Выси немы; в вечном снеге
Неподвижный сон верхов.
Камни, скудные побеги
Одиноких черных мхов.
Высь без предела и сны без желаний…
Вечный покой без цветов и созвучий,
Лишь иногда боязливые лани
Резко мелькнут на безжизненной круче.
Искрятся белые снежные груды,
В небе лазурно сияющем лежа,
Снизу стремятся к ним алчные люди,
Рвутся, недвижного сна не тревожа.
Вечно над миром несытых стремлений
Искрятся белого снега твердыни.
Люди глядят, истомленные в плене,
Вверх, где лазурна свобода пустыни.
Это — мечта невозможного счастья,
Это — восторг ледяных созерцаний…
Там над землею обитель бесстрастья,
Свет над печалью минутных мерцаний…
Вечно стремятся, покинувши долы,
Выше, минуя обрывы, уклоны,
В мир, где горят ледяные престолы,
Льют серебро снеговые короны.
Жизнь пронесется, развеется, минет…
Канут в ничтожество сны поколений, —
Так же бесстрастно, торжественно стынет
Белое царство нагорных селений.
Мутны тени. Вечер зноен.
Канул в море яркий день.
И разнуздан, и нестроен
Гул веселых деревень.
Из-за гор ворчанье грома.
Вздулись водные бугры.
На лугу, у водоема
Шум неистовой игры.
Вторит флейтам грохот трубный,
Страстный, огненный напев,
Позолоченные бубны
Стонут в пальцах быстрых дев.
Руки, плечи загорели
В ярких жалящих лучах,
Блеск серег и ожерелий,
Зной в потупленных очах.
Бьются медные монеты
В благовонной мгле кудрей.
Нежным пурпуром одеты
Дали гаснущих морей,
Рощи лавров опочили,
Густы воздуха слои,
Бьются, вспенились в точиле
Гроздей пьяные струи.
Ночь пылает. Даже тени,
Даже тени горячи.
Бьются в искрах, в мутной пене
Виноградные ключи.
Выси немы в вечном снеге.
Неподвижный сон верхов.
Камни, скудные побеги
Одиноких, черных мхов.
Там под ними — вихрей мчанье,
Быстрый смутный бег веков.
В небе — вечное молчанье
Онемелых ледников.
Отчего так давно я не знаю покоя?
Не смыкались три ночи больные глаза.
За желаньем одним набегает другое,
За грозою находит гроза.
Как скала на пустынных высотах Кармила
Вознеслась над ущельем, окутанным мглой,
Так над стадом людским бесприютно, уныло
Я стою одинокой скалой.
Целый год, весь страданий исполненный, минул
С незабвенного мне и проклятого дня,
Дня, когда Самуил меня гневно покинул,
И Господь отступил от меня.
Изъязвили мне сердце горячие раны,
За рукав я цеплялся, но грозный пророк
Удалился; от ризы его разодранной
Мне остался на память кусок.
И от этого дня уж покой мне не ведом…
О Господь, твоя воля тверда и строга!
Тот ли это Саул? Ах! напрасно к победам
Призывают Саула рога.
Неутешными муками сердце объято…
Я глубоко незримым мечом поражен.
Посребрилися кудри мои, что когда-то
Привлекали прекраснейших жен.
От бессонных ночей раскаленного бреда,
О, куда я уйду, навсегда проклятой?
Всё равно мне теперь — пораженье ль, победа —
Мне, давимому адской пятой.
Дни и ночи желаний, бессменная ярость,
Бесконечная жажда и скука потом…
Впереди — безысходная, черная старость
Мне грозится костлявым перстом.
О рабыни, с волос совлеките повязки!
Обожгите меня ураганом пустынь!
Мне осталось одно — исступленные ласки
Этих вскормленных солнцем рабынь.
Я забудусь на миг в этом вихре объятий,
И запястий меня убаюкает звон, —
Но очнусь: филистимлян огромные рати
С четырех наступают сторон.
И вспомню, что царь я, народу любезный,
И жизнь озарится лазурной мечтой…
Но дух мне, извергнутый адскою бездной,
Всё шепчет: ты царь проклятой!
О, если б погасли желанья, стремленья!
Их мука насквозь прожита,
Но призрачен радостный миг утешенья,
И прочное счастье — мечта.
Желания жизни — безумны, бесцельны,
Как волн океана тревожный порыв.
Как туча, что мчится во мгле беспредельной
И тает, ударившись в горный обрыв.
Бесцельно свершает свой путь одинокий
В небесном просторе царица луна,
Куда она мчится велением рока, —
Об этом не знает она.
В горах Галилейских весенними днями
Я видел: цвели голубые цветы.
Но осень настала, с туманом, дождями,
Развеяла сон красоты.
Смирись перед роком. Лови наслаждений
Минутные краски, случайные дни!
Не тщись разорвать эту цепь заблуждений,
Отдайся волнам и усни.
Но отдыха нет на безрадостном ложе.
Закрою глаза — и опять предо мной
Возникнет всё то же, всё то же, всё то же,
Проклятье природы земной.
Нет, нет! Как цветок, не могу прозябать я,
И душен мне мир, как гнилая тюрьма!
Нет, мне не стереть рокового проклятья,
Палящего сердце клейма!
Я помню день: я с братьями моими
Пошел искать потерянных ослят.
В дали полей, тонувших в синем дыме,
Давно блуждал мой утомленный взгляд.
Подумал я, что нас заждались дома.
Был душен зной полдневной тишины.
Увидели мы возле водоема
Веселых дев, черпавших в кувшины.
Они пошли, пылающее око
Под мрак ресниц застенчиво склоня.
Я им сказал: вы знаете пророка!
К пророку путь откройте для меня!
И чистых дев нежданным разговоров
Я, пастырь, им не знаемый, смутил.
Мне назвала одна, с поникшим взором,
Дом, где живет провидец Самуил.
Придя, я стал смиренно у порога,
Я, бедный сын отеческих полей,
И на меня из каменного рога
Пророк возлил помазанья елей.
И новая во мне явилась сила,
Таинственно воспламенел мой дух,
Любезный сын пророка Самуила,
Я стал царем, незнаемый пастух.
Наутро я пошел домой, и скоро
Нашел моих потерянных ослят.
И поднесли у светлых рощ Фавора
Мне мех с вином, три хлеба и козлят.
И я вошел на холм зеленоглавый,
Пурпурных туч разорвалась гряда,
И в их венце, в лучах небесной славы,
Ко мне спустилась ангелов чреда.
Одежды их алмазами горели,
От крыльев дождь струился снеговой,
Держа в руках тимпаны и свирели,
Они текли в лазури огневой.
Над ними рой кружился голубиный;
И в золотых распущенных кудрях
Сверкали лент огнистые рубины,
Как жертвы кровь на дымных алтарях.
Снопами искр их головы сверкали…
Их всех несла на волнах синева.
Вкруг тонких рук потоками стекали
Лучистых риз льняные рукава.
И я не знал: принять их за кого мне,
За юношей иль за прекрасных дев?
А хор их рос торжественней, огромней…
Мне дух пронзил божественный напев.
И ангел мне из горних стран востока
Пронзил чело расплавленным венком.
И из души моей огонь пророка
Взвился в лазурь багровым языком.
Исчезло всё. Мои земные очи
Вотще тонули в дали синих гор.
И я пошел, в селениях пророча
То, что узнал, восшедши на Фавор.
Канули яркие дни откровений!
И тоска, и тоска без конца!
Тщетны молитвы, и слезы, и пени…
О рабы, позовите певца!
Лишь одного я желаю: забвенья!
Я умчаться хочу на незримых волнах…
Раны целит это тихое пенье
И игра на созвучных струнах.
Я жду: скорее
Играй и пои свои простые песни!
Они — елей целебный для души.
Стихли вьюги, холодные, злостные.
В глубине изумрудных долин
Распустились цветы медоносные
Под навесами синих маслин.
Запах лилий, молчанье, прохлада…
Зажигается звездный венец.
Раздается в горах Галаада
Запоздалых блеянье овец.
Жду тебя я порою вечерней,
Улегается розовый прах;
Легконогой подобен ты серне
И оленю в Вефильских горах.
Гиацинты, нарциссы и розы
Травянистый устелят нам одр,
Мои груди — душистые лозы
И, как лилии, выгибы бедр.
Как приветливо в доме родимом
Загорелись ночные огни;
Я к устам припадаю любимым,
Ты рукою меня обогни;
Мои кудри — златая корона,
Я руками тебя оплету…
Я — нарцисс из долины Сарона,
Я — лилея в молочном цвету!
