С утра, застынув виденьем суровым,

Недвижны стражи пред входом дворцовым.

Дворы и въезды полны колесниц.

Пестреют залы приливом всё новым

Одежд нарядных и праздничных лиц.

Уже сошлись ко дворцу андрофаги:

Гостям назначен сегодня прием;

Они предстанут сейчас пред царем.

Чьей мощи отзвук народные саги,

Бродя по миру, давно донесли

До их далекой-далекой земли.

Сперва двенадцать носилок с дарами,

Кряхтя, тащили рабы-силачи:

Им вслед дружина пришла с топорами.

Посол за нею, а с ним толмачи.

Посол стоит с головой обнаженной,

Откинув к уху закрученный чуб;

Улыбкой хитрой неласковых губ

Прикрыв волненье души напряженной,

Спесиво смотрит он взором стальным.

Пестро покрыты рисунком цветным

Рубахи ворот и край ее нижний;

С кистями пояс шелками расшит,

Топор посланца и крашеный щит

С ним рядом держит слуга его ближний.

И ровно в полдень, как царь указал,

Готов был к встрече посланника зал.

В чертоге этом свой суд правосудный

Цари Ацтлана творят искони;

Сюда обычно сбирают они

Старейшин мудрых совет многолюдный,

И здесь издревле в тревожные дни

Войны и мира звучали призывы.

От окон ткань кружевная завес

Кидает на пол узор прихотливый

Под ясным солнцем полдневных небес.

На черных стелах близ царского трона

Слова Атласа — основы закона —

Горят, как жар, в золотых письменах;

Кругом в палате на белых стенах

Вкладным разводом по кости слоновой —

Зеленый оникс и чернь серебра.

А свод, как верх золотого шатра,

Затянут плотной подбивкой парчовой.

У трона слева, на складках парчи,

Войны и мира эмблемы — мечи:

Как символ мира, на равные части

Один разломлен; отточен другой,

Как символ мощи, хранящей покой

И честь Ацтлана от бранной напасти.

У трона справа, эмблема судов,

Творящих правду от имени власти,

Застыли чаши священных весов.

И царь, во славе, невиданной в мире,

На древнем троне, в багряном подире,

Светил палате, как солнце — земле:

Рубин кровавый лучился в железе,

Венец бесценный жемчужин заветных

Безгрешным светом горел на челе,

А плащ из перьев колибри стоцветных,

С плеча спадая к ногам, трепетал

Бессчетных красок живым переливом.

И был пред взором властителя зал

Безмолвен в блеске своем горделивом.

Рядами кресла вдоль стен; и вокруг

Синклит верховный — опора державы,

Из тех, кто в дни испытаний и славы

Отмечен мерой высоких заслуг:

Со мною в сонме, толпой сановитой

Жрецы и старцы, в уборе седин;

Здесь вождь бесстрашный бесстрашных дружин,

И с ним, в доспехах, блестящею свитой,

Бойцы, герои галер и фаланг;

Там, в пестром платье, вассалы-патези

Всех стран от джунглей, где плещется Ганг,

До скал, где, пенясь, грохочет Замбези.

Забрало шлема откинув с лица,

В кольчуге легкой с богатой чеканкой,

Царевич, справа у трона отца,

Как месяц светлый, пленяет осанкой,

И станом тонким, и крепостью плеч;

Царей Ацтлана наследственный меч

Двойною цепью привешен у чресел.

Налево — двух перламутровых кресел

Резные спинки: супруга царя,

С улыбкой тихой, благою денницей

Сияет кротко, а рядом с царицей

Царевна-дочь, словно утра заря.

И как прекрасна — заметили все мы —

Была царевна в тот памятный день!

Как нимб, сверкали лучи диадемы;

Казалось, кудри мгновенную тень

Не смели бросить на лик просветленный;

В чертах был чистый восторг, углубленный

Нездешней думой, в подъеме таком,

Что каждый взор, из толпы устремленный

С земною мыслью, в тщеславьи мужском, —

Смущался втайне и ник, ослепленный.

Лишь взгляд упорный вождя через зал

Лучом тлетворным царевну пронзал.

И, Высшей Власти земные подобья,

Ацтлана царь и Ацтлана престол

Горели славой, когда исподлобья

Монарха взглядом окинул посол

И, чуб роняя, неловким поклоном

Склонился низко пред царственным троном.

Все ждут. С посланца не сводим мы глаз.

И варвар в речи, заране готовой,

Царю Ацтлана приветствия слово

От князя держит. Ведет он рассказ

О дальних странах на северной грани,

Где сумрак ночи таинственной глух,

Где в тихом свете полярных сияний

Снега белее, чем лебедя пух;

Где страшны в море плавучие льдины,

Где грозен гром гроздящихся льдин,

Где бродит льдов тех насельник единый,

Пушистобелый медведь-исполин.

Ведет рассказ он о низких равнинах,

О мертвых топях зловещих болот,

О черных дебрях, где только в вершинах

Гуляет ветер, где чаща — оплот

Зверям и птице: ни конный, ни пеший

Пути не знают в дремучей глуши —

Там только древний и бдительный леший,

Кочуя, ставит свои шалаши;

Порой осенней в прозрачной тиши

Там заяц шустрый шевелит валежник,

От лап медвежьих трещит бурелом,

Да ворон машет угрюмым крылом;

Весною ранней, под первым теплом,

Там нежно-ласков лазурный подснежник,

И тих березок серебряных скрип;

А летом чаща краснеет от ягод,

И пчелы мед сладкопахнущих лип

Сбирают в соты запасливо на год.

Ведет рассказа он о князе своем:

Во гневе грозный, он доблестью ратной

Везде прославлен, и знают о нем,

Что правду любит, что прям он во всем,

И явно взыскан судьбиной превратной.

Как воин, горд он любимцем-конем,

Мечом да луком своим. Многократно

Один он рыскал в лесах и копьем

Разил в борьбе рукопашной медведей,

Скитался в море на утлых ладьях,

С дружиной малой тревожил соседей

И дань собирал за победы в боях.

«Как сокол, слава несется полетом!

Давно наслышан мой князь-господин

О том, как общим великим почетом

Покрыто имя Атлантских дружин;

Как ты, властитель, могуч на престоле;

Как вдаль, во все направляя концы,

Свои вы шлете суда, чтоб на воле

Вели торговлю Ацтлана купцы.

Стране великой быть добрым соседом

От сердца хочет мой князь-господин.

Он с тем прислал нас. Отныне нам ведом

Открытый путь по раздолью пучин;

Так пусть за нашим разведчиком следом

Теперь Ацтлан снарядит корабли

Узнать дорогу до нашей земли.

И пусть товары везут без боязни

Купцы обеих торгующих стран.

В залог союза и братской приязни

Мой князь дары посылает в Ацтлан».