«Для тебя вредны такие сказки. Следующий раз обещаю тебе сказку с хорошим концом. Впрочем, ведь и здесь конец нельзя назвать плохим. Вот если бы Апрельская Роза вышла замуж за Чернодума, тогда другое дело! А в пруду ей хорошо. Только иногда в весенний вечер вспоминает она прошлое, выплывает в тростники и плачет. Потом возвращается на дно, и ей там покойно. Будем радоваться, Миша, что злому волшебнику не удалось завладеть прекрасной царевной».
Немного помолчали.
«Люби, Миша, царевну Апрельскую Розу. Никогда не изменяй красоте, липовому саду и благовонным розам. Пусть тебя будут звать сантиментальным: ты оставайся всегда рыцарем Апрельской Розы».
Правитель Востока,
Из крови растущий посев христиан
Упорно, жестоко
Преследовал Цезарь Диоклетиан.
И шумом погони
Селенья полны
От крайних колоний
До желтого Тибра ленивой волны.
Богатые порты
Воздвиглись над морем, из груды камней.
Давно уж когорты
В Дунае купают вспененных коней.
Железных законов
Сомкнулись тиски.
Мечи легионов
Безмолвной пустыни вздымают пески.
Рабов, не жалея,
Казнит Императора строгий декрет.
Молчит Галилея,
Затерян в холмах небольшой Назарет.
Но строгие меры
Бессильны пресечь
Таинственной веры
В гробах и пещерах окрепшую речь.
Идя с легионом,
Солдат на дороге от прочих отстал.
Под лавром зеленым
Веселый источник шумел и блистал.
Сквозь мрак кипариса —
Огонь синевы.
Кумир Диониса
Белел, выделяясь из темной листвы.
С дороги усталый,
Марцелл растянулся на влажной траве
И паллиум алый
Свернул, чтобы выше лежать голове.
Шелом белоперый
Скатился, стуча.
Смыкаются взоры
Под пенье воды и под ласку луча.
Недолго дремота
Вливала забвенье струей ключевой.
Неведомый кто-то
Прошел, шелестя опаленной травой.
И девушка в белом,
Как лебедь волны,
Движеньем несмелым
Раздвинула зелень лавровой стены.
Прохладные росы
Сверкали на нежной, округлой ступне,
Как жемчуг; и косы,
Тяжелые, падали вниз по спине.
Лиэя подругой
Казалась она.
Вздымался упругой,
Могучею грудью покров изо льна.
Осанка богини,
Царицы Пафоса и розовых рощ.
Прозрачны и сини
Горячие очи. И нега, и мощь
В походке стыдливой
Невинных невест.
В руке — из оливы
Елееухающий, сладостный крест.
С восторженным всплеском
Молитвенных рук наклонилась она.
Со смехом и блеском,
Лучей золотисто-пурпурных волна
Омыла ей плечи,
Разлившись вокруг.
Воздеты, как свечи,
Серебряно-звонкие лилии рук.
Архангелом белым
Безвестная девушка с желтой косой
Пред юным Марцеллом
Цвела, как весеннее утро, красой.
Он смотрит, не дышит,
Раскрывши уста.
И явственно слышит
Прерывистый шепот и имя Христа.
С вниманием жадным
Из чащи он внемлет молящейся ей.
В венке виноградном,
Задумчиво смотрит на деву Лиэй.
Ручей напевает.
Безмолвье окрест.
И дева лобзает
Губами горячими, влажными — крест.
С зеленого дерна
Она поднялась, преклонившися ниц;
Стыдливо, покорно
Пошла, и златистые иглы ресниц
Упали на влагу
Синеющих глаз.
От каждого шагу
Клонилась, как клонится зреющий клас.
В лесу опустелом
Божественных лилий кипел аромат.
Сиянием белым
Лучилась лазурь над лугами дриад.
И столб благовоний
Развеялся там,
Где, в белом хитоне,
Безвестный, склонялся к девичьим устам.
Мечтаний, раздумий,
Доселе неведомых, юноша полн,
Забывшись при шуме
В тени кипариса синеющих волн.
Смыкаются вежды,
И, как наяву,
Белеют одежды,
Виссонной волной наклоняя траву.