В синем тумане вечерние дали;
Резко отчетливо лунная тень!
Вижу я блеск золоченых сандалий:
Ты оперлась о зеленый плетень.
Милая, звезды сверкают над нами,
Милая, крепче ко мне припади!
Будем охвачены нежными снами,
Сладко вздохну у тебя на груди.
Шею твою обнимаю я твердо,
Сердце баюкаю трепетом ласк,
Белая шея, как башня, что гордо
С высей Ливанских глядит на Дамаск.
Хижины гаснут, селенье спокойней,
Сумраком звездным горит тишина…
Груди твои — серны белые двойни,
Нежное тело белее пшена…
Взором ты яркие звезды затмила,
Нет в тебе скверны и вся ты чиста…
О, голова твоя — круча Кармила,
Токи вина источают уста.
Милый мой, взойдет заря!
Дверь тихонько отворя,
Мы пойдем с тобою в села,
Вместе встретить день веселый.
Милый мой! с тобой вдвоем
В сад ореховый сойдем,
Взглянем в поле, расцвели ли
Чаши дольных, белых лилий,
Милый, милый, я не сплю,
Нежный шепот твой ловлю…
Вздохи твои фимиама душистей.
Ты, что голубка, чиста.
Груди твои — виноградные кисти,
Алая лента — уста.
Кудри твои, как стада Галаада,
Белые зубы, как искры огня…
Скоро дохнет заревая прохлада,
Вспыхнет мерцание дня!
Спасибо, мальчик, песнью благодатной
Ты духа адского развеял чары.
На сердце хорошо. Из знойных глаз
Слеза прозрачная упасть готова.
Как ты согрел меня! Скажи, откуда
Ты научился этой дивной песне,
В которой слово каждое — любовь?
Когда пропал из стада у отца
Ягненок, я был послан на разведки.
Искал везде и, наконец, пришел
К горам Гевуйским; там я встретил стадо,
И в нем узнал я нашего ягненка
Среди скота, рассеянного редко.
Между двух гор в долине травянистой
Его пасла пастушка молодая,
С распущенными русыми кудрями,
В которых ярко иногда блестели
На солнце вешнем медные монеты.
Я ей сказал, что это мой козленок,
И с радостью его она дала мне.
Я знал, что до свету мне не поспеть
Домой, к отцу, а ночью я боялся
Один идти, чтоб не попасться в руки
Разбойников, что грабят по дорогам.
А потому, разговорясь с пастушкой,
Я принял приглашение ее,
И в дом к отцу она меня свела.
Старик пастух меня с приветом встретил,
И разделил я с ним убогий ужин:
В кувшине глиняном он молоко
На стол поставил, хлеб с ломтями сыра
И саранчу, которую собрали
В долине Ездрелонской накануне.
А девушка, когда уж ночь синела,
Присев к окну, запела песню гор.
И тот напев запечатлелся в сердце
Моем надолго. Дивные слова
Волшебной этой песни я твердил,
На крыше лежа ночью. Надо мною
Кипела ночь несметными звездами.
Одни казались яркими мирами,
Другие — серебристой мелкой пылью.
Всё было тихо. Только иногда
От фигового дерева листок,
Неслышно оторвавшись, задевал
Мне по лицу. Ведь домик пастуха
Под деревом развесистым стоял,
Им мирно осененный. А наутро
С ягненком я пустился в путь обратный,
И ласково со мной простились оба,
Старик пастух и дочь его пастушка;
Она меня еще поцеловала
И, сочных фиг нарвавши, на дорогу
Дала мне, говоря: твой путь не краток,
Так вот тебе, чем подкрепиться, милый!
Прошли года, и я опять проходом
Был в Галилее. Домик, где когда-то
Я принят был так ласково, опять
Я навестил, и там нашел пастушку,
Но уж одну: ее отец скончался.
Сдружились мы, и много светлых дней
Вдвоем в горах мы провели, и песням
Своим она меня учила. Быстро
Я схватывал нетрудные напевы
И ими оглашал поля и горы…
Потом мы с нею больше не встречались.
Да, в этих дивных песнях веет воздух
Благословенных галилейских гор,
Цветущий рай, где так неверно горе,
Где так невольно верится надежде…
И я прошедшею весною ехал
Ермонскими горами. Гиацинты
С душистыми, тугими лепестками,
Нарциссы бледные, чья жизнь мгновенье,
Жасмины, розы, белые моря
Дерев миндальных, аромат точащих, —
Всё это вспомнил я, тебе внимая!
Как чудно в диких песнях галилейских
Звучит весь этот мир волшебных красок.
Да, эта песнь переживет века
И в новые сердца прольет усладу,
Прочь отогнав мучительные грезы!
Она звучать всё так же будет юной,
Когда от нас останется лишь кучка
Земли холодной, из которой разве
Цветок возникнет призраком былого…
Но пусть земля! Нет, раньше это тело,
Которое цвело, кипело, жило,
Зловонной слизью станет, распадется
И обнажит от мяса наши кости!
И вместо глаз останутся лишь две
Зияющие впадины, — от глаз,
Которые переливались жизнью,
В которых вдруг сквозили краски неба,
Которые то вспыхивали страстью,
То подымались к небу и яснели,
Спокойные, лазурью голубые.
Да, да! Вот что останется от той
Красавицы, с которою беспечно
Вкушал ты радость в рае Галилеи!
Как с этим быть? Но, это раз сознавши,
Уж жить нельзя. Тогда в мгновенье каждом
Ад целый мук, ничем не утолимых.
Послушай, ты ласкал ее? Ты помнишь,
Какою теплотой в твоих объятьях
Ее дышало трепетное тело?
Ты, наконец, лобзал ее в уста,
Румяные, алкающие встречи?
Ты ей смотрел в глаза? Ты погружался
В их глубину, ловя в ней тайну жизни?
Ты в смерть тогда не верил! Но не можешь
Ты знать теперь, что не осталась вместо
Трепещущего пламенного тела
Холодная безжизненная масса,
Точащая мертвящее зловонье…
Что от нее собака с тихим визгом
Не убегает, хвост поджав трусливо.
Что это всё. Что больше ничего
Не может быть. Что к этим чистым прядям
Куски прилипли тлеющего мяса…
Но я молчу. Прости… Кто твой отец?
Отец мой — Иессей из Вифлеема,
Я — младший между братьями. Овец
Пасти отцом я был приучен с детства
Как это мне знакомо! О, ты счастлив
Доволен будь своей смиренной долей!
Благодари же беспрестанно Бога,
Что не судил тебе дорог просторных,
Где спотыкнуться так легко. О, если б
Меня он не призвал, я жил бы тихо,
Не знал бы я и ужасов проклятья!
Счастливый! Да… Тебе не суждено
Идти дорогой царской.
С первой встречи
Тебя я полюбил. Хочу остаться
С тобой всегда, твоим оруженосцем.
По мере сил я помогу тебе,
Мой бедный царь, бороться с адским духом.
Пусть Бог тебе дарует годы счастья,
Жизнь долгую за это состраданье!
С тех пор как Самуил меня покинул,
Все отвернулись от меня со страхом.
Кто? Самуил? Так, помню, звали старца
Высокого, сияющего ликом.
Однажды пас овец я. Вижу, вдруг,
Мой брат бежит от дома, через поле
И машет мне рукою. Бросив стадо,
К нему навстречу побежал я. Дома
Нас ждал отец и братья. На пороге
Стоял пришлец неведомый. Пророком
Его назвал отец. Меня обнял он
И, взявши рог, на волосы мои
Возлил душистое, густое масло.
(Звук труб и гром барабанов за окном.)
О горе!
Они идут, а Бог меня покинул!
Но всё же я оставлю царство с честью.
Ты дрожишь? Ты бледен словно мертвый.
Что испугало так тебя? Успешно
Доселе мы сражали филистимлян,
И вновь сразим, поддержанные Богом.
Прости, что будет речь моя несвязна,
Но страшная молва идет в народе!
Как длинная змея, виясь в ущельях,
Идут полки несметные. Пред ними,
Как голова у змея, великан
Идет, закрыв, подобно туче, солнце.
Все говорят; что пробил час последний,
И наша гибель неизбежна.
Помню!
Не раз во сне мне этот образ страшный
Являлся, — ужас, изблеванный адом.
Пред ним всё светлое бежало. Сердце
Сжималось и томилось в мертвом мраке.
Но прочь, боязнь! Скорее мне доспехи!
