Серо, туманно утро было.
Казалось, солнце навсегда
Сокрыло лик. Кой-где уныло
Бродили тощие стада.
Волчицей вскормленных народов
Бедна земля. Водопроводов
Лежат руины здесь и там.
Я радуюсь святым местам:
Давно родным, давно желанным
Мне воздух Лациума был.
Какой восторг мне грудь стеснил,
Когда я въехал в Тускуланум,
Куда стекался Рима цвет
Для платонических бесед.
Привет тебе, владыка мира,
Град Юлиев! целую прах
Твоих камней. Темно и сыро
На величавых площадях,
Где бьют немолчные фонтаны;
Неиссякающие краны
Кропят чугун тритоньих лап
И каменные лики пап.
По улицам, домами сжатым,
Летит пролетка. Вот и он,
Поросший пиниями склон
Садов Лукулла. Ароматом
Былого Рима дышит грудь…
Пешком я продолжаю путь.
Но где следы роскошной были,
Когда здесь пировал Лукулл?
Увы! теперь автомобилей
Здесь слышен непрерывный гул.
Они в тени старинных пиний
Стрекочут в дыме и бензине
И гонят робкую мечту.
С презрением на суету
Героев древних смотрят бюсты,
Воспоминая о годах.
Когда в классических садах
Аллеи пиний были пусты,
В лазурном небе спал платан,
Задумчиво журчал фонтан.
Но вот с небес, еще ненастных,
Взглянуло солнце, и горой
Семинаристов, в рясах красных,
Идет на солнце чинный строй.
На пурпуре окровавленном
Играет солнце. По зеленым
Аллеям движутся они:
То гаснут в лиственной тени,
То вспыхнут вновь на солнце Рима.
Они проходят, как на смотр,
И скрылись. В отдаленье Петр
Блеснул из тучи, как из дыма,
И тускло, медленно угас.
Скорей на форум, мой Пегас!
Так вот он, вот он, о котором
Так долго, страстно я мечтал,
Гроза народов, римский форум,
Где, как торжественный металл,
Гремел противник Катилины.
Как рукоделия из глины,
Упали храмы и дворцы.
Величья римского борцы
Прошли, как сон. Иная вера
Воздвигла здесь победный стяг:
На мирно тлеющих костях,
Близ арки гордого Севера,
Трава пробилась зеленей,
И ирисы синеют в ней.
Кому погибший Рим не жалок?
Кто хладною попрет пятой
Руины капища весталок
И камни Улицы Святой?
Здесь целомудренные сестры
Святой огонь хранили. С ростры
Громил тиранов Цицерон,
Когда на Рим со всех сторон,
Как тучи, плыли триумвиры.
Надевши тоги и венцы,
Молились консулы; жрецы
Кропили кровью жертв кумиры;
Их скорбная толпа ждала
Благовестителя орла.
И пред Юпитеровой птицей
Они молились в дни невзгод…
О, как люблю тебя, волчицей
В пещере вскормленный народ!
Твоя неистовая сила
В едином муже воплотила
Себя: царя на площади,
Он Рим носил в своей груди.
Я посетил твой Тускуланум:
Чаруя восхищенный взор,
Синела даль сабинских гор,
Лазурным скрытая туманом,
И под ногой моей, мертва,
Шуршала чахлая листва,
Театра каменные плиты
Одни гласят о старине,
Над ними бродят иезуиты,
И дремлют рощи в вечном сне.
Они забыли о беседе
На языке, подобном меди,
Которой тешил свой закат
Великий римский адвокат,
Досуги посвящавший музам.
Здесь он о Туллии своей
Грустил, увядшей в цвете дней.
Когда же тройственным союзом
Антоний наступил на Рим,
Что сталось с мудрецом седым!
Оставлен стиль, заброшен свиток
Святых Платоновых бесед.
Почуяв прежних сил избыток,
В надежде славы и побед,
Опять философ престарелый
Кует отравленные стрелы
Своих обдуманных речей.
Среди баллист, камней, мечей
Он встречу страшную готовит
Врагам народных, древних прав,
Все силы разума собрав,
Грозит, расчетливо злословит,
Слова, кипящие грозой,
Смягчив правдивою слезой.
Ты был помехой триумвира
Неистовому торжеству,
И пала смертная секира
На непреклонную главу.
И опустел твой Тускуланум,
И в жертву предана тиранам
Порабощенная страна.
Но будущие времена
Услышат звон твоей латыни.
Великий! не узнаешь ты,
Как месть научной клеветы
Преследует тебя и ныне…
Он сгинул, не оставив след,
Немецкой низости памфлет.
