– Яков, – окрикнул бойца один из работяг, – тебе запаривать?

– Запаривай, – махнул рукой боец и усмехнулся. Он уже успел познакомиться с кем-то за те несколько минут, которые у него были до появления гнуса.

– Это мы виноваты. Расслабились, – сказал Богдан. – Поставили саночки в ручное управление, они машину и пропустили.

– Саночки? – переспросил Яков.

– Платформы, саночки… а как их еще называть? Нам не до названий было. Соединили ленты на два с половиной, шасси нарастили, блок питания посчитали, какой нужен. У нас их много было. Да и чего экономить, когда такое творится. Схема та же, что и у ПР, только размеры больше и материалы.

– Слушай, а та ваша машинка с циркулярками на манипуляторе – хорошая вещь, – задумчиво сказал Сагитай. – Патронов не надо, режет быстро. Много таких?

– Нет. Таких не много. Мы их собаками называем, – Богдан невесело усмехнулся. – Три штуки сделали. Проблемы были с углами. Но потом разобрались, где кардана хватает, а где и коническую передачу поставить пришлось. ГЦ ставить правильно надо, бронировать их, уши приваривать, да и крестовины две по две пришлось цеплять, но крестовины у нас с запасом по прочности, и размеры небольшие. То, что надо. Схемка непростая, но когда припирает в край, так и не такое придумаешь. Это мы с мужиками за две ночи сообразили. Вон Кондратыч большей частью рассчитал. У него какие-то задумки еще раньше были, – он поднял глаза и беззаботно улыбнулся. На его истощенном лице с оттопыренными ушами эта улыбка показалась детской. – Страшно было жуть.

В отдалении послышался треск пулемета.

– Идут? – встревожился Яков.

Богдан прислушался.

– Нет. Ползунки. Одиночки. Когда гнус идти начинает, уже не перепутаешь. А если ночью с крыши смотреть, то вообще конец света, – механик покачал головой.

– Ну, так что, будем ждать, когда ночь наступит, или рванем на выход? – спросил Сагитай, скрывая волнение.

Богдан посмотрел на него так, как будто всерьез раздумывал, остаться здесь или нет. Но, видимо, сейчас он думал о чем-то другом. Видимо, для него нынешняя обстановка была пиком безопасности. Человек научился жить в таких условиях.

– Конечно, рванем, – вернулся к вопросу механик. – Сейчас силы поправим, роботов из поля выведем и рванем.

– Ну, так давай, выводи, – нетерпеливо сказал Сагитай, подходя чуть ближе и стараясь заглянуть в тусклый монитор компьютера, который механик держал на коленях.

Богдан поднял голову и, прищурив от солнца один глаз, рассматривал лицо Сагитая через щиток.

– Ну, так для этого туда идти надо.

– Куда?

– Туда, – кивнул головой в сторону забора механик. Затем вздохнул и буднично добавил: – У нас триста тридцать четыре аппарата. Часть из них завязла под трупами, повреждена, ослепла, но не уничтожена. Их надо освободить, подчистить, и тогда мы их выведем.

Действительно, оставить больше сотни поисковых роботов, исправных в принципе, в таком положении было неоправданной глупостью. Нельзя оставить такое количество техники, способной стрелять, резать и давить гнус, а также быть наблюдательными пунктами и патрулем.

– Мы их регулярно выкорчевывать ходили… – продолжил Богдан.

– Без защиты? – изумился Яков.

Богдан хмыкнул, переводя взгляд на Якова и несколько секунд странно смотрел на него. Теперь Сагитай был уверен, что механик чуть тронулся умом.

– А как еще? Выходят десять, возвращаются пятеро или двое. Ты думаешь, куда мы всех людей подевали? Если бы туда не ходили, они бы нас две недели назад забрали…

Он снова усмехнулся. Невесело. Тяжело.

Центр занимал площадь около двухсот гектаров, то есть около двух квадратных километров. В эту площадь входила куча мелких и средних построек, таких как корпуса гаражной техники, выставочные павильоны, вспомогательные мастерские вроде столярного цеха, также площадки для хранения отработанных и списанных по причине бесперспективности разработок в металле и другого обезличенного хлама. Если считать площадь по внешнему ограждению из бетонного забора с колючей проволокой наверху, то все триста га. Основное направление, с которого приходил гнус, восточное. Именно в эту сторону и двинулся небольшой отряд из четырех человек.