Позвать сюда вождей! Я сам на битву Вас поведу!
(Сбегаются сыновья Саула и вожди.)
Не бойтесь! Только верьте!
Ионафан! Скорей коня! Оружье!
Мне, мне вели вести войска на битву!
Останься дома сам! Ты болен, болен…
Тебе покой теперь всего нужнее.
Твои глаза
Горят бессонным блеском. На щеках
Багровые всплывают пятна. С виду
Ты тяжко болен!
Ну, так всем желаю
Больными с виду быть, затем что я
Здоров, силен, и не идти на битву
Меня заставить может только трусость.
Но пусть я проклят! Храбр я, как и прежде,
И та же мощь в моих руках таится.
Что здоровье!
Оно в цветущем состояньи! Да,
В цветущем!.. Ха, ха, ха!.. Что ж, что не ем я,
Что ж, что не сплю?.. Привычки эти бросить
Давно пора. Готова лошадь? Что вы
Глядите на меня, как на безумца?
Иль вы ослушаться хотите? Живо
Подайте мне мое вооруженье!
Я никогда еще так не был силен!..
Ничто не страшно мне.
Пойди, усни!
Поешь хотя немного! Невозможно
Голодным и бессонным рваться в битву.
Собаки! Заговор теперь мне ясен!
Хотите вы свести меня с престола,
Распространив в народе слух нелепый,
Что болен я! Теперь один иду я
Сразиться с великаном. Он иль я
Назавтра не увидит свет небесный.
(Осматривается и хватается за колонну; покачнувшись, падает; у рта его выступает пет. За окном гром труб и барабанов.)
Саул к Ионафан Ионафан у окна.
Наше войско,
Сразившее надменных филистимлян,
Идет назад и радостною песнью
Приветствует нежданную победу.
Не знаю! Слышу трубы
И бой в тимпаны. Звуки музыкальных
Орудий заглушают песню.
Что ты
Стоишь, окно загородив? Как будто
Не хочешь, чтоб и я послушал клики
Моих счастливых войск? Напрасно думать,
Что весть победы может осчастливить
Кого-нибудь так сильно, как меня!
Теперь мое рассеется унынье;
Я бодр, мне весело. Ведь, значит, Бог
Опять ко мне благоволит, коль эту
Чудесную победу даровал нам.
Недаром я ему и дни и ночи
Молился на одре моем бессонном!
Да, да, теперь верну любовь народа,
И он во мне опять привыкнет видеть
Великого Саула, филистимлян
Жестокого бича… О Боже! Если
Ты внял моим молитвам, задымятся
Обильно алтари священной жертвой
И с дымом жертв подымется к тебе
Моей души счастливой благодарность!
Отец! Ты нездоров! Не надо
Тебе теперь показываться войску!
И радость может быть вредна, когда
Не в меру ей мы предадимся.
Странно
Как выпроводить хочешь ты меня…
Уж будто так я болен? Нет, постой,
Я из окна хочу приветом встретить
Мои войска, сразившие неверных.
Что ты стоишь, загородив окно?
Ты от меня скрываешь что-то?.. А!
Всё это ложь!.. Вы, как с больным ребенком,
Играете со мной, желая скрыть
Весь ужас правды! Значит, мы — разбиты.
И то не крик победный наших войск,
А филистимлян бранные напевы!..
Они вломились в город! Эй, доспехи
Скорее мне! Увидите, как я…
Отец, я правду говорил. Не стал бы
Обманывать тебя я так нелепо.
То наше войско! Подойди и слушай…
Так это правда!
И громкий вопль народный означает
Ко мне любовь, к отцу их и владыке!
Да, тысячи я победил. — Что это?
Давид?.. Какой Давид?
Тот нежный отрок,
Что утешал тебя игрою сладкой
И песни пел о тихой сельской жизни.
Иессея сын из Вифлеема. Этот
Пастух мой лучший друг. Сражен им грозный,
Всё войско в страх ввергавший Голиаф.
Советую тебе друзей получше
Себе найти. А с сыном пастуха
Быть другом, знай, царевичу не дело!
А сами разве мы не пастухи?
Иль ты не пас овец на поле Киса,
Когда еще на царство не был избран?
Спасибо, сын, за это наставленье.
Я знаю, стать давно пора мне скромным.
Да, я — пастух! О, для чего покинуть
Велел Ты мне мое родное поле,
Где я беспечно охранял стада,
Счастливый сын стареющего Киса!
Меня любили все, и был я добрым.
Я не хотел иной прекрасной доли.
Я был силен. Как спорилась работа
В моих руках. Как я любил просторы
Веселых нив и синий дым вечерний,
Когда стада сбегались к водопою!
Зачем привлек меня на путь тяжелый?
Зачем манил меня неверным счастьем?
Я не искал престола! Сам хотел Ты
Меня царем в Израиле поставить.
Но я не смог идти дорогой царской.
Так отпусти меня. Зачем проклятье?
Нет, Ты несправедлив!
(Перед окнами останавливается войско. Барабаны смолкают.)
Сказал Саулу я: зачем
Нужна мне медная броня?
Отступит Бог — ни щит, ни шлем
Не защитят от стрел меня.
Обременяться ношей лишней
Не стану я, бросаю щит.
Бросаю меч; один Всевышний
Меня от смерти защитит.
Я безоружен, посмотри!
Мне помощь не нужна ничья!
Беру я в сумку камня три
Из близ текущего ручья.
Ведь без оружья и без шлема
Я льва убил, преодолев,
Когда в горах у Вифлеема
Мою овцу похитил лев.
Мне великан в лицо глядит,
Презреньем дышит острый взгляд,
Ему смешон мой детский вид
И мой пастушеский наряд.
Глумясь над Богом Израэля,
Мне крикнул враг мой: трепещи!
Но, метко в лоб ему прицепа,
Я бросил камень из пращи.
И навзничь он упал, в пыли
Широко тело распластав.
Так умер враг моей земли,
Хулитель Бога Голиаф.
Он пищей стал лесного зверя
И хищных птиц, истлел, сгорел…
Я шел на битву, сердцем веря,
Что Бог спасет меня от стрел.
Я силы не страшусь земной.
Зачем мне меч, зачем мне щит?
Господь со мной! Господь со мной!
Меня всегда Он защитит.
Да, да, с ним Бог! Так, значит, Ты, как прежде,
Всесилен и даешь победу тем,
Кого полюбишь! О, я думал, больше
Не силен Ты, когда Тобой был брошен,
Когда я стал томиться одиноко
И опустело это сердце, храмом
Тебе служившее. Я думал землю
Оставил Ты и проклял. Но ошибся
Жестоко я. Нет, продолжаешь щедро
Ты расточать свои благодеянья
Тем, вдруг кого по прихоти полюбишь!
Меня любил Ты прежде и высоко
Вознес меня щедротами Твоими,
Ну, а теперь… Но неужель другой
С такой же любовью безраздельной,
С какою я Тебе отдался, ныне
Тебе отдаться мог? Не понимаю
Как мог Ты вдруг, отторгнувши Саула,
Другому дать свое благоволенье!..
О, вижу, я любил Тебя напрасно
Однако знай: коль Ты мне объявляешь
Теперь войну, не думай раздаешь
Меня, как жалкого червя! Бороться
Я стану до последнего дыханья,
Пока моя не высохнет гортань
И изойдет больное сердце кровью!
Поборемся!.. Посмотрим, по кого!..
Один, совсем теперь один… И страшно,
И холодно. Навеки я оставлен.
Кем? Кем оставлен? Призраком, рожденным
В истерзанном моем воображенье.
По слабости себе его я создал,
Чтобы пред ним униженно молиться,
Затем что все родимся мы рабами!
Но первый раз блаженство ощущаю
Теперь, когда докучное виденье
Стряхнул с себя и сам себе стал Богом!
Я лучшее придумал отомщенье
Владыке злому. Он напрасно тщился,
Запугивая ужасами ада.
Меня в него заставить верить. Полно!
Очнулся я от дикого кошмара
И праздную моей свободы праздник!
Что ж, заступись за самого себя!
Молчишь? Молчишь? Молчишь… Затем что вовсе
И нет Тебя ни на земле, ни в небе.
Кто это сказал? Отвечайте! Говорите, собаки!
Не то шкурами вашими я изукрашу стены Галгальские!
Помогите!.. Нет, ничего… Ничего больше не нужно
Мне лучше…
Нет, нет! Я лгал себе, когда я думал,
Что жребием смиренным пастуха
Мои могли насытиться желанья.
