Довольно трудно проследить дальше сложное и противоречивое развитие идейных и религиозных убеждений Соловьева, от «всплеска патриотизма и мессианических чаяний»[278] военного времени, когда поэт еще отстаивает преимущество православия перед католицизмом, до восторженного восприятия католицизма (особенно после поездки 1915 г. в Галицию), когда он по стопам дяди, Вл. Соловьева, стал поддерживать примирение и сближение церквей. Чуть позже, после Февральской революции, Соловьев стал призывать к воссоединению церквей во вселенской церкви, к восстановлению единства с Римом. Победу большевизма Соловьев истолковал как торжество антиевропейских и антихристианских начал. В этой перспективе он не мог приветствовать скифство и восприятие Блоком и Белым русской революции, как не мог приветствовать и новые славянофильские настроения в русской духовной культуре. После окончания Духовной академии в 1918 г. Соловьев переселился в Саратовский край, где жил и служил два года. Об этом периоде он писал в поэме Чужбина (1922). После переезда в Балашов произошел окончательный распад семьи: жена его бросила, и Соловьев вернулся в Москву один. Здесь в 1920 г. он не без долгих колебаний принял решение перейти в католицизм и вошел в общину католиков восточного обряда[279]. После кратковременного возвращения в 1921 г. в лоно православия, в 1924 г. Соловьев окончательно переходит в католицизм и становится католическим священником восточного обряда. Дочь поэта Наталья Сергеевна отмечает: «Силу выдержать все испытания давала религия. В начале 20-х годов Соловьев перешел в католичество, которое воспринималось как сохранившаяся твердыня веры. Католические священнослужители подвергались жестоким гонениям, и перемену конфессии в такое время можно понять как стремление к мученичеству. В 1926 г. С. М. Соловьев становится вицеэкзархом греко-католиков, главой официально не зарегистрированной общины в Москве. При этом “западником” он не стал, сохраняя веру во Вселенскую церковь и особое предназначение России»[280].

В стихотворении 1918 г., обращенном к А. В. Карташеву, Он не лжет — этот ангел на площади града Петрова…, Соловьев, как точно отметил И. Вишневецкий, синтезирует собственную историософскую концепцию, которая лежит в основе его искусства и мировоззрения, явно проектируется в его биографии[281]. История у Соловьева — динамическое противопоставление «хтонического, природного, и мироустроящего, государственнического начал» (тут явное влияние позднего Пушкина, Медного всадника); собственное участие в истории воспринято Соловьевым как «странствие или путь в образах троянско-энеевского мифа» и, наконец, восприятие Рима — как «первого и главного исторического основания вселенской Теократии»[282].

Отсюда у Соловьева органическое понимание творчества и жизни в их разных проявлениях. Отсюда его экуменический пафос, который до известной степени сближает его с Вячеславом Ивановым на основе идей Владимира Соловьева[283], идеализация Рима, что подтверждается аналогичными интересами обоих поэтов в области классической филологии, изучения античного и христианского наследия, эстетики античного театра.

Что касается дальнейшего собственно творческого пути Соловьева, помимо преподавания античной литературы в Брюсовском институте и потом в Московском университете, он примыкает к группе московских «неоклассиков» (А. Эфрос. К. Липскеров. С. Парнок и др.), участвует в альманахе Лирический круг (М., 1922), куда вошел его отклик на смерть А. Блока, стихотворение Стирфорс (герой романа Диккенса Жизнь Дэвида Копперфильда) с намеком на роль Блока в его жизни. Последняя прижизненная публикация стихов Соловьева появилась в альманахе Никитинские субботники в 1926–1927 гг. Одновременно он все интенсивнее занимается прозой, много переводит из античных (Сенека, Вергилий, Эсхил и т. д.) и из новых авторов (от Шекспира до Гёте и Мицкевича). В 1923 г. он заканчивает фундаментальный труд о дяде, Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева, который был опубликован лишь в 1977 г. в Брюсселе. В то же время он занимался писанием мемуаров. Известные его Воспоминания об Александре Блоке были напечатаны в 1925 г. в Ленинграде в книге Письма Александра Блока.

Дальше Соловьев, как католический священник, был отстранен от преподавания и в феврале 1931 г. арестован и приговорен к 10 годам лагерей с заменой на ссылку в Казахстан. Из-за тяжелого психического состояния и благодаря ходатайству Максима Горького он был перевезен в психиатрическую больницу недалеко от Москвы (ст. Столбовая), позже перешел в больницу имени Кащенко. В августе 1941 г. он был эвакуирован в Казань, где и скончался 2 марта 1942 г.

До недавнего времени литературное наследство Сергея Соловьева оставалось в большей части неизданным, и до сих пор многое еще ждет своего публикатора. Что касается собственно поэтического творчества, то самая полная подборка последних стихов была издана дочерью поэта в 1999 (Сергей Соловьев, Стихотворения 1917–1928, Москва), в то время как отдельные тексты появились в разных журналах и сборниках[284].

В своих поздних стихах Соловьев окончательно отказывается от прежнего эстетизма и в суровых и четких формах стиха передает всю идейную многозначность своих духовных исканий. Если в Дневнике изгнанника передан весь трагизм впечатлений и переживаний эпохи революции и гражданской войны, то коктебельские стихи 1926–1927 гг. (Соловьев останавливался у Максимилиана Волошина) представляют собой удачную попытку передать всё изумление перед неожиданной красотой одухотворенной природы.

В стихотворении Мои книги (1924) Соловьев кратко изложил собственный творческий путь от «перворожденной книги» Цветы и ладан до сборника Возвращение в дом отчий. Так он заключил свое сочинение:

Несмотря на утверждения самого поэта и обвинения современной ему критики в эклектизме и неоригинальности, творческий путь Сергея Соловьева вырисовывается вполне органично с первых стихов до последних, неоконченных и неопубликованных отрывков. Поэт-мистик, поэт-ученый, Соловьев в духе средневековых авторов создал огромную и многодетальную стихотворную кафедраль (о ее сложной формальной стороне довольно обширно писал М. Л. Гаспаров). Она стремится к небесам благодаря не столько эстетическим порывам поэта, сколько силе духовных убеждений верующего слуги Божьего.

Для современного читателя поэзия Сергея Соловьева не только интересный и многоплановый пример поэтического энциклопедизма, но и свидетельство неиссякаемого богатства литературного и духовного наследия русского Серебряного века. Его противоречивая и сложная личность в своих стремлениях, удачах и неудачах дает полное представление о великом литературном и жизненном значении эпохи русского символизма.