное встарь.

При верхнем храме, по слову преданья,

Как первый жрец Зиггурата, Атлас

Принес впервые Отцу Мирозданья

Свой гимн в закатный задумчивый час.

Тогда в котле на подставке треножной

Огонь дрожащий сжигаемых смол —

Немых молитв пламеносный глагол —

Впервые вспыхнул и бился тревожно,

Пока за морем очей не смежил

Живущий в Диске, в чреде непреложной

Ночей и дней. И, веков старожил,

Доныне помнит тяжелый треножник,

Как в сизой мгле дымового столба

Атласа-старца всходила мольба.

А в нижнем храме Основоположник

Бессмертью предал свой царский устав,

Навеки вверив его орихалку:

Он Столп Закона воздвиг, начертав

На прочном сплаве, принявшем закалку,

Извечных правил завет основной,

Источник правды для жизни земной.

Века мелькали, и тысячелетий

Полет не стер циклопических стен,

Не тронул лестниц губительный тлен;

И лишь паучьи лохматые сети

Прорезы окон заткали, да плющ,

Опутав башни, ползучие плети

Везде раскинул и, вечноцветущ,

К вратам склонялся навесами кущ.

Сменялись люди, а храм величавый

Хранил незримо минувшего след:

Невзгод военных, воинственной славы,

Успехов мирных и жизненных бед.

Сознав в безвластьи источник несчастий,

Атлас из древних владений отцов

В надел назначил десятые части

Себе и братьям: пять пар близнецов

Делили труд и ответственность власти.

С тех пор разбилась гряда островов

На десять царств, где, в теченье веков,

По-братски десять союзных династий

Войны и мира вершили дела.

Но с первых дней Атлантида была

Всегда наследьем династии старшей,

Главою дружных и родственных стран,

И был по свету прославлен Ацтлан

Щедротой Ра и заботой монаршей.

Воспетый в цикле восторженных саг,

В своем богатстве могуч и прекрасен,

Он правил миром; и не был опасен

Ему ни тайный, ни ведомый враг.

Блюдя свой город от козней наружных,

Святую Гору цари обнесли

Тройной преградой каналов окружных;

Вдоль них, тройною охраной земли,

Броней металлов одетые стены

Ацтлан обвили и в кольцах своих

Укрыли храмы, палаты, арены,

Дома и зелень садов городских.

Чрез ширь каналов дугою надводной

Легко вздымались мосты-горбыли:

Под сводом арок гранитных свободно

Бежали, парус раскрыв, корабли.

Храня, как стражи, мостов переходы,

Врата и башни в красе боевой

Гляделись гордо в спокойные воды.

Внизу под ними, как лес строевой,

Теснились мачты судов, и скользили

Проворно лодки рыбачьих флотилий:

Ладьи сновали, как рой кочевой,

От моря в город, от города в море;

А прямо к морю стрелой пролегал

Лазурный путь — поперечный канал,

Такой широкий, что в нем на просторе,

Встречаясь, шли боевые суда.

Застыли башни при устьи канала,

И цепь дорогу врагам преграждала.

Рекою вольной вливалась сюда

Торговля мира; отсюда триремы

Пускались, бурь не страшась, в океан:

Свой меч счастливый простерли везде мы,

И слал товары богатый Ацтлан

До самых дальних и варварских стран.

А вкруг столицы повсюду селенья

В садах тонули, дыша тишиной,

И там сыздавна людей поколенья

Судьбу связали с землею родной.

Текло столетье на смену столетью;

Атланты, беды засух испытав,

Покрыли Остров серебряной сетью

Глубоких, часто прорытых канав

С водою свежей для злаков и трав.

Уход прилежный с любовным усильем

Нашел награду в холодной земле;

Былая скудость сменилась обильем:

Дышала свежесть в радушном тепле;

Живили воздух пахучие смолы,

В прозрачных каплях дрожа на стволах;

Жужжали в ульях заботливо пчелы,

На нивах колос склонялся тяжелый,

Алел румянец на сладких плодах;

Янтарь и пурпур в кистях винограда

Играли в свете нежгучих лучей,

В избытке были и меда услада,

И всходы хлеба, и сбор овощей.

Настала въяве пора золотая,

Когда уста за работой поют,

Когда довольство цветет, вырастая

В живую радость и в светлый уют.

Увы! В удаче заносчивы люди!

Кичливость правит их дикой толпой,

Не ценят счастья их черствые груди,

Не видит блага их разум слепой.

Отвергли люди небесную благость;

Покой, наскучив, томил их, как плен;

Им труд, как бремя, вновь сделался в тягость,

И сердце стало желать перемен.

Забыв о Боге, иного устройства,

Иного счастья искали они,

И вновь глухая волна беспокойства

Несла их к бездне, как в древние дни.