Говинда старец. Из Рабиндраната Тагора Внизу, в теснине, Джумны чистой Излом серебряный сверкал; Высоко вверх твердыней мшистой Вздымались стены мрачных скал. Молчали горы в ризах черных Своих нахмуренных лесов И в бороздах потоков горных; Был сон полуденных часов. Говинда праведный, — великий Учитель Сикхов, — в сердце гор, Облокотясь на камень дикий, Склонял над древним свитком взор. Вдруг шаг раздался торопливый, И Рагунат пред стариком: Недавно стал богач кичливый У мудреца учеником. Но сребролюбцы ненадежны. Теперь сказал он: — «Удостой Принять мой дар, такой ничтожный Перед тобой, отец святой». — И подал старцу два браслета. Говинда взял их на ладонь, Следя, как искорками света Рубинов теплился огонь. Потом одной цепочки звенья Обвил вкруг пальца. Горячей На солнце брызнули каменья Игрою радостных лучей. Но вдруг браслет, скользнув проворно Блестящей змейкою с руки, Звеня, скатился с кручи горной И с плеском канул в глубь реки. — «О горе, горе», — как безумный, В испуге вскрикнул ученик И вниз с утеса в воды Джумны Нырнул с разбегу. А старик Опять склонил над свитком взоры. И, в наступившей тишине, Журча, смеялись волны-воры, Свою добычу скрыв на дне. Уже кончался день и, алый, Пылал торжественно закат, Когда, озябший и усталый, Вернулся к старцу Рагунат. Кричит: — «Я с места сбился верно. Наставник добрый, помоги И укажи мне, хоть примерно, Где от паденья шли круги». Говинда, дум вечерних полный, Весь устремленный к высотам, В ответ, не глядя, бросил в волны Второй браслет, сказав: — «Вот — там». «Во имя Истины, Добра и Красоты…» Во имя Истины, Добра и Красоты На бой ты вызвал жизнь, прокляв ее утехи: Презрел ты смех, и хмель, и песни, и цветы; Не грезились тебе любимые черты, — И в радостях любви боялся ты помехи. Но жизнь прошла, как сон. Ты меч свой и доспехи Сломал в борьбе со злом: не знал победы ты, И видишь, что служил лишь людям для потехи, А позади тебя, как в мертвой степи — вехи, Над всем, что ты отверг, — могильные кресты. «Забыв восторги страсти, ты ли…»
Забыв восторги страсти, ты ли Клеймишь укором нашу ночь: Ведь звать обманом счастья были Такой же грех, как истолочь Живой алмаз в щепотку пыли. Письмо из Крыма Как жернов, тяготит мне грудь глухой недуг — Утраченной любви безвыходное горе… Душа моя темна, как в траурном уборе, И южный свет и блеск вселяют в ней испуг. Здесь ярко, чересчур всё ярко здесь, мой друг, Сверх меры пламенно лазоревое море И слишком красочно ликует на просторе Сапфирно-синих гор горячий полукруг. Беспечный ветер резв, взметая по ущелью Азалий лепестки душистою метелью, А небо радостно, как вечно юный бог. И кажется, что всё смеется с явной целью — Лишь резче подчеркнуть, как я с тоской убог В краю, где место есть лишь счастью и веселью. «В стенах, гудящих, словно пчёльник…» В стенах, гудящих, словно пчёльник, Бессонным ропотом борьбы, Где все своих страстей рабы, Я был, чужих страстей невольник, Забытым пасынком судьбы. А здесь, беспечный мирный странник, Земли родной свободный сын, В цвету и в радости долин, Лишь Красоты одной я данник И сам свой раб и властелин. Искусство День за днем всё меняется в мире, Нас самих изменяют лета, Неизменна одна Красота. И в Искусстве всё глубже, всё шире Красоту ощущает мечта: Пусть ее не постичь с полнотою, Но отрадно дышать Красотою. Из Овидия («Поэты, дети вдохновенья…») Поэты, дети вдохновенья, О чем мечтали все они? О славе, друг мой!.. К ней стремленья И я исполнен в эти дни. Но встарь поэтов чтили боги И благосклонные цари; Поэты жили без тревоги, В довольстве полном. Посмотри, Каким величием священным Был вещий сонм их окружен: Утратив счет подаркам ценным, Они любовь прекрасных жен Переживали мимолетно. И для толпы тех давних лет Звучал и гордо, и почетно Эпитет царственный — поэт. Увы! В наш век эмблема лиры, Поэтов радостный убор — В презрении плющ. Поэты сиры. И если, вдохновенный взор Бессонно в выси устремляя, Ты служишь музам, то поверь, Что только праздного лентяя Заслужишь прозвище теперь. Увы!.. И все-таки приятно Не досыпать порой ночей, Творя для славы беззакатной В венце немеркнущих лучей. |