Нет! Я всегда алкал Тебя, Всевышний.
О, помню, иногда в тиши полудня,
Баюкаемый шепотом ручья,
Я погружался в смутные мечтанья,
Я ждал чудес в предчувствии призванья…
Ты был моей любовью первой, — да,
Любовью первой и единой. Страсти
Мое сжигали сердце, но любовью
Я лишь к Тебе горел, не понимая
Иной любви… Из-за Тебя казался
Я чуждым средь семьи моей. Укоры
Мне расточала, в грудь себя бия,
Ахинаам, жена, когда внезапно
На ложе, полном ласк, объятий, вздохов,
Я каменел, как будто схвачен кем-то
Невидимым. И становились чужды
Мне дом родной, и радостные игры
Моих детей под желтою маслиной,
И песни сладкие жены, идущей
С кувшинами, наполненными влагой
Серебряной от ближнего колодца.
II я бежал в глухие горы. Камни
Мне вторили, и эхо разносило
Мои моленья Богу Израэля.
Но Ты другого больше любишь? Кто он
Саулу предпочтенный? Этот жалкий
Мальчишка с белым пухом под губою,
Способный лишь играть, пуская камни
Из самоделанной пращи, да песни
С плаксивою девчонкой петь в Гелвуйских
Горах… Но он недолго торжествует!
Я затравлю, как жалкого волчонка,
Моею сворой этого Давида
И надругаюсь над Тобой, Всевышний!
Один теперь… Совсем один… Разрушен…
Кумир любимый! Что же? Отзовись!
Хоть громом прогреми в горах соседних,
Хоть мышью пискни из угла! О, лучше
Будь громом, мышью, чем угодно, — только
Дай мне увериться, что Ты — не призрак,
Что — не ничто!.. Прощай! Когда-то проклял
Меня Ты, а теперь я проклинаю
Тебя, червя, точившего мне сердце!..
Нет, ты — не Бог! Ты — адский дух, принявший
Личину Бога! Сгинь, проклятый призрак!
Один!.. Его я проклял и навеки
Оставлен Им, добыча сам себе…
Он не помог… А я Его любил,
И Им одним мое горело сердце…
(Уходит, опираясь на Ионафана.)
Блажен под покровом Господним живущий:
Храня от погибельной сети ловца,
Его осеняет Отец Всемогущий
Крылами, как птица птенца.
Господняя правда — и щит и ограда.
Ему не страшна полуночная мгла,
Ни в час, когда жжет беспощадная страда,
Полдневного беса стрела.
Кругом его тысячи пали; но разве
Он может мертвящей стрелой быть пронзен?
К жилищу святого и стрелам, и язве
Щитами небесными путь загражден.
Господь его помнит, Господь к нему близко,
Хранящий на сердце Господни слова
Наступит на аспида и василиска,
Попрет и дракона, и льва!
Кто праведен — волей храним всемогущей;
И будет Господь к нему в милостях щедр.
Он пальме подобен, на высях цветущей,
Возвысится он, как торжественный кедр.
Остановись, довольно! Сам хочу я
Теперь занять тебя рассказом чудным.
Не слышал ты сказанья о проклятом?
Он был прекрасный ангел
Всех ангелов прекрасней. Светоносным
Звался он в небе. Но проклятый Богом,
Теперь он страшен кажется младенцам
И их во сне пугает, простирая
Над ними крылья черные. Он — друг
Всех нас, проклятых Богом разъяренным.
Как часто вижу лик его прекрасный!
Спокойный, бледный, грустно одинокий,
Бесшумно вея черными крылами,
Ко мне склонился он, когда впервые
Я проклинал проклявшего меня.
Уста его бесцветны. Поцелуи
Безвременно печальны. Мне казалось,
Что я его когда-то видел в детстве,
Что это — друг старинный. В одинокой
Холодной темноте он приникает
К горячему постели изголовью
И охлаждает лоб мой воспаленный.
Но как он холоден! Однажды слезы,
Моим горячим выжженные сердцем,
К нему на крылья черные упали.
Оледенев мгновенно, разметались
Они, как звезды льдистые на черном
Покрове ночи; и замерзло сердце,
И ни о чем уж боле не жалел я.
Я знаю: поцелуй его смертелен.
В глазах его безбрежные просторы
Небытия, где нет цветов и звуков.
А как любил я жизни острый пламень!
Везде искал я жизнь, и ей молился.
Руки бесцельное стремленье, мысли вспышка,
Хотенье сладострастное — всё было
Мне лишь единой жизни откровеньем,
И верил я в Того, Кто вечно сущий.
Его любил я, и моей любовью
Он вечно жил, и семя вечной жизни
Я в Нем имел. Но проклял я Его,
И нету больше Бога, и я сам,
Отторгнутый от жизни вечной, жертва
Игры случайной временных явлений,
Его убив, себя убил навеки
И стал добычей яростного страха.
Тогда-то вот давно знакомый голос
Старинного товарища раздался,
И я упал в холодные объятья
Сулившего покой небытия.
Пусть бесприютно, холодно… О, лучше
Остаться с этой правдою холодной,
Чем тратить негасимый пыл любви,
Чтоб сотворить ненужный лживый призрак,
Который, насмеявшись над тобою,
Тебя жестоко бросит. Пой скорее,
Играй на гуслях, разгоняя ужас!
Он пищей стал лесного зверя
И хищных птиц, истлел, сгорел…
Я шел на битву, сердцем веря,
Что Бог спасет меня от стрел!
Я силы не страшусь земной;
Зачем мне шлем, зачем мне щит?
Господь со мной! Господь со мной!
Меня всегда он защитит!
Безумный! Кто твоя защита? Призрак,
Который няньки выдумали детям,
Чтобы заставить их повиноваться!..
Сдержи язык! Бог грозен! Не кощунствуй!
Я не рожден, чтоб подло пресмыкаться,
И страх меня смириться не заставит!
Безумный! Иль не видишь Божьей кары? Зачем в своем упорствуешь безумье?
Не забывай, что ты еще не царь,
И я могу отдать тебя собакам!
Не забывай, что больше ты — не царь
И что на мне помазания масло.
Да, он хотел тебя царем поставить,
Но я хочу другого! Ты увидишь,
Кто победит!
Когда угодно Богу,
Чтоб был Давид царем — царем он будет.
Когда угодно мне, чтобы Давид
Растерзан был, то он растерзан будет!
Не изменить тебе Господней воли.
Молчи, несчастный, или я, не медля,
Тебя проткну копьем медноконечным!
Посмотрим, как-то
Тебя спасать Он станет!
Жизнь мою
Я предаю в Его святую волю!
Не раздражай меня смиреньем глупым!
Ты не дитя, чтоб верить бабьим сказкам!
Я не безумец, чтоб отвергнуть Бога!
Я не безумец, чтоб Его бояться!
Его я проклял!
Не при тебе ли проклинал я Бога?
Твое проклятье было крик бессилья!
Прими ж мой дар бессильный, ты, всесильный!
(Бросает в него копьем. Копье вонзается в стену.)
Господь меня хранит от вражьей злобы!
Что это? Или призраки владеют
Моим умом, что стали чудеса
Свершаться пред глазами? Прямо в стену
Вонзилось острие, а целил метко
Я в лоб ему. Рука моя доселе
Не изменяла мне ни разу Странно…
Иль правда Богом он храним?
Уверуй,
Что жив мой Бог и что Ему не надо
На то, чтоб быть, твое согласье!
Вот же!
На этот раз удар мой будет меток!
Мальчишка хитрый! Ловко увернулся
Ты от копья! Пусть веруют глупцы,
Что Бог тебя хранит, тогда как просто
Ты хитростью своей избегнул смерти!
Но я тебе отмщу, и ты царем
Не будешь! Я над волею Господней
Восторжествую. В глубину пустынь
Ты убежишь, и там тебя настигнут
Мои войска, и принесут мне труп
Тебя, царя, помазанного Богом!..
Беги теперь, чтоб я тебя не видел.
Как пусто, пусто! На осеннем небе,
Как зарево, встает кровавый серп…
Да, на ущербе месяц. Как он страшен!
Ни звука! Чу! осенние листы
Шумят в саду с непостижимой грустью.
Грядущее — темно, темно…
Прилег бы
Немного ты, отец! Уж пять ночей
Не подходил ты к ложу! Что ты смотришь
С безмолвным ужасом в окно?
Задерни
Скорее занавеску! Это месяц —
Какой-то нехороший! Тише. Слушай!
Как будто ветер изменился. Значит
Погода переменится.