Жестокие муки
Растут, и восторг переходит за край.
Желанные руки
Его заключают в пылающий рай,
И губы слитые
Теряют слова.
Ресницы златые
Сверкают, и теплится глаз синева.
Надеждою сладкой
Обманут, со стоном проснулся Марцелл.
Всё с той же загадкой
Менад предводитель из листьев глядел.
Тяжелые кисти
Свисали с чела,
И солнца лучистей
Улыбка веселого бога была.
Венок изумруден
Роскошные кудри обильно венчал;
В безмолвье полуден
Высоко божественный Гелиос мчал
Сияющих коней
Меж выспренных сфер.
В чалу благовоний
Покоились фавны и нимфы пещер,
Не зрелось ни тучи,
Ни облака в небе, лазурно-густом.
Под говор трескучий,
Цикад, очарованы властью истом
И люд и, и твари,
И лес, и цветы.
Но в терем к Варваре
Не могут проникнуть земные мечты.
Под знойною крышей,
В своем одиноком покое она,
Невинного тише
Младенца, на кресле сидит у окна,
В излюбленном круге;
Три нежных красы,
Три юных подруги
С ней делят девичьих досугов часы.
Умело на пяльцы
Рука белоснежная девы легла;
Проворные пальцы
Продернули нитку, и блещет игла.
Выводит узоры —
Рисунок простой,
Чтоб нежила взоры
Гирлянда из роз на парче золотой.
И очи лазурны
Таинственно теплятся кротким огнем.
Медвяно-пурпурны,
Уста молодые и ночью, и днем
Единое слово
Хотят произнесть:
То — имя Христово,
О Боге воскресшем блаженная весть.
В оконную раму
Белеют вершины — чертоги зимы.
И к дальнему храму
Волнистым извивом восходят холмы.
Синеют оливы
На горном ребре.
Далеко заливы
Лазурь отдают в голубом серебре.
И град белостенный
Сияет на дальней, небесной черте.
Весь вид неизменный
Привычен и радостен юной мечте.
Так тихо в светелке
Меж милых подруг!
Упавшей иголки
Порой раздается прерывистый звук.
Наперсток злаченый
Варвара надела на розовый перст.
Ремнем закрученной
Ноги лепесток белоснежный отверст.
И говор веселый,
И тихая речь.
Волною тяжелой
Малиновый бархат спускается с плеч.
К тихоулыбчивой, в терем серебрянокровельный, дщери
Старый пришел Диоскор, далеко именитый вельможа.
Дочкой единой была у отца Варвара. Младенцем
Мать завещала Варвару отцу, от тяжелой болезни
В возрасте раннем скончавшись. И старый вельможа
Дочку хранил, как жемчужину ценную. Старости бремя
Тихая ласка прекрасной Варвары ему облегчала.
Он за ее воспитаньем следил, и почтенных приставил
Учителей к подрастающей девушке. Песни Гомера —
Чтенье ее постоянное. В древней отеческой вере
Твердо Варвара воспитана под наблюдением отчим.
С девами знатными вместе, к соседнему храму Дианы
Путь совершала она, почитая усердно богиню.
И кипарисными, темными рощами, в раннее утро
Двигались девушек толпы, белеющих в легких хитонах
Обручи цельного золота, все в самоцветных каменьях.
Головы их окружали, сжимая блестящие кудри
Их, умащенные щедро восточной душистою мазью.
Поясом пышным подхвачены ткани одежд под грудями:
Ноги завязаны были ремнями. Повыше лодыжки
Пряжкою звонкой смыкались концы ароматных сандалии.
Плавно по свежей траве открытые ноги ступали.
Дождь отряхал серебряный с злаков и стеблей цветочных.
В храм дары приносили. Янтарно-смолистые зерна
Жгли пред идолом девы с обильным стрелами колчаном.
Красными искрами солнце ложилось на мраморы храма.
Портики, кровли, колонны в лучах сняли, как розы.
Близко ручей протекал, осеняемый зеленью ульмов;
Жрицы богини в нем омовенья свершали святые.
В роще окружной гнездились сладкоголосые птицы,
И соловьев не смолкали рыданья. По влажному лугу
Цвел серебристый наркисс с кроваво-рдеющим сердцем —
Юноши юношам многим и девам любезного память.
(Нежный! рано поблек, утомив вожделение нимфы.)
Старцу навстречу привстала Варвара, и нежные губы
К блеклым прижала губам. Навстречу хозяина девы
Встали, работу сложив и скромно потупивши взоры.
После приветствия первого старец рукой тяжковесной
Голову дочери начал трепать, и, с улыбкой, такую
Речь повел: «Дорогая, милая дочь! утешенье
Старости бедной моей и моя единая радость!
Горько и мне, и тебе при мысли, что будет расстаться
Должно когда-нибудь нам; но наступит наверно разлука!
Весен семнадцать тебе. Давно уже ты — не ребенок:
Женской красой расцвела, и созрела для брачного ложа.
Время подумать о том, чтобы мужа приметить по нраву,
Внуков цветущих отцу-старику подарить, чтоб пред смертью
Милого мог я младенца ласкать ослабшей рукою.
Многие юноши знатные звать соучастницей ложа
Алчно ищут тебя, и недавно Цезаря родич
Сватов ко мне засылал, и дары предлагал дорогие:
Много тканей роскошных, металлов и камней восточных.
Браком гнушаться таким не советую, дочь дорогая!
Дай согласье твое, и веселого праздника скоро
Шум раздастся в чертогах. И, косы убравши цветами,
С пением гимна вечернего перед звездой золотою,
Факелы яркие, маслом шипящие, к небу поднявши,
Девы-подруги тебя в жениховскую опочивальню
Тихо введут, да изведаешь радости сладкого ложа!»
По небу розы Аврора бросала из полной кошницы;
Нежные их лепестки упадали на сонные воды.
В роще прибрежной везде соловьев замирали рыданья,
Сеялись робко лучи, слои разрезая тумана.
Рыбами воды кипели. Улов ожидая обильный,
Бодрствовал целую ночь Марцелл, и вот, на рассвете,
Мирно лежавший дотоль поплавок очнулся и дрогнул.
Юноша зорко следил его движения. Снова
Дрогнул сильней поплавок, образуя водные кру ги.
Дергаясь, прыгая, весь исчезая мгновенье под влагой,
В сторону начал тянуть, напрягая вощеную лесу.
Быстрым движением дернул Марцелл уду, и плескаясь,
В мгле предрассветной сверкая, сребристое гибкое тельце,
В воздухе ярко блеснув, о песчаный ударилось берег.
Бьет хвостом о песок, открывая порывисто жабры,
Влаги жадно ища и смыкая мутные глазки;
К красному рыбью перу прилипают песчаные зерна.
Ловко вынул Марцелл крючок, вонзившийся в губы,
Пальцы забрызгавши темной, холодною рыбьею кровью.
В глиняный полый сосуд, зачерпнув сначала до края,
Он добычу пустил, и, хвостом ударяясь о стенки,
Быстро заплавала рыба. Потом одну за другою
Рыбу выдергивал он, и время быстро бежало.
День уже полновластно блистал, и последние клочья
Утренней мглы убегали от трав, увлаженных щедро.
Там над водой голубой звездами пурпурными розы
Сладко сияли, а там темнело копье кипариса.
В чаще кустарников лежа, Марцелл горящего взора
С точки одной не сводил: с прыгучей, вертящейся пробки.
Шорох и звуки шагов его возбудили вниманье;
Он оглянулся и видит: с густозаросшего склона
Сходит старец согбенный, опёршись на лавровый посох.
Ноги — босые и темные; сам препоясан веревкой;
Черная грубая ткань закрывает слабое тело.
Стал неподвижно старик, и взором полуослепшим
В даль лучезарную начал смотреть, туда, где златое
Солнца ядро огневело над черной листвой кипарисов.
Сквозь соловьиную песню и ропот немолкнущей влаги
Ясно расслушал Марцелл слова неизвестного старца.
К солнцу весь устремившись, в траву поставив колени,
Старец стал нараспев говорить такую молитву:
Свет показавшему,
Слава Тебе.
Внемли воззвавшему
Тебя в мольбе!
Тебя, вкусившего
Язвы гвоздей.
Отца молившего
За тех людей!
Молю, доколе не
Погаснет речь,
Тебя, чьих голеней
Не тронул меч!
Из кости ребренной —
Вода и кровь.
Ручей серебряный…
Иисус! Любовь!
Где муски брачные,
Нард, киннамон?
Как тени мрачные —
Покровы жен.
Скорбью ужалены,
Струят алой.
Се: вход, заваленный
Тяжкой скалой.
Но Бога встретили,
Вновь плоть жива.
О, не на третий ли
День торжества?
Ныне и присно я —
В Христе, с Христом.
Сень кипарисная
Мне — храм и дом.
Кончил старик, и из смежной, в тени почивающей рощи
Девушка, розовой Эос подобная, ясная, вышла.
Белый хитон обвивал хорошо сложённое тело;
Был меж пальцев ноги ремень продернут блестящий.
Стала она перед старцем, и он молитвенно руки
На плечи ей положил, в небеса глаза устремляя.
Тихо беседу они вели недолгое время.
Малый крест деревянный к ее губам приложил он;
К влаге спустился с холма и трижды священное древо
В вод синеву погрузил. С движеньями, полными неги,
Дева к нему подошла, и он иссохшей рукою
Косы ее развязал, и они до колен опустились.
Легким движеньем Варвара назад откинула пряди
И, наклонившися низко, сандалий ремни развязала.
Бросила их на песок. Потом золоченую пряжку,
Ей хитон на груди замыкавшую, вынула; плавно
Белая ткань соскользнула, открывши плечи и руки.
Только рубашка из белого льна закрывала ей тело.
Вплоть до колен доходила она. И упругие груди
Ткань поднимали при каждом ее дыханье. А ноги
Были серебряны. Чашей цветочной казалось колено.
Старец застыл неподвижно, со взором, поднятым в небо.
Весь горел он в молитве, Варвару не видя, не слыша.
С плеч рубашку спустив, с молитвою тихой Варвара
В воду вступила, и страстными, нежными вздохами струн
К телу прильнули ее, обнимая, лаская, целуя.
Вплоть до персей вода доходила. Кипящая пена
К снежной коже прилипла, журча, разбегаясь и тая.
Стоя в купели речной, со взором, полным молитвы,
Лилией белой, с кудрями златыми, сияла Варвара,
Лилией белой, омытой в синем речном водоеме.
Руки над нею скрестил молитвенно старец, вещая:
К Христову веселию.
Дева, теки!
Тебе купелию —
Лоно реки.
Пред вечерью брачною
В купель вступи.
Струей прозрачною
Тело кропи.
Светлей, чем золото,
Жди жениха.
Плоть не уколота
Жалом греха.
Росою синею
Тебя мочу.
В Христову скинию
Ввести хочу.
Красуйся, нежная,
Чиста от скверн.
Плоть белоснежную
Изъязвит терн.
Ждет мука жгучая —
Сердце готовь:
Вино кипучее —
Алая кровь.
Где тот единственный,
Чей меч сверкнет?
Сосуд таинственный
Кто разомкнет?
Кто с властью жреческой
Пронзит в мольбе?
Не человеческий
Жених тебе.
О непорочная!
Кто меч занес?
Радость бессрочная —
Иисус Христос.
Зной палил беспощадно. Уж не было старца Под солнцем
Влажное тело сушила Варвара, и гребнем злаченым
Мокрые пряди чесала. Заплетши тяжелые косы,
Их венцом на главе положила, и к зеркалу влаги
Лик наклонила, и руки к ней протянужа, и кто-то,
К ней из воды устремившийся и протянувший объятья,
Так был нежно прекрасен, что долго синего взора
Дева отвесть не могла от воды, и вдруг улыбнулась.
Так с небесным своим женихом сочеталась Варвара.
Варвару связали:
И ноги, и руки — в железном кольце.
В торжественном зале
Она появилась с испугом в лице.
Бледнее, бсскровней
Варвара, что миг.
Над дымной жаровней
Охотницы девы возносится лик.
Смолистые зерна
Солдаты Варваре кладут на ладонь,
Но дева упорно
Глядит на язвительный, красный огонь.
Черты осиянны,
Сомкнуты уста.
Пред ликом Дианы
Не жжет фимиама невеста Христа.
Правитель суровый
Велит с непокорной одежды совлечь.
Златые покровы
Скользят тихошелестно с груди и плеч.
Спастись от позора
Она не вольна.
Рукой Диоскора
Снимается пеплум из белого льна.
В боязни стыдливой
Она ощущает свою красоту.
И взор похотливый
Солдаты вонзают в ее наготу.
Подобная розе,
Потупила взгляд.
И слаще амврозий
Пурпурных и влажных сосцов аромат.
До нежного тела
Правитель солдатам коснуться велит.
И воины смело
Варвару простерли вдоль каменных плит.
Орудия казни
Внесли палачи.
Молясь, без боязни,
Варвара легла под воловьи бичи.
Недвижимо лежа,
Она предавалась ударам бича.
И нежная кожа
Растрескалась, красные капли соча.
И с яростным свистом
Впивается плеть.
Но нимбом лучистым
Сиянье вкруг кос начинает гореть.
И груди измяты
О каменный, кровью забрызганный пол.
Пьянят ароматы
Пред ликом богини дымящихся смол.
И тела изгибы
Трепещут в бреду,
Дрожанием рыбы,
Из влаги попавшей на ловчью уду.
Но смолкли удары.
Пред девою юноша воин предстал,
И взор его ярый
И дерзкой отвагой, и страстью блистал.
Стремится, несдержан,
Неистов, горяч,
И навзничь повержен
Занесший кровавую плетку палач.
«С возлюбленной вместе
Предайте меня истязаныо бича!
Как милой невесте,
Пред общею смертью меня обруча.
О, дайте к ланите
Губами припасть!
Казните, распните:
Из крови сияет омытая страсть!
Земное величье,
И славу, и жизнь отдаю за любовь.
Пусть эта девичья,
По капле текущая красная кровь
Навеки нас свяжет,
И радостен, смел,
С улыбкою ляжет
Под острые, жгучие плети Марцелл.
Страданья того же
С ней рядом, как высшего счастья хочу.
На брачное ложе
Гряду, предавающий тело бичу.
И Бога Варвары
Пред Цезарем чту.
Скорей под удары,
Скорее кладите меня на плиту!»
И главный из судей
Марцелла с Варварой сковал на позор.
Он льнет к ее груди,
И взора касается алчущий взор.
Железным узлом он
Охвачен, горел.
Иссечен, изломан,
Солдатами вынут из пытки Марцелл.
Варвара ресницы
Смежила, в бессильное вновь забытье.
И в ткань плащаницы
Солдаты закутали тело ее.
Покров белоснежный
Кропит червленец.
В мечте безмятежной —
Жених непорочный и райский венец.
Повисли, как плети,
Бессильные ноги — увядший цветок.
Опять на рассвете
Начнется допрос, беспощадно жесток.
Как в темной гробнице,
Ей быть до утра
В холодной темнице:
А боль — неусыпна, и мука — остра.
Утром однажды святой отшельник отправился в город;
Пищею скудной ему запастись не мешало на время.
Новое скоро гоненье готовилось. Правда, не трудно
Было питаться в горах, в покупной не нуждался пище;
Рыбою воды обильны; нагорные чащи — маслиной.
Мяса животных отшельник давно не вкушал, умерщвляя
Грешную плоть и с Христовою плотью сораспинаясь.
Высохло всё, как пергамент, постами томимое тело.
Нижнего платья святой никогда не снимал, и в одежде
Спал неизменно, чтоб членов пагубной негой не холить.
Даже не мылся, волос не расчесывал. Ангельский образ,
Плотских страстей умерщвление было ему вожделенно.
В город теперь он явился, и робко по улицам шумным
Крался на рынок, бояся попасться преторианцам.
Маслом оливковым надо было ему раздобыться,
Пару сандалий купить, да малость рыбки соленой.
День был солнечный. Гнулись зеленые ветви, свисая
Всюду с заборов, кой-где краснели сочные гроздья.
