Светлы лампады под звездным мерцаньем;

Земля согрета небес созерцаньем,

Помин священный раздумчиво тих.

Но вдруг в молчанье минут дорогих

Ворвались крики со струнным бряцаньем,

И, словно вызов, в тиши прозвенев,

Мятежной песни раздался напев.

Среди домов, что вздымаются рядом

Один другого роскошней, пышней,

Большой дворец, с величавым фасадом

Из черных, белых и красных камней,

Горит огнями над сонным каналом:

Здесь вождь Атлантских полков и галер

Дает Ацтлану открытый пример

Греха, в размахе досель небывалом.

Шумит толпа говорливых гостей;

Уже похмельем вина и страстей

Овеян пир их в кругу одичалом.

Здесь сонм несчастных и страшных людей,

Чернее черных, как ночь, лебедей,

Надменно сделал наш праздник предлогом

Для новой битвы с величьем Творца,

И силы зла, в состязании с Богом,

Сплотились дружно в твердыне дворца.

Порока дети, слепые созданья!

Они не верят ни в час воздаянья,

Ни в жизнь бессмертья; их совесть глуха

К заветам правды; небес откровенья

Для них безмолвны. В утехах греха

Безумцы ищут для сердца забвенья,

Больной отрады на краткость мгновенья.

Безбожье — веру грозит пошатнуть:

«Спешите, люди! Недолог наш путь,

И нет нигде нам от смерти спасенья;

За ней — ни жизни, ни дня воскресенья.

Рожденье наше — случайности дар,

Кончина наша — случайный удар;

Пред нами — склепа безмолвного дверца…

И вот, дыханье ноздрей наших — пар,

А слово — искра от трепета сердца.

Когда ж угаснем, рассыплется в прах

Земное тело, а дух, нас живящий,

Развеян будет, как ветром в лесах

Полдневный воздух нагревшейся чащи.

О нас в грядущем забудут века,

Потомство нас не помянет приветом.

Как сумрак ночи бледнеет с рассветом,

Как, тая, в небе идут облака,

Так наша жизнь — прохождение тени,

А дни и годы — к могиле ступени:

За вечным тленом — ни кар, ни наград,

И нет оттуда дороги назад.

Так, будем жить, наслаждаясь мгновеньем,

С беспечным смехом, с живым дерзновеньем

Земные блага изведать спеша;

И пусть, как счастьем, как юностью, миром

В короткий праздник упьется душа.

Мы маслом роз умастимся и миром,

Мы сердце хмелем утешим за пиром

И будем песни слагать, чтоб для нас

Весенний свет бытия не угас.

Пока ни мы, ни цветы не увяли,

Пусть дышит грудь благовонием их!

Вспугните тени! Гоните печали,

А с ними — Мудрых, Святых и Благих!

Зовем лишь тех мы, кто просит участья

В разгаре жизни, кто ищет, как счастья,

Утех минутных, кто всем пренебрег,

Чтоб слышать зовы в бряцаньи серег,

Чтоб жаждать страсти, победней похмелья,

Чтоб пить лобзанья, язвительней стрел:

Нам тот попутчик, кто молод и смел.

Промчимся в жизни, как ветер ущелья,

И след повсюду оставим веселья,

Гирлянд измятых и пролитых вин,

Как нас достойный и верный помин!»

Они в безделья изнеженных трутней

Проводят время безрадостных дней.

И срок их — полночь. Пороку уютней

Вдали от Солнца; под кровом теней

Порывы плоти смелей и алчней:

Чем смена острых желаний минутней,

Чем злей кощунство, чем чувства распутней,

Чем хмель угарней, — тем радость полней,

Тем яд скифосов заздравных нужней,

Тем громче струны ликующих лютней

Рокочут в блеске неверных огней.

В святую полночь — вновь зло налетело.

Толпились лодки у пристани белой,

Пестро огнями светился портал;

И вождь радушно приезжих встречал

Вверху, у ярко раскрашенных сходней,

Связавших пристань с вертепом-дворцом.

Его хозяин был первым жрецом

В безверьи, мрачном, как тьма преисподней:

Служил греху всё смелей и свободней

И был, могучий, с прекрасным лицом,

Кумиром жен и мужей образцом.

Герой, он был бы по праву достоин

Любви, почета и лавров венца.

Плечистый, рослый, выносливый воин,

С душой, горящей отвагой бойца,

Он с бурей спорил в набегах далеких,

Просторы жарких морей бороздя,

Прошел пустыни и в битвах жестоких

Был взыскан громкой удачей вождя.

Ходя по миру в поход из похода,

Круша упорство враждебных нам стран,

Везде любимец царя и народа

Купил победу ценой своих ран.

Но в годы странствий Атлантских флотилий,

В заморских землях средь диких племен,

В трудах военных душой закален,

Он сжился с долей боев и насилий;

Разящий бич побежденных владык,

Рабов-народов гроза, он привык

В чужих дворцах к расхищенью богатства,

А в чуждых храмах к делам святотатства;

Как вепрь свирепый, вонзающий клык

В живое тело, он трепет злорадный

Впивал при стонах мученья; и в нем

При виде крови восторг плотоядный,

Волнуя страсть, разгорался огнем.

Усвоив нравы суровых колоний,

Любил он темных религий уклад;

Ни в чем он, в жажде всечасной погони

За бредом жизни, не ведал преград

И шел всё дальше путем беззаконий,

Забыв, что трудны дороги назад.

Когда же сердцем свободолюбивым,

Привыкшим счастье ловить на лету,

На миг внезапно прозрел он тщету

Плотских стремлений за призраком лживым

И понял вдруг пред лицом красоты,

Что есть предел и его своеволью,

Что в этом мире в лучах чистоты

Есть рай, закрытый для грешной мечты, —

Тогда палящей, мучительной болью

Душа пронзилась… И снова он в ночь

Ушел от света за прежним обманом,

Стремясь тяжелым дурманным туманом

Минутный проблеск добра заволочь.

Никто не знал в его свите безбожной,

Что вождь надежно от взоров укрыл

Свой мир любви, дорогой и неложной,

И грезы чистой невиданный пыл:

В полночном буйстве кощунственных оргий

Кипела в сердце тоска, как смола;

В объятьях женских слепые восторги

Душа, как чашу забвенья, пила;

И он, безбожник, погрязший преступно

В зловещей тине порока и зла,

Святые грезы любви недоступной

Сжигал в пожаре разврата дотла.