***

Тем временем где-то недалеко от Обуховичей из лесной опушки вышло несколько человек. В руках были корзины, в которых болтались грибы, не так уж и много. На спинах рюкзаки, в руках палки, все было как положено, но одна беда: они не светили себе фонарем. Плотно надвинутые кепки и запачканные сажей и грязью лица делали невозможным рассмотреть их даже при дневном освещении. Заметивший их ПР-762, работавший в автономном режиме патрулирования, словно дрессированный пес, засек движение и понесся «обнюхивать» идущих. Они заметили его на большом расстоянии, гораздо большем, чем это можно было сделать человеку в темноте. Тем не менее, держась друг за другом, они продолжали движение на юг. ПР приблизился на расстояние нескольких метров и включил фару, освещая лица. Идущие замерли, позволяя роботу сравнить то, что он видит, с базой данных и замерить температуру. Они терпеливо ждали, пока он зафиксирует каждого. К трем первым шедшим он, осветив и просканировав, потерял интерес, а вот четвертый привлек его внимание. Температура тела тридцать два градуса, тридцать один… тридцать… двадцать девять… ПР отъехал на несколько метров и, достав оружие, длинной очередью опрокинул зомби, затем, рванув на него, схватил манипуляторами и потянул на уже раскрутившуюся циркулярную пилу. Стоящие рядом «грибники» как один отвернулись и, не проронив ни звука, пошли дальше. Распиливаемый зомби воспринял это как должное, принеся себя в жертву, не проронив ни слова, не вскрикнув и не сопротивляясь.

Следивший за монитором ноутбука в одной из будок управления роботами сидел с закрытыми глазами. Наушник из его уха выпал, он мерно и глубоко дышал. Товарищ, сидевший рядом, также пялился в свой экран, но и он был на полпути к Морфею. Другие операторы, следившие за камерами дежуривших ПР-762 на этом участке, тоже боролись со сном. Возможно, в этом была виновата общая духота и плохая вентиляция будки, возможно – темные экраны, на которых часами ничего не происходило, возможно – мерный шум двигателя и равномерное гудение аппаратуры, может быть, изменения в погоде, может быть, отсутствие офицера на своем посту вместе с остальными, который был не в силах находиться в тесном замкнутом пространстве и уже час как ушел в кабину к водителю, где, достав из бардачка пузырек с водкой, тихонько налил себе и рулящему за свой день рождения. Мало ли можно найти причин? Но если бы он сейчас вышел из машины и посмотрел метров на сто назад, он бы увидел, как несколько человекообразных силуэтов с корзинами идут, опираясь на трости, под ночным пасмурным небом в сторону трассы Р02.

Черные свечи колыхались, обозначая движение в тоннеле. Лука сидел на земле, а перерождающаяся Лилит – на троне, завернутая в накидку. Ее перерождение проходило спокойно, без пробуждений и беспокойства. Единственное, что беспокоило и в то же время радовало Луку, – это то, что вирус, очевидно, мутировал вместе с изменением его роли в организме носителя. Если раньше он заставлял подчиняться и жестоко наказывал при любом ослушании, то теперь он превратился в помощника, не заставлявшего, но подсказывавшего. Похоже, этот быстро изменяющийся штамм уже в новой форме перешел на Лилит и теперь оставлял на ней совершенно другие отметины. Ее тело не покрылось пятнами, нет, но все сосуды и вены, за исключением верхней части лица, проступили с небывалой четкостью темного, просвечивавшего сквозь кожу цвета. Проявившиеся линии сосудов своим странным рисунком делали Лилит еще более красивой и мистически ужасной одновременно. Он считал удары ее сердца. Несколько раз сердце трепетало, словно боролось со сном, но, будучи не в состоянии преодолеть силу овладевавшей телом колонии, смирялось, продолжая мерно отбивать свое сдвоенное «тут-тук». Лука чувствовал, что процесс завершается, и, было ли перерождение ужасно или нет, судить не ему. Для него Лилит останется навсегда первой и, наверное, единственной, той самой безумной и неудержимой, той, которая отдала свое сердце, тело и душу ему, и, что бы ни случилось, он не уронит этот дар и не переступит через него. Тук-тук… Без нее он лишь получеловек, а с ней он Бог, пусть совершенно не тот, который указан в книгах, не тот, которому поклонялись они и одного из которых положили в мавзолей, но другой, имя которого нарисовано черной краской на стенах этой шахты. Тук-тук… И если так расположила дороги воля вселенной, то он не имеет ничего против. Тук-тук… Кто он такой, чтобы перечить стольким поленьям из человеческих судеб, сожженным вдоль дороги, по которой он идет? Тук… тук… Последние удары человеческого сердца.