></emphasis>
Кумиры строгие белеют,
Античный услаждая вкус…
Хотя в жаровне угли тлеют
Под статуями древних муз,
Собачий холод в Ватикане,
И мерзнут нимфы в легкой ткани.
У всех туристов пар валит
Из уст. От мозаичных плит
Еже сильнее этот холод.
Но, невзирая на мороз,
В венке из ароматных роз,
Рафаэль так же вечно-молод,
И, как весною облака,
Живая кисть его легка.
Он тот же легкий и прозрачный,
Дитя любви, дитя весны…
Но там, внизу, в капелле мрачной,
Сверхчеловеческие сны
Запечатлела кисть титана.
Сгустилось облако тумана,
Чуть свет струится из окон,
В тени таинственный плафон,
И краски хмурые поблекли.
Там духи ужаса парят
В предвечной тьме… Туристов ряд
Вперяет жадные бинокли
Туда, где виден во весь рост
Харон, поднявший черный хвост.
И это пред святым престолом!
Как бог языческой земли,
Христос представлен полуголым,
И свеч священных фитили
Хвосты чертей поджечь готовы.
Как смрадный дым черно-лиловый,
Клубится небо, точно ад.
Здесь баня или маскарад?
Апостол Петр, старик дородный,
Весь в мускулах и нагишом,
Вот так и хватит вас ключом…
Ужели в праздник всенародный
Пред чернобесием таким
Обедню совершает Рим?
Всего милей была мне фреска,
Совсем угасшая от лет,
Но нежно-золотого блеска
Она еще хранила след.
Здесь Моисей, склонивши взоры,
Прекрасным дщерям Иофора
Ведро водою наполнял.
Из мглы рукав его сиял
Сияньем золотым и темным.
Прелестна с головы до пят,
Сжимая в пальцах виноград,
Стояла дева с видом скромным,
Как у невестящихся дев,
На стройный посох прялку вздев.
Обвив чело косой янтарной,
Ее воздушная сестра
Была, как облак лучезарный,
Вся соткана из серебра.
Кругом пастушеского быта
Следы: пьют овцы из корыта,
Из тыквы сделанный кувшин
Валяется в траве… Как сын,
Ты будешь Иофором принят,
Беглец Египта, Моисей!
Лишь эта из капеллы всей
Меня картина не покинет,
И не изгладится из глаз…
Я сиживал пред ней не раз.
></emphasis>
Вот древний праздник Римской черни!
И накануне Рождества
Я в храм Петра пришел к вечерне.
Предпраздничного торжества
Его приделы были полны;
С кадильниц голубые волны
Струились; отрок зыблил их;
Звучал орган; латинский стих
Младенца славил, и в кисейной
Одежде белой плыл аббат,
И пел он на гортанный лад,
Поднявши взор благоговейный.
И я, невольно умилен,
Внимал вечерний антифон.
Во всех церквах поют органы:
Родился в яслях Царь земли!
На площади Петра фонтаны
Сияют в радужной пыли.
Иду под свод колонн массивных;
Весь Ватикан, в одеждах дивных,
К приделу Хора востекал,
Где престарелый кардинал
Свершал над гробом Златоуста
Святую мессу, с головы
Сложивши митру. Но увы!
В громадном храме было пусто:
Турист в покинутых стенах
Бродил с Бедекером в руках.
Под сенью ватиканских сводов
Я видел дней твоих закат,
Союзник северных народов
И Льва Тринадцатого брат.
Уже расслабленный и старый,
В последний раз святые дары
Ты на престоле возносил
В день Рождества. Я посетил
Твою обитель вместе с Эрном,
Поклонником Сковороды.
Ты на церковные труды
Благословил нас, Церкви верным
Меня и друга моего
Нашел, сказав: «браво! браво!»
Другой из глубины могилы,
Из мглы невозвратимых дней,
Встает монаха образ милый
И он душе моей родней.
Приветлив, тих, гостеприимен
Был среброкудрый старец Пимен,
Как оный Пушкинский чернец.
Меня ребенка мой отец
Возил в его святую келью.
Он в Риме был архимандрит;
Придет в отель к нам, подарит
Мне книжку… шумному веселью
Он был чужой: его смущал
Беспутный римский карнавал.
В толпе нахальной, буйной, вздорной
Так было странно иногда
Его клобук увидеть черный.
Серебряная борода
Струилась легкими волнами.
Он за зиму сошелся с нами,
Потом в Москве нас посетил;
А там и след его простыл.
О милостивом Филарете
Мне книжечку оставил он.
Всегда потом, как светлый сон,
Сопровождал меня на свете
Тот образ старца в клобуке,
Я часто звал его в тоске.
