Тятя замерз, как ходил на медведя,
Круглым остался сироткою Федя.
Рос без присмотра у дяди в избе,
Сызмала был предоставлен себе.
Вырос мальчишка бедовый, чумазый,
Всё ему шутки, игра, да проказы.
Дядя ходил побираться с сумой,
Редко заглядывал дядя домой.
Был он какой-то чудак и блаженный,
Стих распевал он, слепцами сложенный.
Снегом покрыты поля, не росой,
Дядя всё ходит по селам босой.
Вот уж настали морозные святки,
Снег облипает распухшие пятки.
Дядя идет по дороге в Москву
И распевает канон Рождеству.
Впроголодь жить приходилося Феде,
Только и сыт; коль накормят соседи.
Нечем топить и в морозы избу:
Только метелица плачет в трубу.
Как проживешь без родных и без денег?
Вышел из Феденьки первый мошенник,
Пьяница вышел, картежник и вор.
Сдохла скотина, разрушился двор,
Ветер и снег проникают сквозь дыры,
Парень с гармоньей обходит трактиры,
Песни играет, и курит, и пьет,
В праздники тешит крещеный народ.
Бабы унять не умеют мальчишку.
«Пусто в кармане? Давайте на книжку!»
И вырастают в трактире счета.
Федя, что лето, меняет места.
Парень смеется проклятому горю,
Хвастает: «всякого я объегорю».
К барам придет, разведет: «так и так,
Дайте на бедность», — и разом в кабак.
Больно хитер был на выдумки парень,
Долго ругался обманутый барин,
Федя хвалился на целый кабак:
«Рубль мне пожаловал барин — дурак!»
Старшие Федю ругали и били.
Девки-то, девки зато как любили!
Пусть паренек — и пьянчужка и гол,
Женский был падок до Феденьки пол.
Песни ли пел он особенно складно
Ночью июньской, пахучей, прохладной
Бойко ль подмигивал черным глазком:
«Я не с одною, мол, девкой знаком!»
Только бежали к нему и девицы,
И от немилых мужей молодицы!
Муж молодой по вечерним зарям
На версту Федю не пустит к дверям.
Часто видался ночами украдкой
Федя с одною пригожей солдаткой.
Песен уже не слыхать с деревень.
Федя с солдаткой залез под плетень.
Вспыхнет порою его папироска,
Яблоня дрогнет, зашепчет березка…
Ах! приходилось и мне подстеречь
Смех, поцелуи, любовную речь.
Бегло над рожью дрожала зарница,
Плакала в поле полночная птица.
Тыкался пьяный по улице зря,
А уж над лесом краснела заря.
Ох! и любила же Федю солдатка.
Много ночей провели они сладко.
Но из Варшавы вернулся солдат,
Он не особенно Феде был рад.
Разом смекнул. Не пускаясь в расспросы,
Женку схватил он за русые косы,
И, богатырские сжав кулаки,
Ей на лицо посадил синяки.
Делом затем он почел непременным
Федю хватить по височку безменом.
Хряснули кости, и брызнула кровь…
Будешь солдаткину помнить любовь!
Федя в больнице лежал три недели,
Бледный и хмурый поднялся с постели.
В узел связавши всю кладь, что была,
Скоро ушел из родного села.
Видел во сне он церковные главы,
Шел в монастырь преподобного Саввы.
Федя постится, смиряючи плоть.
Воду качать и дровец наколоть
Послушник каждое утро обязан,
Часто бывает игумном наказан.
К первому звону встает на заре,
Сор выметает на грязном дворе.
«В хор выбирают, кто будет почище, —
Мыслит игумен, — а это ведь — нищий».
Кто-то однажды игумну донес:
«Послушник новый, сгребая навоз,
Дивно поет-распевает стихиру».
Федю позвали, приставили к клиру.
Новый монах, по скончанье поста,
Шел на побывку в родные места.
Пухом зеленым леса зеленели,
Жавронков сыпались звонкие трели.
Редко виднелись из трав и кустов
Желтые глазки апрельских цветов.
Ива склонялась над лужей зеркальной,
Девичий хор раздавался Пасхальный.
Издали Федя узнал голоса:
«Это Мавруша! девчонка краса!
Думала замуж идти мясоедом:
Эх! даже час нам грядущий неведом.
Жизнь — суета, как раскинешь умом».
Девичий хор замолчал под холмом.
Федя Пасхальную зачал стихиру.
Песнь широко растеклася по миру,
Жавронком песня взвилась к небесам,
Полой водой разлилась по лесам.
С краю села, под березкой зеленой —
Парни с хоругвями, девки с иконой.
Жарко на солнце горят образа,
Солнце смеется Мавруше в глаза.
Девка наряднее писаной крали,
В новых калошах и розовой шали.
Федя подходит, отвесил поклон,
Сел на пенечек у самых икон.
«Здравствуйте, девки! Здорово, голубки
Что усмехаетесь, кажете зубки?
Блудный и грешный от вас я ушел,
Бог вразумил, ко спасенью привел.
Дядя не даром, старик богомольный,
Слушать водил меня звон колокольный.
Мир я покинул, бежал из тюрьмы,
Век буду петь тропари да псалмы.
Душу мою не поймет лукавый
В тихом дому преподобного Саввы».
