Гремит пред входом во храм колесница.

Царя с семейством приветствую я;

В тени пилона проходит семья

Во двор мощеный. И царь, и царица

В одеждах белых; в хитоне простом

Царевна с веткой зеленой оливы.

Один царевич, как царь горделивый,

В тунике царской, в плаще золотом,

С алмазной цепью — эмблемою власти;

Алмазный обруч блестит на кудрях,

И тонко пахнут бесценные масти.

Всё так, как было при древних царях.

Его по-царски встречают хоралом;

Двумя жрецами почетно храним,

Он входит первым. И раб опахалом

Вечерний воздух колышет над ним.

Идем мы. Звонки гранитные плиты;

Им вторит отклик в изломах аркад.

Пред нами, в свете зажженных лампад,

Стоит высокий и взорам открытый

Служений царских алтарь, и к нему

Ведут ступени трех лестниц пологих;

На плоских чашах курильниц треногих

Алоэ тлеет; и тонет в дыму

Престол трехгранный цветного порфира.

Царевич всходит наверх к алтарю;

Наследник царства, подобно царю,

Впервые сам возлияние мира

Приносит в жертву Зиждителю Мира…

В косом потоке закатных лучей,

Как чаша крови, алеет елей.

В одном порыве горячих молений

Мы все безмолвно склонили колени;

Пред тайной смолк торжествующий хор;

Кадильным дымом наполнился двор:

Свершался древний обряд посвященья.

Любовью чистой исполнен был взор

Царевны юной, и, дань восхищенья,

Дрожали слезы в глубоких очах,

Как две росинки при лунных лучах.

Вновь гимн раздался, и проникновенно

Звучала песнь под бряцанье кадил.

Прекрасный, тихо царевич сходил;

Точеный лик просветлен вдохновенно,

В тазах мечтанье… Таинственно он

Приял величье царей вековое.

К нему навстречу иду я, и двое

Жрецов подходит с обеих сторон.

Лампады блещут, дымится алоэ…

Во двор в просветы меж белых колонн

Воздушно небо глядит голубое,

И только слышны в лазурном покое

Роптанье моря в немолчном прибое

Да сизых горлиц ласкающий стон.

Но гаснут тучек прозрачных волокна;

Потух на море отлив багреца,

И ранний сумрак в садах у дворца

Украдкой глянул в глубокие окна.

Росой покрылись поляны. Меж тем,

Готовясь к ночи венчальной, гарем

Жужжал последней дневною заботой.

Для встречи гостя невидимый кто-то

Спешил исполнить преданий наказ,

И слился здесь с повседневною былью

Волшебной сказки старинный рассказ.

Лениво брызжа душистою пылью,

Фонтаны слух чаровали, а глаз

Прельщался тканей тяжелых окраской,

Ковров пушистых цветистою лаской

И, в пестрой глине затейливых ваз,

Расцветкой яркой цветов благовонных;

Лампад висячих граненый топаз

Играл снопами лучей благосклонных,

И всё казалось причудливым сном:

Узоры шелка на мягких диванах,

Узоры стройных кувшинов с вином,

Узоры тонкой чеканки на жбанах.

А в круглых сводах невидимых ниш

Слегка курился дремотный гашиш,

Чтоб воля млела в желанных обманах.

Волненье, радость, надежды и страх

Средь жен-красавиц, избранниц счастливых:

Притворный холод в глазах горделивых

И трепет скрытой тревоги в сердцах.

Они все вместе собрались в купальне,

В саду тепличном. Ласкающе-тих,

Чуть слышным звоном доходит до них

Влюбленный голос мелодии дальней.

В саду, где пальм гладкоствольных листы

Склонились к иглам серебряных елей,

В пахучих травах вздыхают цветы,

Пасется стадо ручное газелей,

Павлины ходят, раскинув хвосты.

Как чаша, пруд; и ползучих растений

Листва к нему опустилась везде.

До дна уходят, белея в воде,

Широких лестниц крутые ступени;

Застыл недвижно, в спокойствии лени,

Прозрачной влаги сквозной малахит;

Там лотос, образ невинности, спит,

Там лебедь, с гордым величьем движений,

Беззвучно выплыв из дремлющей тени,

Блестящей дрожью воды окружен;

И, как виденья, по глади зеркальной

Легко скользят отражения жен…

Настал для сборов пред ночью венчальной

Последний важный и хлопотный час.

Снуют служанки вокруг водоема;

Готовят девы себя для приема

Супруга в блеске всех женских прикрас.

Уже исчерпан богатый запас

Всех тайн, идущих в изустном рассказе

От рода к роду с древнейшей поры:

Для лиц — составы смягчающих мазей,

Для рук — бальзамов привозных жиры,

Из тонко стертых жемчужин белила,

Сурьма и желтый толченый шафран,

Цветная пудра, оттенки румян

И, чар любовных победная сила,

Соблазна полный духов аромат.

Черед одежде. Борьба охватила

Красавиц-женщин. Их прихоть стократ

Меняет вкусы; со строгим разбором

Отвергнут ими убор за убором;

Всё новых тканей пленяет краса;

Они, спеша, примеряют наряды,

Подвески, цепи, венцы, пояса.

Снуют служанки… Звенят голоса…

Соперниц судят враждебные взгляды;

И то и дело, с дрожаньем руки,

В зеркальность медной блестящей доски

Глядится дева и просит ответа:

«Свежа ль? Прекрасна ль? Удачно ль одета

К лицу ли это убранство волос?..»

Соседки смотрят, кивают со смехом,

По в каждом сердце всё тот же вопрос:

«Кого судьба обласкает успехом?

Кому предсказан избранья почет?

Кто будет первой супругой счастливой

И первой ночи подругой стыдливой?

Чей миг бессмертья сегодня пробьет?..»

А небо в полночь нахмурилось строже.

Затмились звезды; ненастная мгла

Ползла туманом. Царевна легла.

Она безвольно томилась на ложе,

И сном забыться ей было невмочь.

Напрасно думы гнала она прочь,

Но мысль внушала всё то же, всё то же,

И жутко длилась бессонная ночь.

Метался ветер, и с жалобой гневной,

Бушуя, море рвалось из границ.

Во мраке плыли, смеясь над царевной,

Рои прекрасных девических лиц.

Лицо сменялось лицом непонятно;

Глаза чернели бездонною тьмой,

И губы, гордо, беззвучно, но внятно

Для сердца девы, шептали: «Он мой!»

Дышала радость в улыбке надменной,

Насмешка крылась, как вызов прямой.

В ответ, как эхо, одно неизменно:

«Он — мой! — твердила царевна, — он — мой!»

Но тени в танце неслись, торжествуя,

Под звон запястий и свадебных чаш;

И вновь чуть слышно, как звук поцелуя,

Истомный шепот змеился: «Он — наш!..»