С немецкого («При дороге цветок отцветающий…») При дороге цветок отцветающий, Эхо песни, в лесу потонувшее, Легкий пар, в чистом воздухе тающий, Это — ты, мое счастье минувшее. Дня весеннего блеск потухающий, Дуновение ветра уснувшее, Ропот волн, вдалеке затихающий, — Шлют привет тебе, счастье минувшее. Во ржи Прохладным утром, близ реки, Идем мы рожью колосистой. Росой увлажены душистой, Во ржи синеют васильки. И мягкой синью глубоки Твои глаза в игре лучистой… Прохладным утром, близ реки, Идем мы рожью колосистой. Я слышу дрожь твоей руки, Как весть любви, по-детски чистой, И тает тучкой золотистой В душе последний след тоски Прохладным утром, близ реки. «Река приносит, близясь устью…» Река приносит, близясь устью, Все воды морю в дар живой: Так, долгий путь кончая свой, Пора душе, омытой грустью, С душою слиться мировой. Всенощная В сгущающейся мгле задумчивого часа, Затерян средь толпы, внимаю в забытьи Я мирным возгласам старинной ектеньи, Рыданью дискантов и мягким вздохам баса. Навис кадильный дым; огни иконостаса Мерцают сквозь его топазные струи. Развеялись, ушли тревожных дум рои, На сердце тишина пред кротким Ликом Спаса. Мне ясно слышится призыв издалека: «Придите все ко мне, чья ноша здесь тяжка, И бремя легкое вас научу подъять Я». Благословенье шлет простертая рука С кровавой язвою позорного распятья… И ясен жизни смысл. И сладостна тоска. «В обрядном пламени дотла…» В обрядном пламени дотла, Курясь, истаяла смола, Лишь дышит дым благоуханный: Поэт угас, но стих чеканный Звенит, как Вечному хвала. Неизбежная встреча Почти бегом, слуга купца Вернулся с площади Багдада; Дрожит, как лист; в чертах лица Следы душевного разлада И страх тупой в блужданьи взгляда. «Сейчас, в базарной толкотне, Я встретил Смерть… И по спине Озноб прошел, как от мороза: В ее оскале мертвом мне В тот миг почудилась угроза. О, господин, спаси меня! Будь благ, не выдай грозной каре, — Ссуди мне доброго коня: Я ускачу и к склону дня От Смерти утаюсь в Самарре». — Оседлан конь. Тайком, как вор, В глухой проулок за ограду Слуга провел коня по саду, Вскочил, и вмиг во весь опор Скакун помчался по Багдаду. Едва в пыли исчез беглец, — Взяла хозяина досада: — «Взгляну на Смерть!» — решил купец И из конца прошел в конец По пыльной площади Багдада. Толпа сновала. Слитный гул Гудел торговою заботой; Кипела жизнь… Вдруг сзади кто-то Купца невежливо толкнул: Он обернулся с неохотой. И что ж? Явилась Смерть ему, С косой в руке, без покрывала. — «Скажи, — спросил он, — почему Угрозой мертвого оскала Ты моего слугу стращала?» — «Стращала?! Нет! — в ответ она. — Я лишь была удивлена, Что он в Багдаде на базаре, Когда нам встреча суждена Сегодня под вечер… в Самарре». Тао
«На днях, заворожен дремотною волшбою, Себя увидел я лазурным мотыльком: То я на солнце млел, то реял над цветком, То незабудкою прельщался голубою. Всецело был сроднен я с новою судьбою, И так был мой удел мне близок и знаком, Что я совсем забыл о жребии людском… Но вдруг, преобразясь, стал вновь самим собою. И вот томится ум загадкою двойной: Тогда ли, человек, я верил в сон ночной, Что был я бабочкой с ее коротким веком, Теперь ли, под листком забывшись на весу, Я грежу, мотылек, что стал я человеком?..» Так говорил друзьям великий Чуанг-Тсу. Апостол Вечный Рим, словно кровью, закатом окрашен. Жертвы жаждущий крест угрожающе страшен; Жены плачут, мужи обуяны тоской. Но торжественно старец, без страха и скорби, Светлый символ креста знаменует рукой, С тихим шепотом: — «urbi et orbi». — «Свод листвы роскошней малахита…» Свод листвы роскошней малахита, Ярче бронзы светится кора, А трава богаче перевита, Чем узор молельного ковра. Это — храм. В его тиши охранной — Близ Творца творение и тварь: Каждый странник может невозбранно Здесь воздвигнуть свой простой алтарь. И, забыв, как праздную тревогу, Вечный спор о Ликах Божества, Своему Неведомому Богу Принести бесстрашные слова. |
