Но вот, черпалом из полной пелики
По чашам льет виночерпий седой
Напиток сладкий, и резвые блики
Играют в нем, как задор молодой.
Невольник черный, курчавоволосый,
Ступая мягко, подносит скифосы
Сестре и брату; он ставит вино
С приветом древним: «Да будет на благо
Заздравный кубок, налитый полно,
До края доброй и радостной влагой!»
Старей ли, крепче ль сегодня вино,
Но сердце бегло огнем разогрето:
Царевич слышит, что бьется оно
Еще мятежней, что трепетно где-то
Стучится кровь, а предательский хмель
Слегка туманит. Баюкает трель
Грустящих флейт, говорящих о далях,
О чудных странах, о лунных ночах,
О тайных встречах, о светлых печалях,
О странных грезах в любимых очах…
И песнь любви сочеталась с приходом
Танцовщиц юных. Они хороводом
Сплетались в пляске, и легкой гурьбой,
Послушны звукам, сходились вплотную,
Кружась, стремились опять врассыпную
И вновь свивали гирлянду цветную;
Раскинув вдруг веера пред собой,
Они скрывались, и чрез опахала
Кой-где сквозила их тел белизна.
Но, всех прекрасней и легче, одна
Эфирной гостьей меж ними порхала.
И вдруг скрестился царевича взгляд
С глубоким взором, чарующе-томным,
Таким глубоким, загадочно-темным,
Как взор манящих в пучину наяд.
Раскрылся веер, как будто павлиний
Цветистый, гордо распущенный хвост,
И дрогнул танец, изысканно-прост
В богатстве ритма и ясности линий;
Воздушна поступь, не скрипнет помост
Под плавным шагом плетеных сандалий;
А в песне тела и говоре глаз
Оттенки счастья, любви и печали,
Боязнь и вызов, посул и отказ.
Трепещет грудь под жемчужной повязкой,
Едва укрыт соблазнительный стан,
И стерты грани меж правдой и сказкой,
Смешались вместе и явь, и обман.
Царевич смотрит, и неодолимо
Пленяет в танце любви волшебство:
Впервые сердце безумьем палимо,
Дыханье жарко, и всё существо
Объято страстным и жадным влеченьем…
Схватил и кружит внезапный поток,
Как вдоль порогов бурливым теченьем
Река бросает разбитый челнок.
И, женской властью безвольно влекомый,
Царевич видит сквозь шаткий туман,
Что в танце дразнит неверный обман…
Колдуют флейты…. Вот облик знакомый
Возник, как образ счастливого сна…
Уже во взоре с призывом истомы
Не взор наяды с холодного дна,
Уже не прежней танцовщицы плечи
Томятся тайным желанием встречи;
Уже всесильно влечет не она,
Не эта дева, доступно-нагая…
Иным виденьем царевич маним!
В прекрасном теле мерцает другая,
Как призрак чистый. Не ложен, не мним
Любимый лик… Как живая, пред ним
Она… царевна… Мечта дорогая!
Ей в очи глянуть! Признаться… Привлечь,
Прильнуть устами; сомнения речь
Прервать лобзаньем и смелою лаской…
Но вдруг вся кровь поднялась до чела,
И стыд невольный горячею краской
К щекам прихлынул… Душа замерла…
Царевич к жизни вернулся… Не сразу
Сестру узнал… Непривычной, иной
Она предстала прозревшему глазу:
Пред ним, пугая своей глубиной,
Темнели очи. Манящ и неведом
Казался чудный, загадочный взгляд,
Всё тот же взор чародеек-наяд…
О, взор желанный! Пусть кликнет, и следом
За ним хоть в бездну, хоть на смерть! И вот,
Глаза царевны позвали, а рот
Бессильно дрогнул… И быть сердцеведом
Не надо было, чтоб трепетный зов
Ворвался в душу признаньем без слов:
Какое счастье! Она отгадала!
Его мечтанья она поняла!..
Плывет в тумане и кружится зала;
Скользят, как тени, танцовщиц тела.
А рядом… ярко, как звезды ночные,
Сияют очи, простые, родные,
И в милом взоре ответ на вопрос.
Сердца роднятся любовным сближеньем.
Еще мгновенье… И быстрым движеньем
Берет царевна свой полный скифос.
Чудесный голос, неведомый чей-то,
Такой, как в грезах лишь снился стократ,
Царевич слышит; как песня звучат
Слова, сливаясь с поющею флейтой:
«За наше счастье, возлюбленный брат!»
В глазах мечтанье. Но дрогнул, не допит,
Скифос царевны. И брату она
Дает свой кубок с остатком вина,
Упорно смотрит и жадно торопит:
«Царевич, выпей со мной пополам!»
Они, на горе, не знали значенья
Приметы древней: завещано нам,
Что в миг заветный двойного влеченья —
В едином кубке залог обрученья;
Никто, на горе, у юноши там
Не отнял чаши, подъятой к устам,
Шепнув: «Царевич, опомнись… не пей ты!..»
И пьет царевич. Мятежным огнем
Волшебный яд разливается в нем;
Танцовщиц рой, заплетаясь плетнем,
Безумней вьется… Певучие флейты
Страстнее плачут о лунных ночах,
О тайных встречах, о тихих речах,
О странных грезах в любимых очах…
Погибла радость беспечного детства:
Отравы сладкой вкусили они
От кубка жизни. И не было средства
Вернуть былые счастливые дни.
Пусть после вспышки своей безрассудной
Они пугливо замкнулись опять
В блаженстве тайном любви обоюдной;
Пусть вновь, как прежде, они поверять
Надежд запретных друг другу не смели,
Тая их, словно присвоенный клад, —
Но жизнь их, внешне храня свой уклад,
Духовно стала дорогой без цели
В бесплодной трате несбыточных грез…
Так вещих звезд не солгали скрижали!
Уж тучи черной грядой набежали,
Уж гром гремел предреченных угроз.
И ясно близость беды сокровенной
Душою чуял я в тихой моленной:
Несчастье к детям подходит… И нет
Ему отсрочки, ни предупрежденья…
Сегодня в ночь — в годовщину рожденья
Пятнадцать им исполняется лет.
И давит душу мне тихая жалость…
Царевич вырос. Старинный закон
Признает завтра его возмужалость;
И вот, согласно с обычаем, он
В гарем свой брачный, как муж полноправный,
Впервые вступит и в избранный круг
Красавиц-женщин войдет, как супруг.
Свершится сразу жестокий и явный
Разрыв духовный двух чистых сердец,
Надежд погибель, мечтаний конец…
Как сладят дети с душевным надломом?
Найдет ли страсть примиренный исход?
Ответа нет. А над царственным домом
Нависла тень неизбежных невзгод.