Штыковая лопата в руках, снаряженный пистолет на поясе, артефакт на шее, мечи, автомат и гранатомет за плечами, бронежилет и шлем с очищенным и опущенным щитком. Так выглядели Яков и Сагитай, отправившиеся за забор выкорчевывать ПР. Чуть позади в паре шагов, закинув лопаты на плечи и таща в небольших вещмешках канистры с промывающей жидкостью и ветошь, шли Михалыч и Гаврила, чудо-сварщик и токарь седьмого разряда. Золотые руки ЦВТПР «Ладога». Михалыч, мужик лет пятидесяти, кудрявые волосы крупными кольцами, про такие еще говорят, когда описывают цвет, – перец с солью, крепкий и ширококостный, с загоревшей от сварки красной шеей. Он, как и все, изрядно похудел, но сам изъявил желание пойти с воинами на выкорчевку. Гаврила, лет сорока, высокий, брюнет с седыми висками и покрасневшими от недосыпания и стресса глазами, в которых сейчас появился луч надежды. Он тоже вызвался пойти сам, возможно, потому что не хотел терять из вида тех, кто принес ему шанс на спасение. Оба были все еще достаточно крепки, а про отчаянную смелость и решительность всех защитников «Ладоги» можно было и не заикаться.

Первые пятьдесят-семьдесят метров от забора были пустыми. Трава, которая давным-давно превратилась в прах, разлетелась ветром, а высушенная солнцем земля пылилась от каждого шага. Далее пошли первые тела гнуса. Пока еще одиночные. Их называли «ползунками». Такие ползунки выживали после уничтожения основной массы, выкапывались и медленно ползли к забору, к людям. Заметить их было несложно, если ПР оказывался в зоне прямой видимости, но случалось всякое. Примерно с этой линии начинали дежурить первые ПР127. Чистые, свежие, со слегка почерневшими стволами пулеметов и почти не работавшей циркуляркой.

Далее пошел, как выразился Михалыч, «хворост». Здесь уже почерневшие и застывшие трупы гнуса лежали вплотную друг к другу, иногда наваливаясь друг на друга. Такая полоса простиралась еще на сто с лишним метров. Здесь, перекатываясь по рассыпающимся под весом ПР трупам, дежурили уже крепкие, матерые стальные воины с забрызганными черной кровью башенками, прокопченными стволами пулеметов и сполна отведавшей крови гнуса циркулярной пилой. Бойцы старались переступать страшные черные мумии с желтыми костями и провалившимися глазницами, но все равно время от времени они отчетливо слышали хруст кости из-под ноги. Оказывается, даже кость меняла структуру и после смерти гнуса становилась хрупкой и ломкой. Не такой, чтобы развалиться на мелкие кусочки, но достаточно ломкой, чтобы не выдерживать неполного веса случайно наступившего на нее человека. Михалыч и Гаврила шли, нисколько не задумываясь о том, наступать на «хворост» или нет. Они больше смотрели по сторонам, чем под ноги, но вскоре остановились. Бойцы хоть и понимали, что сейчас степень риска для них незначительна, но находиться здесь, даже среди бела дня, им было неуютно.

– Чего высматриваешь, Михалыч? – спросил Сагитай, упирая лопату в землю, которая все еще была в просветах между трупами.

– Да вот, смотрю, как наши детишки за местностью приглядывают, – ответил он скрипучим голосом.

– Какие детишки? – не понял Яков. – Вот эти?

Он указал черенком лопаты на повернувшегося в паре десятков метров на ходовой тележке ПР762, от движения которого черепная коробка гнуса, попавшего под гусеницы, лопнула, и оттуда, словно споры гриба, вылетела черная пыль.

– Да… какие же сейчас у нас могут быть? Мы их уже по-другому и не называем. Язык не поворачивается, – ответил Михалыч, встав рядом и уперевшись обеими руками в черенок. – Мы сюда уже не по одному разу ходили. Тут для ползунков самое место. Лучше всего видно их. Видишь, в чем дело, за нами тоже приглядывают, вон, с крыши.

Бойцы оглянулись. Действительно, с крыши одного из зданий из-за улитки вытяжного короба им помахала рука. Михалыч продолжил: