– Чья камера? – резко спросил он, показывая на монитор, в котором время от времени появлялась красная машина с пробоиной.

Офицеры связи переглянулись.

– Четыреста четвертый ДПР, товарищ генерал! – вскочил майор, вытянувшись в струнку.

– Вольно. Покажи вот это! – он указал на монитор, в котором как раз появился приметный красный корпус.

ДПР127, видимо, стоявший на участке, где прямого прорыва не было, получив ручное управление, замер камерой на указанном объекте. Зум показал темнеющее и уже как будто подсыхающее пятно крови на металле, кусок троса, торчащий из корпуса машины, уходящий вниз.

– Здесь было тело, где оно? – требовательно сказал Войтенко.

Камеры повели за тросом, который распушился стальными усиками, и теперь на всей его поверхности поблескивали жидкость и мелкие куски плоти. «Тридцать метров троса и якорь», – с пониманием происходящего и надеждой на якорь вспомнил генерал. Камеры из того положения, где находился ДПР, смогли отследить только половину, на которой, как и ожидалось, тела не было.

– Найдите тело, покажите мне его! – приказал Войтенко.

– Нужно будет снять с поста робота. Нужен приказ генерала армии, – ответил офицер.

– Я его советник, делай, как сказано, майор! – повысил голос Войтенко.

– Есть!

ДПР снялся со своего, очевидно, укрепленного и защищенного места и покатил вдоль поблескивающего влагой троса. «Три, пять, десять, пятнадцать…» – мысленно считал Войтенко. Якорь четырехпалый, развернутый, с зазубринами, вырваться с такого невозможно… Но гнуса на нем нет. Он должен был сидеть тут, как кролик в удавке, и ждать циркулярной пилы или огненного покрывала от ДПР, но его тут не было!!! Только пробитый и снятый бронежилет, нанизанный на трос, там, где должно быть тело.

Войтенко, не моргая, уставился на якорь, пробитый бронежилет и кровавый трос, запутавшись в мыслях. Гнус смог пройти тридцать метров по лохматому тросу, оставляя на нем свои органы, но он не мог сняться с якоря. Для того чтобы сняться с троса, он должен был разрезать себя им или…

– Черт! – не сдержался Войтенко.

Гнус проскочил, какими усилиями ему это удалось, нельзя представить. Возможно, он осознанно перепиливал себя этим тросом, чтобы тот вышел сбоку, а броник отсоединил от тела в самом начале и даже, наверное, давил на броневые пластины от себя, усиливая натяжение троса, чтобы… чтобы перепилить себя, как волк отгрызает ногу, чтобы сняться с капкана.

– Черт! Черт! – еще раз повторил генерал.

– Разрешите вернуть ДПР на пост? – вытянувшись в струнку, снова вскочил майор.

– Выполняйте! – рявкнул генерал и развернулся.

«Ну ладно, ну один, ну два, ну десяток в городе… Это не конец света, – думал он лихорадочно, возвращаясь на свое место. – Их тут гибнет перед стеной тоже немало. Те, кто прорвался, должны скрыться в помоях или подвалах и не отсвечивать, ожидая, когда прорвутся танки, чтобы поддержать их. Ведь преодолевших стену не так уж и много, а в меньшинстве они должны сидеть тихо, поскольку их план еще не сыграл. А кто сказал, что у них план ждать биотанки? Потом… Что за неправильный шлем был на…» – Войтенко вспомнил, что за шлем был на гнусе. Это был пилотный шлем. Тот, кто прорвался, был пилотом, не штурмовиком. Гнус не станет посылать просто так ценные кадры на убой. Генерал помотал головой, ведя мысленный диалог сам с собой. «Это не тот противник, который не понимает, что делает. Это умный, чертовский умный генерал, способный предвидеть и решать несколько задач сразу. Способный думать, как человек, и наверняка не лишенный честолюбия. Он вывел своего пилота в то место, где его не убьют с остальными, чтобы тот мог выполнить поставленную перед ним задачу. Какую?». Догадка достала червячка сомнения, глаза генерала широко распахнулись. Очевидно, что задача пилота или нескольких дойти до вертолетов, а гнус специально толпится у стены, затягивая сражение. Гнусу нужны вертолеты! Поэтому он сбил не все двадцать, а ровно столько, чтобы летуны отступили на базу, которая располагалась сразу за городом, а со стороны города она доступна, по крайней мере при их возможностях. «Ладно, ладно… – успокаивал несущуюся мысль Войтенко. – Один пилот или несколько пилотов – это не все. Что должны делать остальные, если они не вмешиваются со спины в основное сражение?» – Войтенко прикрыл глаза. Все расчеты с гарпунами беззащитны против гнуса, артефактов нет ни у кого из них, те пятьдесят единиц гнуса, поднявшись по лестнице к крышам, вполне могут уничтожить их, не вступая в контакт, или заразить. Гнусу нужны военные…». Войтенко застонал. Вертолеты с боеприпасами тоже садятся на крышу и возвращаются на общую вертолетную базу. Вот она, простая дорога. Гнус, чертов гнус, он опять их переиграл. Эта беспомощность у стены, скорее всего, спектакль, для того чтобы отвлечь внимание. «Быстрее!» – мелькнула у него мысль. Он кинулся к Самохвалову и, нарушая все правила субординации, дернул его за локоть.

– Убирай расчеты с крыши, убирай вертолеты! Гнус в городе, у него пилоты! – не по форме жарко выпалил он в лицо своему боевому товарищу. – Времени нет! Его цель – вертолеты и личный состав!

– Ты что…

Глаза Самохвалова заметались, он соображал, что к чему. На мгновение в них прочиталось сомнение, но, видимо, в лице Войтенко было нечто такое, против чего спорить он не решился. И до него тоже дошло, что может сделать военный гнус по имеющейся у него системе сообщения. Он может перелететь в любой гарнизон закрывающий город с флангов, где под прикрытием танков, часть из которых автоматизирована, находятся операторы ДПР, защищающих город. Там все без защиты перед ним. Он сглотнул несуществующую слюну, взгляд упал вниз и тут же обратно на Войтенко.

– Ты понимаешь, что если мы уберем крышу, то сдадим город? – прошептал он, побледнев.

– Мы его уже потеряли, Дима, но можем еще сохранить ребят и пилотов. У нас уже нет времени. Решай, – твердо сказал Войтенко.

Самохвалов взял за плечи Войтенко, заглядывая ему в глаза, ища поддержки и помощи. Муки обреченного, муки осознания, муки невероятно сложного решения, цена которого…

– А как же жители? Сто пятьдесят тысяч человек. Им некуда идти, они рассчитывают только на нас…

Светало. Негромко тарахтя двигателем, потрепанный и исполосованный уазик ехал по бездорожью на запад. Местность не была забита лесами, поэтому не скованный в выборе направления автомобиль, переваливаясь на неровностях, трясясь и подпрыгивая, настойчиво двигался в выбранном направлении. Зеленоватая полоска неба позади начала превращаться в красноватую и скоро грозила стать оранжевой, чтобы выплюнуть из себя горячий шар, который будет тем ярче, чем выше. Детектор показывал чистое поле, в чем можно было убедиться, если заглушить двигатель. Наверняка можно будет услышать каких-нибудь птиц или других животных, чувствующих себя в безопасности. Но вместе с тем детектор показывал и многократно повышенный радиационный фон. Осадки, выпавшие здесь некоторое время назад, принесли свои гостинцы из уничтоженной Европы. Трофим, сидящий сзади, завис и замолчал. Складывалось такое ощущение, что он ушел в какой-то энергосберегающий режим, и его глаза снова стали отсутствующими. Сагитай уже пытался обмануть организм и уснуть, даже пробовал пристегнуться ремнем, чтобы меньше болтало, но таблетки действовали, и приходило только отупение, но никак не дрема и тем более не сон. В конце концов, поняв, что заснуть невозможно, Сагитай выставился вперед с тем же видом, как и недремлющий Яков, олицетворяя собой двух упакованных в броню, невнятных, словно с похмелья, сфинксов, хмуро глядящих на пространство перед собой.

Степь под светлеющим небом начала просматриваться лучше, появился небольшой уклон вниз. Кроме того, впереди показались характерные потемнения камыша. Пилить до него было еще с километр, а то и больше.

– О, приплыли! – недовольно пробурчал Сагитай. – Опять лодку искать?