Да, ветер
Холодный из пустыни дует.
Лучше
Теперь в могилу лечь, когда повсюду
Могильным веет холодом. Но горько
Холодному ложиться в гроб холодный,
Когда душист и зноен горный ветер,
Когда земля пьянеет жаждой жизни.
Разве
Не видишь ты, что смерть глядит мне в очи?
Не избежать когтей ее железных…
Что там задребезжало?
Настанет день, а мир — пустыня будет!
Умрет живое всё и тот же ветер
Носиться будет с похоронной песнью,
Оплакивая мир, когда-то живший,
Страдавший, всё терпевший, в ожиданьи
Какого-то неведомого счастья,
И провалившийся…
Ты просто болен!
Пройдет болезнь, — и ты вернешься к жизни?
Я не могу ожить. Я заключил
Союз с проклятым, мертвым богом смерти.
Он соблазнил меня холодной лаской.
Оставь свой бред! Смотри на жизнь здорово!
Ты не видал его бесшумных крыльев
И потому еще живешь надеждой.
Что за безумье там?.. Как будто день
Приблизился последний. Раствори
Окно! Вот так. Как душен сумрак ночи!
И холоден, и душен. Звезд не видно,
И в мутной мгле повис обломок красный.
Ужели звезд я больше не увижу?
Я их люблю, бездумных и бесстрастных…
Отец, прими целебное питье!
Ты целый день его не трогал.
(Берет изукрашенный резьбой с рисунками золотой кубок и, откину голову, с упоением глотает.)
Как исстрадался он и как ужасно
Ему лицо прекрасное изрыли
Глубокие морщины! Напряженье
Во всяком мускуле! Так жить нельзя,
Без сна, без пищи, жертва страшных мыслей!
Как будто благодатная сонливость
По телу разлилась! Когда бы мог я
Теперь уснуть!
Нет, погоди! Вот я один останусь,
А он и явится — предтеча смерти…
Спокоен будь! Теперь уснешь ты крепко
И утром встанешь с обновленной силой.
Окно закрой покрепче! Так. Ты знаешь,
Я говорил тебе, что Бог оставил
Меня совсем на жертву темным силам!
Я знаю, гибель неизбежна. Всё же
Не верится, что я умру бесследно!
Ведь жил я в Боге. Как Он мог оставить
Меня совсем?
Прощай! Покойной ночи!
Я уношу свечу.
Нет, нет! Оставь!
Я не гашу до утра. Разольется
Рассветный крик петуший за окном, —
Тогда ее и погасить!.. А раньше
Боюсь остаться в беспросветном мраке
Наедине с собой и с ним… Скорее б
Заря всходила!
Я падаю куда-то… Близко, близко
Проклятый дух, и нет спасенья мне…
Позвать певца!.. Но я его прогнал…
Он больше не вернется! Страшно, страшно
(Падает на ложе и закрывает глаза.)
Пещера. В глубине Давид и воины. Давид поет. Вбегает Авесса.
Ходил я за водою. Вижу, рати
Громадные Саула наступают,
И вся пустыня блещет медью шлемов.
Я, прячась за пригорками, камнями,
Бегу тебя, Давид, предупредить,
И вот на узенькой тропинке, сбоку
Заросшей кактусом, глазам не верю!
Саул, — один, без свиты и без близких,
Идет, на грудь уныло опустив
Торжественную голову, а кудри
Громадным черным лесом ниспадали
Ему за спину, и трепал их ветер.
Он не глядел по сторонам. Обходной
Тропинкой побежал скорей к тебе я.
Он прямо шел к пещере. Видишь: Бог
Тебе врага сегодня предал в руки!
Он безоружен. На него врасплох
Мы нападем! И больше нет Саула!
Да, глиняный кувшин
Наполнен весь студеной, чистой влагой.
Искал я долго! Начал приходить
В отчаянье. Кругом серели камни,
В края небес бесцветных уходила
Горячая песчаная пустыня;
Ни облачка; вот только в вышине
Всплывает белый, легкий, тонкий волос,
Надежду дав желанного дождя,
И вновь бесследно тает. Ни цветка,
Ни хилой травки в каменном ущелье;
Лишь кактусы раскидывают всюду
Корявые, в жестоких иглах лапы,
Да иногда возникнет из камней
Змея, сверкая чешуей пятнистой,
И, быстро извиваясь, пропадет,
Вильнув хвостом, за каменною глыбой.
Уж мой язык засох от острой жажды;
Я не считал бесчисленные капли,
Стекавшие с лица в песок горючий;
Хотел уж я сюда вернуться. Вдруг
Приветное послышалось журчанье;
Холодный ручеек из недр скалы
Стекал по дну из разноцветных камней,
Из каменных отверстий выбивались
Прозрачные и ледяные струйки;
Крутом ручья лужайка зеленела,
И под водою желтые цветы
Склонялися трепещущей головкой.
Саул!.. Иль ты не видишь?.
Не двигайтесь до моего приказа!
(Делает несколько шагов и смотрит то направлениюквыходу пещеры.)
Усталый, он упал на пол пещеры
И, широко раскинув кудрей пряди,
Закрыл глаза. Во всем могучем теле
Какая-то надломленность. Как тяжко
Вздымается его крутая грудь!
Растрескались широкие ступни,
И жадно пыль насела на ногтях.
Пернатый шлем скатился с головы;
Под голову положен плащ багряный.
Уста сухие жалостно открыты…
Как дикий лев, стрелою уязвленный,
Лежит Саул, еще недавно грозный,
И, кажется, сейчас из алой пасти,
Густыми волосами обрамленной.
Рыканье вылетит, встревожа эхо
И огласивши каменные своды…
Глубоко спит, измученный дорогой!..
Вот ящерица гибкая вскочила
На грудь ему, юркнула и пропала
В пещерной трещине. Он не проснулся…
Саул! Мой царь! В моей теперь ты власти!
Вот меч. Взмахну — и больше нет врага,
И я один — владыка Израэля!
Но знай: Давид не станет на царя,
Помазанного Богом и пророком.
Бесчестно руку подымать! К тому же
Все ужасы гоненья не могли
Во мне любовь горячую ослабить
К тебе, моей алкающему смерти!
Но, чтоб ты знал, что был в моих руках,
От твоего плаща я отсеку
Большой кусок золоченого шелка!
(Вынимает меч и отсекает. Воинам.)
А вы его не смейте пальцем тронуть!
Проснувшись, он захочет, верно, пить;
Кувшин с водой поставлю к изголовью!
(Берет глиняный кувшин с змеевидной ручкой и ставит возле Саула Саул шевелится. Давид прыгает в глубину пещеры.)
О, если бы хоть каплей чистой влаги
Я освежил пылающие губы!
Кувшин! Откуда? Прежде не видал я
Здесь кувшина! Но это очень кстати.
(Пьет. Давид показывается.)
Опять меня морочит призрак лживый?
В пустыню я, и он за мной в пустыню5
Смотри! В лучах полуденного солнца
В моих руках блестит кусок багряный
От твоего дорожного плаща!
Сейчас его отрезал я мечом!
Когда б хотел я, заостренный меч
Легко отсек бы голову твою.
Но не хотел я гибели Саула.
Хоть он моей алкает так упорно!
Мне горько, царь, что я посмел одежду,
Тебе принадлежащую, рассечь!
Теперь ты видишь, понимаешь ты,
Что понапрасну думал, будто я
Ищу тебя убить? Когда бы легче
Я это мог исполнить, чем теперь!
Но вот мой меч к ногам твоим слагаю!
Опомнись, царь! Кого ты злобно гонишь?
Что сделал я тебе? Господь рассудит
Меня с тобой! Но знай: моя рука
Не поразит тебя!
А я-то думал.
А я, безумный, верил, что с престола
Меня свести ты хочешь!.. О, безумье!
Прости меня, прости меня. Давид!
Давид, мой сын, ты ль это?
Прости, за зло добром мне воздающий!
О, как ты чист и свят! И как я мерзок
Себе кажусь перед тобою! Кто,
Кто, повстречав врага, его отпустит?
А ты… Послушай: скоро час пробьет
И средь живых меня уже не будет!
Я не скорблю о жизни! Но одно
Меня томит: оставлю я детей,
Беспомощных сироток. Злая участь
Детей Саула ожидает. Если
Ты раз был добр с твоим врагом заклятым,
То пощади его птенцов безвинных!
Они тебе не могут повредить!
Пошли их к деду Кису. Там забудут
Они отца, виновника их бедствий,
И доживут свой век под тихой кровлей
Пастушьей хижины. Не будь жестоким,
Не откажи в моей единой просьбе,
Клянись ее исполнить!.. Царь Давид!..
Клянусь ее исполнить, царь Саул!
Мой мальчик! Ты ль, недавно так игравший
На гуслях песни галилейских гор,
Ты ль, так робевший в царственных чертогах,
Ты ль — ныне царь?.. О, что со мной? Без боли
Тебя, Давид, царем я называю!
Достоин ты престола! Как прекрасен
Ты стал теперь! Каким чудесным блеском
Твои глаза сияют голубые!
Будь, будь царем и будь меня счастливей!
Цвети здоровьем, силой, красотой…
Но, позабыв проклятого Саула,
Не забывай его детей несчастных!
Он умер. Перед смертью ничего
Не поручил сказать мне. Неужели
Меня совсем забыл он? Иль, быть может,
Не смел, боялся Бога?.. Одиноко
Совсем теперь мне стало! Прежде знал я,
Что где-то есть великий муж, мудрейший
Меня… Он умер. Я теперь один.
Все, кто вокруг, мне кажутся ничтожны,
И сердце им открыть я б не решился.
Что мне дадут они? Насквозь я знаю
Все мысли их. Мне душно в этом мире,
Я жажду тайн, сокрытых в сердце мира…
Я знаю, мир умерших страшно близок
Для нас, живых, и силой тайных чар
Порой мы может с ними сообщаться
(Одни глупцы не ведают об этом)!
Я богом стал себе однажды, Бога
Отвергнув… Тайны жизни мировой
Ужели Бог не вскроет? Помню, слышал
Я о колдунье галилейской. Как-то
Мне указали дом ее, высоко
Стоящий на горах у Аэндора
Среди бесплодных скал… Она мне даст
Ключи от тайн. Презренно суеверье,
Что запрещает нам тревожить мертвых!
Он нужен мне, и я его достану,
Хотя б из черной пасти ада! Завтра
Тайком бегу в далекий Аэндор,
Чтоб говорить с пророком Самуилом!
Как ночь ясна, прозрачна! Над горами
Сияют звезд лучистые лампады;
Ни ветерка, — и слышу чутким сердцем
Напевы звезд серебряных. Хотел бы,
Покинув шум земли, в далекий путь
Пуститься я сквозь океан воздушный
И навестить пустынную луну…
Ничья нога там не была ни разу;
Там нет цветов и вольных ручейков,
Там тишина и неподвижность смерти.
(Появляется женщина в белом покрове.)
(Женщина скидывает покров с головы.)
Шомера, ты!.. Не верю!.. Нет, это наважденье!
Тот самый голос, так давно звучавший!
Я принесла тебе благословенье
Отца, тобой забытого!
Отца?
Он вспомнил обо мне? А я… Я думал…
Печально
По вечерам сидит он на пороге,
Когда стада бегут, вздымая пыль,
Алеющую в зареве заката,
И говорит: Саул, мой сын! Ужели
Тебя я не увижу?.. И не он,
Мой первенец любимый, мне закроет
Глаза, последним сомкнутые сном!..
О, говори! Я каждый звук ловлю!..
Вот я пришла! Я слышала, ты болен,
И Бог тебя оставил?
У нас весна! Я принесла тебе
Румяный гиацинт со дна долины;
Возьми!
Весна!.. Ты говоришь: весна?
Весна в родных горах! Под ясным небом,
Между кустов, зазеленевших ярко,
Опять гуляют овцы, и свирели
Поют из золотистой дали!
Странно!..
Я думал, больше нет нигде весны!..
Идем со мной! Как прежде будем жить,
И ты уснешь в моих объятьях жарких!
Меня любила ты! Да, но теперь
Кто может полюбить меня? Источен
Проклятьем я, и потускнел мой взор.
Люблю тебя, Саул! Люблю, как прежде,
Мой бедный царь!
И ты Саула любишь?
Беги, несчастная! Страшись с проклятым
Его проклятье разделить!
С тобою
Я не боюсь проклятья!
Иди к отцу. Он ждет тебя всечасно.
Идти к отцу… Забыть всех этих лет
Тяжелый сон, и прежним стать Саулом!..
Неужели
Возможно счастье?
Ждет минуты
Тебя прижать к груди своей.
Со стадом
Пойдем мы в горы!
Там цветут нарциссы,
Поет свирель
И ты, и ты…Шомера!..
Нет, это сон!
Нет, поздно, поздно! Должен Самуила
Я вызвать.
Беги, беги отсюда! С адом я связался.
Горе!..
Что, что с тобой?
Отцу мою любовь
Снеси! Скажи, чтоб он меня забыл,
Что сыном быть его я недостоин…
Поди сюда! Последнее лобзанье,
И уходи! Прощай!
Нет, не уйду!
Дай мне побыть с тобой!
Кричит петух,
Светлеет сумрак…
Крепче
Прильни к устам горячими устами!..
О, если б я тебя вернула к жизни!..
Ты — гиацинт, цветок родимых гор!..
По ущелью меж гор, где стоит Аэвдор,
Он бежал в нависающей мгле.
Было пусто кругом. Лишь волшебницы дом
Возвышался на голой скале.
В темноте горячей одинокий ручей
Пробивался из каменных скал.
Разбудя тишину, завывал на луну
В отдаленьи голодный шакал.
Вот ущелье темней, и шаги от камней
Отдаются, сливаются в гул,
И, испуганный им, по уступам крутым,
Как безумный, несется Саул.
Вот волшебницы весь. И он крикнул: «я здесь!
Эй, старуха, скорей отвори!»
Ярко пламя углей, красных маков алей,
Проступало, как пятна зари.
«Заклинаю тебя! Мне томиться невмочь!
Я хочу его видеть теперь!
Чтоб увидеть пророка, в холодную ночь
Пробирался в горах я, как зверь.
Посмотри: я тоской обессилен и стар!
Чтоб услышать знакомую речь,
Прибегаю я к силе таинственных чар…
Эй, старуха! Смотри, не перечь!
Коль поможешь ты мне, я тебя награжу
А откажешь, мечом заколю!
Изнемогший, несчастный к тебе прихожу…
Приступай к заклинанью, молю!»
И при виде меча, заклинанья шепча,
Подняла она перст костяной,
Затрясла головой. Ветра яростный вой
Раздавался за ветхой стеной.
Замутилася мгла. Забелел из угла
Бледно-тусклый могильный покров…
В одиночестве скал как-то странно звучал
Тяжкий звук неизвестных шагов.
И покров совлеча, и костями стуча
О пещеры отзывчивый пол,
Житель темных могил, он, пророк Самуил,
На Саула взор мертвый навел.
И воскликнул Саул: «помоги, помоги!
Ты, возливший елей на меня!
Что мне делать? Кругом наступают враги,
И страшуся я каждого дня!
А Господь отступил от меня навсегда!..
Что могу я, покинутый Им?
Помоги, помоги! Прихожу я сюда
За последним советом твоим!»
— «Для чего из могилы ты вызвал мой прах?
О Саул, мертвецов не тревожь!
В первой яростной битве в Гелвуйских горах
Неизбежную смерть ты найдешь!
Твои дети погибнут, погибнешь ты сам,
И тебе не могу я помочь!
Твой покинутый труп — яства алчущим псам…
Все бегут от проклятого прочь…
Для чего ты, безумный, тревожишь гроба?
Запах смерти живым ядовит…
Ты умрешь! Что могу я? Решила судьба,
И на царство воссядет Давид».
Было пусто кругом. Яркий месяц сверкал,
Горы — дики, пустынны, мертвы.
Тихо звезды мерцают, и только меж скал
Раздается рыданье совы.
В горах Гелвуйских. Палатка Саула
Ночь. Саул на ложе. Рядом мерцает светильник.
Как бесконечна эта ночь! Продумал
Я всё давно, и встретить смерть готов!
Ужели ночь последнюю я должен
Без сна томиться в безысходных думах?
О, что за тишь! Отчетливо и мерно
Свершает время круг определенный,
И голос тишины мне ясно слышен.
Один, один… Мне кажется, что я
Лежу на дне глубокого колодца
И вверх смотрю на небо, сквозь отверстье,
Но там звезды не видно ни единой.
Кто это?
Приходишь кстати.
Не спится мне. Я рад со старым другом
Поговорить об этом свете бледном.
Спокойно всё?
Обходят часовые
Войска дозором и, на холм поднявшись,
Высматривают дали. Горы немы.
Еще далеки рати филистимлян.