Он ангелом, слетевшим с выси,
Мне в детстве был. Теперь же вновь
Смиренный инок Дионисий
В моей душе возжег любовь
К таинственным пещерам Рима.
В потухшем алтаре незримо
Молился он по вечерам.
Я часто в православный храм
Ходил на площади Кавура.
Смиренный там архимандрит
Читал канон: больной на вид,
Сухая, слабая фигура,
Волнами кудри на плечах,
И тайна светлая в очах.
Спокойный духом, плотью хилый,
Он русский инок был вполне.
В пещерах катакомб Прискиллы,
При тусклом, восковом огне,
Где мучеников кость белеет
И, кажется, еще алеет
Их крови благовонный след,
Услышал я его привет.
Живою вестью о Иисусе
Стоял он, причтом окружен.
Я подошел; со всех сторон
Раздался шепот: Russi! Russi!
Так люди разделенных вер
Сошлись во тьме святых пещер.
></emphasis>
В день Рождества лучом весенним
Играет южная зима.
Всхожу по мраморным ступеням
Капитолийского холма,
Где бродит тощая волчиха
В железном логове, и тихо
Сидят, нахохлены и злы,
Капитолийские орлы.
У нас в конце шестой недели
Поста, вблизи Никольских врат,
Такой же гам, и треск, и ад,
Как перед храмом Арачели,
Куда валит толпа людей
Послушать проповедь детей.
Где предрекла Октавиану
Сибилла ход земных судеб,
Теперь молиться я не стану
На разукрашенный вертеп,
С мишурным, золотым Bambino.
Но дети стаей голубиной
Воркуют с кафедры. Меня
Заученная болтовня
Невольно трогает. Их жесты
Порывисты, как у южан.
Здесь дети знатных горожан
Знакомятся. Здесь есть невесты
Для жениха в пятнадцать лет,
Здесь каждый мальчуган — поэт.
Я не забуду величавой
Равнины Лациума. Дол
Покинул я. На Monte Cavo
Меня ленивый вез осел.
С вязанкой хвороста навстречу
Шла дева. Я ли не замечу
Албанских благородных плеч?
Блаженством мимолетных встреч
Я прежде жил, и погибала
Душа от нежных, страстных дум…
Те дни прошли… Лишь ветра шум
Свистел в горах. Где Ганнибала
Был прежде лагерь боевой,
Я ехал древней мостовой.
К камням Юпитерова храма
Меня тропинка привела.
Всё пусто. Под ногами прямо,
Как голубые зеркала,
Озера Неми и Альбано
Сияли нежно из тумана;
Шумели вещие дубы.
Где Рима древнего судьбы
Решило вышнее избранье,
Теперь лишь ветра слышен свист,
Засыпал камни желтый лист,
И бездыханная Кампанья
Простерлась с четырех сторон;
Окутана в лазурный сон.
></emphasis>
О, Вечный Город! ты от века
Влюбленных пилигримов цель.
Здесь вырос гений человека,
Здесь сладострастный Рафаэль
Почил в объятьях Форнарины.
Здесь стены виллы Фарнезины
Хранят тела его богинь.
Его Олимп, как синька, синь,
Как Возрожденье, всё богато.
Обилен яствами обед,
И боги, нимфы, Ганимед,
Как розовые поросята,
Раскормлены. Античный мир
Здесь нагулял изрядный жир.
Здесь утопал в роскошной неге
Беглец Германии своей
И плел классических элегий
Венок, с певцами древних дней
Вступивши в спор на лире сердца.
Его благословил Проперций,
Ученый муж с огнем в крови,
И с триумвирами любви
Прославлен Гёте заедино.
Оставил здесь глубокий след
Диканьских хуторов поэт.
На темной улице Sistina
В те дни была святая глушь
И реял призрак Мертвых Душ.
Люблю у Trinita de’Monti
Встречать торжественный закат:
Там пинии на горизонте
Чернеют у Фламинских врат,
И Петр угрюмо золотится,
И город темный, как гробница,
Уходит в даль рядами крыш.
Какая мертвенная тишь!
Великий Рим! часы заката —
Твои часы: твой свет зашел,
Не шелохнется твой орел!
Но в блеске пурпура и злата
Твой похоронный балдахин,
И Ватикан, и Палатин.
Иной и лучшей панорамы
Я зритель был. Моей Москвы
Сияли золотые храмы
В лучах весенней синевы,
С них благовест летел веселый:
Канун весеннего Николы
Встречала древняя Москва.
Уже густа была трава,
Черемуха в одежде снежной
Стояла, меж ее ветвей
Журчал незримый соловей.
И образ милый, образ нежный,
Цветка черемухи нежней,
Сулил мне много светлых дней.
