III. СВЯТОЙ МОСКВЕ[188] Полная народом богомольным, Ты, слиясь в один небесный хор, Славишь Бога звоном колокольным От Кремля до Воробьевых гор. Иоанна золотых глаголов Полны храмы; в чашах рдеет кровь; Каждый день на тысяче престолов Царь Небесный заклан вновь и вновь. Пусть растут громады Вавилона: Как и прежде, зелена земля, И несется радостного звона Древний гимн над башнями Кремля. Слышу сладкий ветр весны церковной, И победы час невдалеке, С дня, как дан Москве отец духовный, Кроткий старец в белом клобуке. Бедный сын незнаемого рода, Вскормленный Сибирскою рекой, Он — избранник русского народа, Он — печальник черни городской. Легкий и бесплотный, как икона, Добрый пастырь страждущих овец, Он к толпе спускается с амвона И ведет беседу, как отец. В бурях азиатской полунощи, Укрепил для подвига Христос Эту плоть, иссохшую, как мощи, С чистым снегом старческих волос. И несут к нему страдальцы бремя Нищеты и несказанных мук: Всё врачует, как в былое время, Белый патриаршеский клобук. С ангельскою нежностью во гласе, Рядом с ним, труды его деля, Выступает кроткий Анастасий, С посохом, по площади Кремля. Облеченный ризою червленой, Он, — как древний мученик в крови, Бледный лик, постами истомленный, Озарен сиянием любви. Кто сей третий черноризец строгий? (Как бела, нежна его рука!) — Князь, презревший род свой для убогой Кельи и простого клобука. С темным, сокрушенным, строгим взором, Всю толпу волнуя громом уст, Голубым сияя омофором, Он идет, как новый Златоуст. Он не помнит пиршеств многолюдных, Суета от сердца далека. Побледнела в четках изумрудных Княжеская, гордая рука. Шум толпы ему докучен ныне, И труды правленья — тяжелей: Улетел бы к Оптиной пустыне Строгий ангел Дмитровских полей. Только там — всё то, что сердцу мило, Тихие надгробные кресты… И зовет Амвросия могила Инока из мира суеты… Не во сне ли было то виденье? Неужели вновь она жива, В золоте, в дыму кадил и в пеньи Третий Рим — священная Москва? Всё опять, как и во время оно: Верою горящие сердца, Ангелы Кремлевского Сиона, Первый снег на площади дворца. Град родной! Ты не узнаешь тлена, И залог священный есть у нас: Мощи патриарха Гермогена, Кто страну родную мукой спас. 1913
IV. 14 СЕНТЯБРЯ, 1913 г. (Юбилей миланского эдикта)[189] По улицам почиющего града Я шел во мгле, чтоб славить Крест Христов, И призраками высилась громада Бесчисленных домов. Белел рассвет. Неслося издалека Предутреннее пенье петуха. Весь город спал угрюмо и глубоко Позорным сном греха. А в ясном небе теплилась денница, Уже заря готовилась взойти… Лишь пьяница охрипший и блудница Мне встретились в пути. Смиренною и тихою отрадой Меня манил белеющий собор, Дремавший сад и скудною лампадой Чуть озаренный двор. Там древняя мерцала позолота, И темный храм был светел, как Эдем; Там шла давно горячая работа, Не зримая никем. Молились иноки о грешном мире, Бескровные от бденья и постов, И ты скрещал дикирий и трикирий, Даруя свет Христов. За грешный мир, за мир прелюбодейный, В чаду греха уснувший, как в гробу, Ты возносил в тиши благоговейной Смиренную мольбу. Еще вчера прияла тьма могилы Всё чем тебе был красой этот мир, Но бодр и строг, Христовой полон силы, Ты возносил потир. И твоего сияния лучами Моя душа, когда я вышел вон, Была полна… А в небе рдело пламя, И раздавался звон. И храмы все гудели заедино, И таяли в сияньи хоры звезд, Как в день, когда пред взором Константина Явился в небе Крест. V. ЕПИСКОПУ ТРИФОНУ, ПУТЕШЕСТВУЮЩЕМУ ЗА ГРАНИЦЕЙ[190] Ты долго ждал целенья от недуга И отдыха от пастырских трудов. Привет тебе, в краю веселом юга И непорочных льдов. Счастливый край! там всё — утеха взора: Краса и блеск лимонов золотых, Лазурные швейцарские озера, Вершины Альп седых. Но для чего судьба тебе судила Тогда найти свободу и покой, Когда сокрылось всё, что было мило, За гробовой доской? Не внемлешь ты грохочущим потокам, Не видишь горы в снежном серебре: Ты сердцем здесь, на севере далеком, В Донском монастыре. Роскошный юг не облегчит потери! А между тем, о пастырь и отец, Здесь, в зимнем храме, тесном, как в пещере, Стада твоих овец Всё ждут тебя смиренно и уныло, Всё те же лики смотрят с древних стен, И так же зыблет звонкое кадило Твой дьякон Гермоген. Всё тот же мир и мраморные плиты, И, жарче недоступного любя, Сердца людей в одной молитве слиты, В молитве за тебя. В субботний вечер песни мироносиц Всё так же льются в облаке кадил, Но пуст алтарь, и мальчик жезлоносец Как будто приуныл. Епископ наш возлюбленный! скорее Вернись в свой храм. Молюсь чтоб ты окреп, Чтоб славить жезл из корня Иессея, И ясли, и вертел. вернуться Святой Москве (с. 437). В чашах рдеет кровь… — вино для причастия. В Писании постоянно встречается слово «чаша» в прямом и переносном смысле. Кроткий старец в белом клобуке… — Макарий, митрополит Московский (с 25 ноября 1912). Анастасий — возможно, Анастасий (Александров), с 1914 епископ Ямбургской и Петроградской епархий. …третий черноризец строгий… — преподобный Трифон. Строгий ангел Дмитровских полей… — в 1901 архимандрит Трифон был назначен Священным Синодом епископом Дмитровским и настоятелем Московского Богоявленского монастыря. Амвросий Оптинский (в миру Александр Михайлович Гренков; 1812–1891) — иеросхимонах, старец» духовный писатель. Канонизирован русской православной церковью. Мощи патриарха Гермогена… — Гермоген был патриархом с 1607, известен как хранитель России в смутное время; писал грамоты с увещеванием народа, составил сказание о Явлении Казанской иконы Божьей Матери. В 1612 замучен поляками. вернуться 14 сентября 1913 года (с. 440). Миланский эдикт — заявление, которое навсегда установило свободу вероисповедания в Римской империи. Явилось результатом политического соглашения, заключенного в Милане между Римским императором Константином I и Лицинием в феврале 313. Денница — утренняя заря. Пред взором Константина… — Константин I, также Константин Великий (280–337), первый римский император, который стал христианином. В православии почитается святым. вернуться Епископу Трифону, путешествующему за границей (с. 442). Донской монастырь — в Москве, за Калужской заставой, построен в 1591 в память спасения Москвы от нашествия шведов и татарского хана Казы-Гирея. Гермоген — один из иеродьяконов Богоявленского монастыря. Жезл корня Иессея… — Иессей — отец царя Давида, с которого часто начинали генеалогическое древо Иисуса Христа. Выражение «корень Иессея» (Ис. 11, 1-10) относится к Давиду. |