И трубный звук мне будет знаком смерти?
Нет, светлым знаком радостной победы!
Зачем ты лжешь? От Самуила знаю,
Что завтра день моей кончины!
Полно!
Не доверяйся призракам!
Я видел
Его покров могильный, ниспадавший
До самых ног потоком серых складок,
Я слышал, как его стучали кости
О пол пещеры каменный, и запах
Безумный тлеющего тела в ноздри
Мои впивался, голову мутя мне…
Но я узнал его знакомый голос,
Хоть он звучал иначе, глухо, мертво…
Я ниц упал от страха…
Полно, полно!..
Не возвращай больных своих видений!
Пускай они умрут в тебе навеки!
Он мне предрек моей кончины день,
Меня отверг, и я наверно знаю,
Что не обман пророка предсказанье.
Но пусть! Прошло, давно прошло то время,
Когда беспомощно, в предчувствьи смерти
Я скрежетал зубами и боялся
Мгновенья смертного. Случайно в мире
Я проблестел залетным метеором,
И вновь теперь вернусь в родное чрево
Земли, меня когда-то изблевавшей.
Сегодня день так медленно сгорал,
Так нехотя за холм садилось солнце,
Как будто бы потешить на прощанье
Меня хотело. Я смотрел на горы,
На небо бледное, — и мне не больно
Прощаться было с миром. Над цветами
Кружился мотылек золотокрылый,
Как я, погибнуть завтра осужденный…
Да, рано или поздно — всё равно:
Чем ярче были искры, тем скорее
Они погаснут, канув в мрак бездонный…
Весь мир несется к цели неизвестной:
Желают все, скорбят, и в заключенье
Куда-то падают. Там — нет желаний…
Там тишина. Скажи, что так безумно
Журчит там за окном? В горах Гелвуйских
Потоков много ясноструйных. Снова
Журчит, журчит поток неугомонный
И камень точит силою упорной.
Нет, здесь нище потоков я не видел.
Чтобы достать воды, за много стадий
Ходили мы сегодня в полдень.
Странно.
Так явственно журчанье. Неужели
В моем мозгу оно? Да, неустанно
Точили мысли мозг мой воспаленный;
Ни днем, ни ночью нет во мне покоя.
Я как-то не похож на человека.
Тот мир, который вижу, так отличен
От мира, всеми видимого! Звуки
Мне слышны в час, когда для прочих смертных
Стоит ненарушимое молчанье.
Я одиноким был всегда. Давно уж
Давила жизнь меня, как сон проклятый.
Я смерти жду. Она мне пробужденье
От долгого и тяжкого кошмара.
Иль жестоким
Ты хочешь быть, последнюю надежду
Отнявши у несчастного? Подумай,
Что мне осталось в жизни? Ведь другому
Израильское царство вручено!
Он — молод, благороден; почитает
Он Бога своего. Я понимаю,
Что будет он меня полезней. Странно
Безумному оставить в руки царство.
Что твой недуг! Пройдут года — он минет!
Нет, завтра провалюсь я в вечный сумрак!
Ах, молчи, довольно!
Я так устал от лжи, к тому же подлой!..
Я гибну, — да! — но Им не побежденный!
Постой!
Постой… Ужель опять?.. Да, страшно, страшно!..
Что знаем мы? Что, — если не услада
Небытия, а новые мученья,
Опять, другая жизнь в иных мирах
И то же бремя вечного проклятья?..
Нет, нет!.. Не уходи!.. Мне больно, больно!..
Послушай! Из окна так остро пахнет
Весенней ночью!.. Это — запах жизни…
Я так любил всё это… Называли
Меня прекрасным. Неужели завтра
Всё это тело жалко посинеет,
Придет шакал голодный и откусит
Мне нос?.. Ха, ха!.. Вот чудная картина!
Какое издевательство! Кто смеет
Так нагло издеваться надо мною?..
Я цвел здоровьем, силою, красотою,
Я обнимал весь мир моей любовью,
И вот… Не уходи! Как я останусь?..
Так далеко до солнца! Я нуждаюсь
В любовной, нежной ласке. Так давно
Меня никто не приласкал. Жестоко
Смотрели на меня, как на больного,
Безумного. Хотел бы я теперь
Лежать на поле, там, в родной деревне,
Горячий лоб уткнув в траву густую
И нюхая безгрешные фиалки…
А ветерок бы колыхал былинки,
Желтеющие в ласковой лазури,
Где тают облака. Их быстрый бег
Следил бы я окрепшим, острым взором…
Летят они далеко и бесцельно…
Одни растают, прилетят другие…
А ветерок поет мне сладко в уши.
Но этого ведь никогда не будет!
Ах, чувствую, что кто-то злой и сильный
Схватил меня за шею и толкает…
Смотри скорей: следы прошлых пальцев,
Наверное, остались на затылке!
Я больше не свободен. О, напрасно
Я мнил себя свободным в те мгновенья,
Когда, покорный быстрому желанью,
Того казнил, тому давал награду,
Когда во имя власти и свободы
Убил я Бога, став себе законом…
Нет, я бессилен! Острыми клещами
Меня сжимают… Упираюсь тщетно…
Мгновенье, и…
Молчи, молчи, молчи!
Тебя и слушать страшно!
Позови
Ионафана! У окна вдвоем
Садитесь вы! Заснуть я постараюсь.
Быть может, умолять Его простить?
Рыдать, упавши на колени? Властно
Он защитит меня от адских духов!
Да, защитит!.. Но жить в позоре вечной,
Сознать себя бесславно побежденным,
Служить Владыке, раз Его проклявши…
Нет, нет! Пускай весь ад меня терзает.
Я гордо жил и умираю гордо.
(Входит Ионафан и Авенир.)
Светильник не гасите! Так. Оставьте
Меня теперь!
(Опускает голову и закрывает глаза. Ионафан и Авенир у окна.)
Уговори его
Не выступать в сраженье! Он беречься
Не станет. Он в своем безумстве тверд
И верит в неизбежность смерти.
Горе!
Что от него осталось?.. Погляди!
Ведь это труп живой! Как пот струится
С бесцветного чела!
Удержим силой
Его от битвы! Руки свяжем!
Как руку на отца поднять?
На благо
Ему должны мы это сделать.
Больно
Пред смертью мне его обидеть! Верю
Я сам, что близок час его последний.
Поверь мне,
Он не безумный. Мудростию дышат
Его страдальческие речи. Болен
Он тяжко: бес его терзает.
Утро!
Слетают сумерки! Друзья, подите,
Я расскажу, какой я чудный сон
Сейчас увидел! О, какое счастье!
Бесследно миновал недавний ужас!
Послушайте. Измученный, уснул я
И вижу, в тех же я горах Гелвуйских,
Но ночь минула. Яркий белый свет
Залил окрестность. Он исшел с Фавора
И озарил всю Галилею. Кто-то
Был на Фаворе. Кто — не помню. Только
Всё решалось там, — всё, что томило,
Что прежде неразгаданным казалось,
И счастье бесконечное лилось
Волнами белыми… О, как спокойно
И хорошо! Отдерни занавеску!
Смотри туда! Вот он, Фавор зеленый,
И тот же белый свет, зари предвестник!
Смотри, смотри, как просияли рощи,
Напевен ключ и лучезарна даль!
В душе моей яснее, чище, проще…
Как нежно пахнет розовый миндаль!
Кто там стоит, сияя и белея,
Кто смотрит так, лаская и любя?
О, песни пой, родная Галилея,
Придет земле спасенье из тебя!
Как перед ним мерцает, робко тает
Последний свет ночных печальных звезд!
Какой-то мир торжественный слетает;
Смотри: стоит любовен, близок, прост.
Откуда он, нежданный утешитель?
Не всё ль равно? Что спрашивать, когда
Он побежден, проклятый искуситель,
И мрак прожгла восточная звезда!
Он убежал, жестокий призрак вражий.
Весна кругом, весна в душе моей;
Всё тот же я! Весна всё та же, та же,
И не кажусь я больше чуждым ей.
Трава бежит раскидистым побегом,
Встают цветы из влажных, черных недр;
Осыпанный душистым, белым снегом,
Прозяб миндаль, и зеленеет кедр.
Как счастлив я! Как все со мной счастливы!
Что скорбь моя пред счастьем полноты?
Я всё люблю: и горные оливы,
И красных маков яркие цветы…
Я вечно жив, и все со мною живы!
Мы все в одно таинственно слиты!
Ликует всё. Куда ни кину взора,
Всё говорит о счастье бытия.