Лука встал, взял колокольчик, ждавший своего часа на подлокотнике трона, и позвонил. Мелодичный звук содрогнул пространство и зловещим эхом из темноты донесся до ожидавших. Лука всем существом почувствовал волнение и оживление там, дальше по коридору. Скорее ощутил душой, чем своими способностями, волнения множества человеческих сердец, топот множества ног, испуганных и обрадованных одновременно, спешивших на звон и не веривших в него. То, что он увидел, было выше его ожиданий. Конечно, когда Лилит попросила разрешения на то, чтобы ее братья присутствовали, он не мог отказать, но сейчас появление двух длинных колонн людей со свечами в черных накидках с глубокими капюшонами было неожиданно. Вошедшие, все молодые люди до двадцати лет, наверное, только единицы быть чуть старше, остановились, встав полукругом в нескольких метрах от трона. Лука хотел предупредить их, чтобы они отошли, но, решив, что не будет вмешиваться без надобности, молча наблюдал, стоя в стороне. Лилит уже открывала глаза. Перерожденная и свободная. Он видел, как ее красное угасавшее и бледневшее свечение человеческой жизни исчезло и осталось только серое, и теперь она, плохо понимая, что происходит, силилась встать. Слабость ее тела была очевидна, но Лука не вмешивался. Он знал, что она встанет. Все перерожденные находили в себе силы подняться и пройти несколько метров. Лилит наконец оперлась руками о подлокотники и привстала. Накидка осталась на троне, а она стояла, не понимая своей наготы, покачиваясь от слабости и голода. Мелкая дрожь пробежала по ее телу, сплошь исчерченному четкими, как будто черными, линиями вен, которые образовывали рисунки рек и сеть узоров, причудливо втекавших в татуировки и вытекавших из них. Феникс теперь имел другой образ. Разбитый рисунок словно ожил, неся черепа в лапах над пустыней. Секунду в ее глазах был немой вопрос, но всего лишь секунду. Она посмотрела на Ворона, явно узнав его, и тот громко сказал:

– Приносящий себя в жертву, твой час!

Из полукруга вышел парень и скинул капюшон. Лет четырнадцати, бледный, болезненный, с темными кругами под глазами, лысый, с тонкой шеей и, наверное, такими же тонкими руками. Он, едва дыша, подошел к Лилит. Даже не дойдя пары метров, он вдруг посерел, открыл рот и рухнул навзничь, не успев потушить свечу. Капюшон по инерции проехал по затылку и закрыл лицо.

– Еще, – хрипло приказала Лилит.

Тишина, царившая в подземелье, стала еще глубже. Ворон скинул капюшон.

– Я готов, сестра, – без страха сказал он, сделав шаг.

Лука поразился его бесстрашию и вере. Если Лилит заберет его, то, наверное, это будет большой потерей для их общества.

– Нет… – сказала она, переводя дыхание.

Прекрасная и нагая она прошла мимо замерших в религиозном ужасе отроков.

– Ты! – сказала Лилит.

Тот, к кому она обратилась, понял это без слов, да и трудно, наверное, было бы этого не понять. Он вышел из полукруга, подойдя к ней вплотную. Она сняла с него капюшон. Крепкий, даже немного полноватый парень лет шестнадцати. Короткие густые светлые кудрявые волосы. Она улыбнулась ему, он, глядя на нее, нагую, ужасную и по-прежнему невероятно прекрасную, улыбнулся в ответ. Лилит подошла к нему и обняла, прижавшись всем телом и потушив собой свечу. Глаза в глаза и один глубокий поцелуй. Поцелуй смерти. Парень, еще не понимая, что умирает, попытался обнять ее, но не успел, превратившись в черный снимок смерти. Лилит облегченно выдохнула – голод был утолен, и она отпустила его. Тот упал на спину, показав на неузнаваемом лице улыбку, с которой он ушел из жизни.