Присядем у раскрытого окна
И отдохнем от плаванья. Уж вечер
Озолотил остийские сады,
И Тибр блестит вдали… Дай руку мне.
В года твои дорога не легка,
А море было бурно… Отдохнем:
Рука с рукой, и голова моя,
Склонясь к твоим слабеющим коленям.
Покоится, а сердце предвкушает
Последний упоительный покой,
Нас ожидающий на лоне Бога.
Я долго плыл по жизненному морю,
Обуреваем волнами греха
И ветром злым ученья манихеев,
Но ты была мой кормчий неусыпный,
И привела разбитую ладью
К надежной пристани, и сам Амвросий
Твое дитя заблудшее приял,
И я на брег стал твердою ногою:
Тот берег был крещения купель
И благодать святая Иисуса.
О, сколько слез ночами ты лила,
Когда я шел путями преисподней,
И, омраченный сумраком греха,
Не видел солнца истины Христовой,
И забывал Христа святое имя,
Которое младенцем восприял
С твоим млеком, из этой милой груди
Ты плакала, ты чахла; а меж тем
Я утопал средь пиршеств Карфагена,
И баснями языческих певцов
Питал мой стыд, и в поисках похвал
Пленял толпу искусными речами,
И тешил плоть на ложе вожделений,
И — ученик безбожных манихеев, —
К ужасному готовясь посвященью,
Служил стихиям немощного мира…
Какие муки ты перенесла,
То знает Бог один. Но под конец
Сказал тебе епископ, мудрый старец,
Которого о мне ты умоляла:
«Покойна будь. Иди. Сын слез таких
Не может до конца погибнуть». Вскоре
Я прибыл, как учитель красноречья,
В Медиолан прекрасный. И однажды,
Когда скитался я по площадям,
Объят тоской, томим палящей жаждой
Вернуться вновь в объятья Иисуса
И увлекаем от его объятий
Видений адских стаей сладострастной,
Услышал я божественное пенье,
И завернул в собор, и там увидел
Амвросия, божественного мужа:
Потир, пылавший кровию Христовой,
Он возносил, простершись в алтаре.
И всё внезапно предо мной смешалось:
Я видел только огненный потир,
Кипевший алой кровью Иисуса,
А вкруг него витали херувимы,
Не в силах видеть таинства любви,
Закрыв глаза смятенными крылами!
И я в слезах ушел в церковный сад
И там упал в смоковничной тени,
В тени греха, как оный Нафанаил,
И ждал, молясь. И легкою стопой
По саду шел, не подымая глаз,
Амвросий, кончивший служенье. Я,
Схватив края его священной ризы,
Его молил принять меня в свой дом.
И он меня, под сению греха
Простертого, рукою властной вывел
В сияние Христовой благодати.
Но вновь я был в отчаяньи простерт,
Молясь в слезах, язвим грехом, под тенью
Смоковницы. И голос я услышал,
Звеневший из далекого окна,
Как бы напев незримой райской лиры:
«Возьми, читай!» И я раскрыл писанье
И утонул проснувшимся умом
В премудрости божественного Павла.
Так жизнь моя проходит предо мной
В вечерний час, когда зари сиянье
Ложится на синеющие горы,
Стихает шум и вечер наступивший
Зовет к молитве верных Церкви чад.
О, мать, взгляни: как обещанье рая,
Вдали сияет небо золотое.
Твои глаза, ослабшие от слез,
Уж видят мира горнего сиянье,
Который для меня еще закрыт
Покровом тяжким этой грубой плоти.
Я — весь в тени, а ты озарена,
И, кажется, уж улететь готова
В отчизну светлых душ. О, погоди:
Не оставляй меня в долине скорби,
Веди, как прежде, сына слез твоих,
Чтоб не ослаб на узком я пути,
Не изнемог под бременем Христовым…
Но знает Бог, когда тебя призвать,
И если в том Его святая воля,
Чтоб новым искушеньем посетить
Смиренного и грешного раба,
Его да будет воля. Наша жизнь —
Не в этой бедной плоти, а в Христе.