Смотри, смотри: меж белых гор Фавора
Вознесся он, моря огней лия!
И торжествует он над древним игом;
Из адской тьмы сияет Назарет.
Он в нас, мы — в нем… Что перед этим мигом
Мученья все моих тяжелых лет?
И он стоит, — всех звезд и солнц лучистей,
Вдаль устремив лазурные глаза;
Его уста — багряных гроздей кисти,
Он — истинная, чистая лоза.
Он говорит: «земную плоть усвоя,
Меж Вечностью и вами я звено.
Ко мне идите! Пейте даровое
Моей любви багряное вино!
И лягу я в холодном камне гробном,
Увитый белой, льняной пеленой;
Мой труп висел один на месте лобном,
И был пронзен я пикою стальной.
Я — вечный свет, зажженный на востоке!
Ягненок я, закланный прежде век!
Из рук моих струятся крови токи,
Пятная тела нежно-белый снег.
Согрею вас в моей любви покрове;
От смерти вас спасу, второй Адам!
Вот, плоть моя в горячих брызгах крови
Раздроблена: я вновь ее создам.
Вы, смерти яд вкусившие от древа,
Вам вознесен мой деревянный крест!
В Марии оживет праматерь Ева;
Кто хочет жить, тот плоть мою да ест.
Жена, любовь, восторг любовной жажды,
Мир — красота, забывшая добро!
Ты, из ребра созданная однажды, —
Не для тебя ль в крови мое ребро?
На третий день из каменных расселин
Восстану я, поправший смертью смерть,
И образ мой, и завершен, и целен,
Взлетит к Отцу в сияющую твердь.
И будет мир получен вами внове,
Через меня опять ваш дух окреп…
Кто хочет жить — моей да жаждет крови
И плоть мою да ест, небесный хлеб!»
О, сын мой, сын! Бессмертной жизни семя
Во мне цветет, его я полюбил.
Я не боюсь, чтоб тяжкий молот — время
Меня навек ударом раздробил.
Смотри туда, смотри туда!.. Но боле
Не вижу я сияющих лучей.
Там — никого. Росой блистает поле
И дальний ключ играет горячей.
Как хор земли сегодня полнозвучен!
О, ты, земля, мне чуждая досель,
Великий мир, ты снова мной получен!
Чу, вдалеке сребристая свирель!
Но знаю я, что этот сон недолог.
Он пролетит, — и снова темнота.
Потонет он, грядущих дней осколок,
Чтобы блестеть, как дальняя мета.
Ионафан, порадуйся со мной!
Светла душа, и утро ароматно,
Я — не чужой средь радости земной.
Далек тот день, когда одно мы будем,
Я, Бог, земля, леса и облака, —
Но он придет, и станут дики людям
Былой вражды тревожные века.
Ионафан, иль ты не видел света,
Что ниспадал с Фаворской высоты?
Там, вдалеке, ужель не видел ты
Сребристый луч над весью Назарета,
Где расцвели миндальные цветы
И брезжит луч грядущего Завета?
Полки врагов явились из-за гор.
Мой дух горит и боевой топор
Здесь, у бедра висит, для битв отточен.
Они явились на рассвете дня,
Их рать шумит, как бешеное море!..
Скорее мне доспехи и коня!
Ты, Авенир! Чтоб войско было в сборе!
По ущельям, отягченным
Грудой туч, несется гул.
На коне, с мечом злаченым,
Мимо войск летит Саул.
Повод вышитый роняет
И движением руки
Раздвигает и ровняет
Меднобронные полки.
Из-за гор стремятся рати,
Блещут в сумраке мечи.
С каждым мигом войско статей,
Кони бьются горячи.
Блещут перья, вьются гривы,
Пламень рвется из ноздрей.
Царь, как ветер, и красивы
Пряди черные кудрей.
Рати движутся, блистая;
Яркий копий плотен лес;
Скрыла туч свинцовых стая
Свет полуденных небес.
Черны тучи. Гром могучий
Колыхнул угрюмый бор.
Поднялся песок зыбучий,
Вспышки молнии из-за гор,
Лязг, бряцание оружий,
Шлемов блеск из мутной мглы,
Злобный ветер дышит стужей,
Звон меча и свист стрелы;
Окровавленные кони,
Ярой бури стон и вой.
Скачет царский конь в попоне
Златотканной, парчевой,
Он упал, мечом рассечен…
Бьются молний языки.
Рой враждебный бесконечен,
За полком летят полки
На высоком, голом скате
С полководцами Саул.
Там, под ними, сшиблись рати,
Дол во мраке потонул.
Остерегись! Сейчас чуть не задела
Тебя стрела!
Не знаешь разве ты,
Что стрелами горячими изъеден
Давно мой мозг? Чего же мне страшиться?
Опять, опять! Она в плечо воткнулась,
И кровь течет струею дымно-алой!
Отец!..
Пускай! Мне нечего бояться!
Без страха я гляжу в глухую бездну
Небытия, в нее готовый кануть…
Саул
Не надо! Рана
Пустяшная!.. Как ярко кровь моя
Багрянит латы золотые! С кровью
Течет душа моя и легким дымом
Разносится!
Уйди за этот скат!
Туда не достигают вражьи стрелы!
Ни разу я не бегал пред врагами!
Смотри: земля оплакивает шумно
Мою кончину! Небо затянулось
Покровом черным, и далеко солнце…
Ты, изнемог, приляг! Мы перевяжем
Твое плечо.
Греми, греми! Пускай в безумстве бури,
При блеске диких молний, дух Саула
Его покинет тело! Жил довольно
Я на земле, довольно, чтоб изведать
Всю горечь жизни и ничтожность счастья!
Смотри на кровь Саула:
Она краснее крови жалких смертных
И горяча, как пламень!
До конца
Он хочет быть безумным!
(Саул падает на руки Ионафана.)
Больно!.. Больно!..
Скорей меня убейте!
(Пронзенный стрелой, падает мертвый. Авенир поддерживает Саула.)
Больно! Не могу!
Зачем мне жить еще, когда любимый
Мой сын лежит убитый предо мною!
Истерзан я! Убей меня, молю!
Мы кровь твою, не медля, остановим!
Я не хочу! Когда в тебе осталось
Немного жалости, избавь скорее
Меня от лютого страданья? Больно…
А! Ты не хочешь? Подлый раб!.. Так сам я
Себя убить найду довольно силы;
Проклятье всем! Последнее проклятье?
Греми, шуми, блистай и разнеси
Саула прах, стихиями сотканный!
Заветный миг желанного покоя!..
Погас мой день! Прими меня, как друга,
Ты, вечный мрак безвременья!..
(Падает на меч. Гром и молния.)
Я последнюю песню пою над тобой!
Из-за гор розовеет заря,
Голос мой прозвучит похоронной трубой
Над покинутым прахом царя.
Разлетелись обрывки бунтующих гроз,
Глубь небес непостижно чиста,
И на горы ложатся сияния роз…
Тихо капли спадают с листа.
Пролетела гроза. Вечер сладко спокоен.
Твоя жизнь, о Саул, пронеслась, как гроза!
Ты в доспехах лежишь, ты, торжественный воин,
И навеки сомкнулись глаза.
Пусть ты мертвый лежишь. — Ты могуч и не жалок!
В лучезарное небо главу запрокинь,
И возложит на кудри венок из фиалок
Непорочная дева пустынь.
Розовят лучезарные искры заката
Золотые узоры клинка,
Рукоятка меча на груди твоей сжата,
И на ней отвердела рука.
Удалился из мира страданий и зла ты,
Удалился из жизни пустой.
На заре пламенеют железные латы,
Обагренные кровью густой.
На лице твоем знак неземного покоя…
Ты последнюю тайну проник!..
Над тобою, вечернюю тишь беспокоя,
Неустанно лепечет родник…
Ты не чувствуешь боли, ты — в жизни нездешней!..
Глубоко пронзена голова.
Спи, усталый, ласкаем прохладою вешней!
Благовонна густая трава.
Всходят звезды. Но ярче, прекрасней, чудесней
Созерцаешь созвездия ты!
Оглашаются горы пастушеской песней,
Погасают в тумане хребты.
Спи! Росою блистают душистые травы,
Дождь струится с зеленых ветвей.
В благовонной тени упоенной дубравы
Запевает ночной соловей.
Спи, мой царь, горячо, неизменно любимый,
Над тобой моя старая песня звучит!
Я — твой раб! Я, — когда-то тобою гонимый,
Но тебя не предавший Давид!