С моря свежим веяло ветром и в небе лазурном
Снежное облако таяло, белым расплывшись барашком.
Статуи в портиках, в нишах, сияли мрамором белым;
На площадях, серебристые, весело били фонтаны,
В радужных брызгах. Внезапно, в улице узкой, отшельник
Был толпой увлечен и затерт. К процессии пышной
Волей-неволей пристал он. В главе ее ехал, на сером,
Мощном, шеей крутою трясущем коне, сановитый
Военачальник. За ним, кольцом окруженная тесным,
Шла нагая Варвара. Насмешки, крики, угрозы
Яростной черни ее окружали. Для горького срама
Судьи ее повелели вести по улицам людным.
Но, пред собою смотря и сомкнувши пурпурные губы,
Гордо ступала она, как богиня, рожденная пеной.
Рдели румянцем ланиты; в очах сияла молитва.
Всюду по белому телу зияли красные раны:
Так на синем снегу заходящего зимнего солнца
Красные отсветы рдеют, кругом белизну оттеняя.
Путь позорный бестрепетно чистая дева свершала.
Скрылась из вида процессия. Тихо и радостно плача,
Старец на землю упал, где ступали ноги Варвары.
«О голубица! — шептал он. — Гонителей дерзкая злоба,
Их поруганье бесстыдное твердость твою не сломили.
О, до конца претерпи! уже золотую корону
Два херувима несут, да твою главу увенчают!
Милое чадо мое! за что мне милость такая
Богом всевышним дарована! Я ли рукой недостойной
Плоть твою окрестил и невесту убрал Иисусу?»
Так говоря, наклонил он уста, чтобы след от кровавой
Раны поцеловать, и видит: всюду меж камней,
Там, где упали капли пречистые крови, возникли
Цветики алые. Долго молился ликующий старец.
Окровавлен, ударами изъеден,
Марцелл без сна лежал на каменном полу.
Серпчатый месяц встал, и, бледен,
Чуть серебрил темничных сводов мглу.
От звезд тянулись трепетные нити;
Марцелл стонал, движенья их следя,
И раны — змей язвящих ядовитей —
Мешали сну, мучительно зудя.
Но замолчала боль. Минутное забвенье
По членам разлилось, и, с пленных ног и рук
Железные неслышно спали звенья,
Сиянье белое забрезжило вокруг.
И — роза белая в златистом ореоле —
Предстала девушка, коснувшись до него.
Преобразилось всё: ни муки нет, ни боли:
Оковы косности стряхнуло вещество.
Прозрачные, серебряные ткани
Являли тела девственный цветок.
Но тело соткано казалось из сверканий,
И язвы алые струили крови ток.
Лилеи красные мгновенно расцветали,
Где капли падали на мрамор плит.
Все камни ценные в венце ее блистали:
Алмазы, жемчуг, яшма, хрисолит.
Марцелл припал к ступням, лучистым, млечным,
И пламень яростный, божественный прожег
Его насквозь мечом остроконечным,
И, бездыханный, он лежал у чистых ног.
Боль твоя и муки где же?
Где ударов борозды!
Ключевой струею свежей
Смыты знойные следа.
После муки вожделенна
Ласка чистая моя.
Плоть, как райский крин, — нетленна,
Вся — восторг и радость я.
Видишь, видишь язвы эти?
Просияли, расцвели.
В новой ризе, в белом свете,
Восхожу я от земли.
Для тебя спадет порфира.
Ты — изъязвлен, ты — избран.
Каплет сладостное миро
Из прозябших красных ран.
Ах! легки мои покровы.
Взор умершей не потуск.
Благовонен гроб кедровый,
Брачной сластью дышит муск.
Для желаний, для пыланий
Снова грудь зажег Христос.
Сблизим язвенные длани
В аромате рдяных роз.
Их казни место — тихая дубрава.
Два воина прибили к двум стволам
Марцелла слева, а Варвару справа,
Одежды разделивши пополам.
Меж веток знойная лазурь синела
И ручейка, бегущего к скалам,
Хрустальная струя едва звенела,
Змеею извиваясь меж корней
И брызгая на два висящих тела.
Поднявши плеть из кожаных ремней,
Варваре в грудь язвительные жала
Вонзает воин. Древнего темней
Вина, хранимого на дне подвала,
Сочится кровь. Раздроблены в куски
Два полные амврозией фиала.
В железные, тяжелые тиски
Включает руки воин, дерзкий, грубый.
Глаза ее исполнены тоски,
Иссохшие полураскрыты губы.
«Довольно мук! Смерть! Смерть! иди! пора!»
Но в кровь, шипя, стальные входят зубы,
Дробя бедро, как чашу серебра.
И в забытьи она внимает слева
Предсмертный стон: «желанная! сестра!
Нам ложе брачное — страданий древо
Сквозь муки новый чувствую восторг:
Я жив с тобой, таинственная дева!
Где скипетр твой, ненасытимый Орк?
Навеки мы сопряжены любовью.
Где тот, кто б нас разъединил, расторг
Союз любви, запечатленный кровью?
Пусть плоть твою разрушили, дробя;
Твой сладкий глас, подобный славословью,
Пускай затих! я чувствую тебя
Здесь, у груди, и, дерево лобзая,
Как брачной ночью, как жених любя,
Я гасну, плоть подруги осязая.
Над лесом воздух — первозданно синь.
В него смотрю — в твои смотрю глаза я —
В безумный взор страдающих богинь,
Кровь, кровь, меня связавшая с Варварой,
Из рдяных ран ручьем последним хлынь!»
Охваченная сладостною чарой,
Ему внимала дева в забытьи,
И иссякал источник боли ярой.
Горячие и липкие ручьи
На цветики лазурные стекали,
Источника обагрянив струи.
За темною дубравою сверкали,
Как золото, вечерние лучи.
И их сердца слабели, умолкали —
Два тела таяли, как две свечи.
Ты ли, ты ль, моя подруга?
Да, я взор твой узнаю.
В блеске солнечного круга
Вижу голову твою.
— Милый! стерты язвы пыток…
О, как смертный миг далек!
В серебристый, белый свиток
Ангел плоть мою облек.
— Как тебя, святая, трону?
Мне застыть в твоем снегу.
О палящую корону
Лик мой тленный обожгу.
— Милый! слушай! слушай! Разве
Дальний звон не слышишь ты?
Миро, миро — в каждой язве.
Раны — алые цветы.
— Блещут горние престолы,
Солнца падает игла,
И жужжат, жужжат как пчелы,
В вышине, колокола.
— В жемчугах и изумруде,
Вижу Божьего гонца.
Он несет на круглом блюде
Два небесные венца.
— Взвейся к небу, в терем брачный,
На крылах из серебра!
Вся лучистой, вся — прозрачной
Стала ты, моя сестра.
— Милый, мчимся телом слитным —
Две венчанные главы, —
Чтоб в восторге ненасытном
Взрезать пламя синевы.
— Крылья в небо мы раскрыли;
Нас встречает горний клир:
Нимбов блеск, лучи воскрылий,
Голоса небесных лир.
— Нет! обет Христов не ложен!
Совершилось. Видишь, брат:
Там, из белых камней сложен,
Новый храм и новый град.
В двух соседних могилах святые тела схоронили,
Вместе с главами, мечом усеченными. Свежую насыпь
Розовый куст осенил, и скоро ближний источник,
Путь русла отклонив, оросил надгробные травы.
Влага источника стала целебной, и часто больные
В ней приходили омыться, к святой воззвавши Варваре.
Каждую вёсну, когда небеса синевою горели,
Каждую вёсну, когда соловьи запевали в дубраве,
Старец плелся к могиле в своем одеянье убогом.
Бережно рвал он фиалки душистые с ближнего луга,
Свежий сплетая венок и его возлагая над прахом.
Целый день проводил он в слезах и молитве. Кода же
Над кипарисами облако плоскою, розовой лодкой
Тихо плыло в беспредельной лазури, и рдяное солнце
Падало в росы, и пахло влажной землею в дубраве,
Насыпь поцеловавши и окрестивши, в молитве
Деву святую Варвару он призывал и Марцелла,
Кровью крещенного. Тихо затем удалялся, чтоб снова
К гробу прийти по весне и венок возложить из фиалок.
