– Внученька, сколько же долгих лет я тебя ждала, – вкрадчивый голос вырывался из горла старика вместе с хриплым дыханием, – Ой, как ждала. Ведь ты обещала мне вернуться. Мамка твоя дура, увезла тебя и ни в какую не давала нам свидеться. А ведь ты такие надежды подавала… Такая способная девочка была. Я и в город к вам приезжала, пыталась выследить тебя, поговорить наедине. Да только она как чуяла, всякий раз в мои приезды сопровождала тебя всюду, а то и вовсе не выпускала из дома. Курва…

Голос сбился. Что-то затрещало в горле старика, как помехи на старом радиоприёмнике. Словно пропадала связь, появляясь снова из глубин такой бездны, в какой не бывал ни один живой человек, куда можно попасть лишь будучи мёртвым. Да бывший егерь и был сейчас таким радиоприёмником, через который говорила с Кирой покойница, лежавшая в сухой, выжженной могиле под осиной.

– Я… я не хочу. Не надо, пожалуйста, – залепетала Кира, глотая слёзы.

Пантелей Егорович вздохнул, как вздыхает мать, слушая капризы ребёнка, не желающего есть полезный суп и зная, что он никуда не денется и всё равно съест обед, лишь зря противится и тянет время и своё, и матери.

– Ты обещала мне. Ты дала слово, – змеились губы старика, словно их дёргал за ниточки невидимый кукловод, растягивая в сардонической улыбке.

– Какое слово? – Кира пыталась взять себя в руки, чтобы не сойти с ума, не рехнуться окончательно и бесповоротно в этом глухом лесу.

– Принять дар, стать моей преемницей.

– Я не хочу. Я… Я была маленькой совсем, ребёнком. Какой ответ я могла тогда держать? Для меня это было игрой, не более того, – Кира подобрала ноги, сжалась немыслимым образом в комочек, пытаясь пропасть, исчезнуть, раствориться. Она закрыла глаза на мгновение, надеясь, что ей всё это снится, что это всё не взаправду, не может же она и в самом деле разговаривать сейчас со стариком, находящимся без сознания. А что, если он вообще уже умер? Эта мысль обожгла лёгкие, сбила дыхание, в груди засаднило. Со страхом Кира смотрела на грудь Пантелея Егоровича или того, кем он сейчас был. Нет, едва заметно, но поднимается, дышит, значит жив. Или это то, что в нём, заставляет двигаться грудную клетку несчастного мужчины? Нет-нет, не надо об этом думать. Только не сейчас.

– Маленькие детки куда честнее и мудрее взрослых, внученька, – снова заскрежетал голос и Кира стиснула зубы, чтобы не заорать.

Нельзя, нужно контролировать себя, иначе… Иначе кукуха уедет безвозвратно. Будет потом в местном ПНД слюни пускать до конца жизни. Что же делать? Что ей делать? С тоской Кира всмотрелась в освещённый светом фар участок леса. Волков не видно. Наверное, всё же ушли. Она осторожно потянулась к ручке дверцы, чтобы выйти. Лучше к волкам, чем здесь, с покойницей. Как можно тише потянула наверх кнопку, блокирующую замок. Но едва она начала опускать ноги, не спуская глаз со старика, как машину тряхнуло с невероятной силой. Кира закричала. Тряхнуло ещё и ещё раз. Кире показалось, что они проваливаются в разверзшуюся под ними яму. Бывают ли в наших краях зыбучие пески? Она не знала. Наверное, под землёй в этом месте какая-то полость, не зря ведь образовалась ямина, поваленных деревьев рядом нет, значит это яма не от корневищ. Сработала сигнализация, завывая на все голоса. Кира зажала уши, потом попыталась отключить её, но машина не слушалась хозяйку, сделавшись неуправляемой, как дикий мустанг. Она ожила и сейчас взбрыкивала, тряслась, голосила и выла, как разъярённый зверь.

– А-а-а-а! – барабанные перепонки грозились лопнуть, голову сжало в тисках.

Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Тишина оглушила. Кира решила, что она оглохла. Но спустя несколько секунд она стала различать звуки. В глотке старика снова что-то шуршало, копошилось. Кира прищурилась. Из приоткрытого рта показалась тоненькая чёрная «палочка». Лапка? Она ощупала губы, подбородок, кончик носа егеря. Вслед за ней показалась вторая лапка, третья. А за ними и сам хозяин. Паук. Огромный и мохнатый. Такие, о которых рассказывают в передачах про экзотических животных. Кира ненавидела пауков, боялась их до паники. Она тихо заскулила и снова затрясла дверцу, но та словно навечно застыла, чтобы автомобиль стал могилой для своей хозяйки. Паук выполз на грудь старика и замер. А затем принялся почёсывать своё круглое брюшко, оглаживать его лапками и Кира увидела, что откуда-то из центра его тельца потянулась тонкая блестящая нить. Паутина. Паук собрался плести паутину. Кира уже не кричала. Она тупо смотрела на происходящее, впав в какую-то апатию. У неё же есть травмат. Эта внезапная мысль придала смелости. Кира полезла в сумочку, судорожными движениями отыскала пистолет и прицелилась. Нет. Не получится. Гадёныш не сходит с груди старика. Она не может рисковать. Прихлопнуть гада рукой? Нет-нет, ни за что она не прикоснётся к нему. Сумочкой? Точно. Кира размахнулась и ударила, стараясь сделать это по касательной, чтобы удар не пришёлся на человека. У неё получилось. Паук шмякнулся где-то между сиденьями. Кира застыла в ожидании, наготове с сумкой для нового удара. Но паука не было. Притаился или сдох? Старик закашлялся. Проклятый паук перекрыл ему дыхательные пути своей грёбаной паутиной. Кира тихонечко подвывая, зажмурив один глаз, протянула руку и принялась быстрыми движениями очищать рот Пантелея Егоровича от серой липкой массы. Слёзы градом катились по её щекам. Всхлипывая, она убрала последние слои нитей, и старик шумно вдохнул.

– Пантелей Егорович? – заикаясь, позвала с надеждой Кира.

Быть может ехида уже ушла из его тела? Но старик ничего не ответил. Кира подёргала дверь, попыталась опустить стекло – никакого результата. Она словно находилась в гробу. В могиле… От этих мыслей поползли ледяные мурашки по спине. Никто не знает, где она, никто не найдёт их с Пантелеем Егоровичем в этом лесу. Местные не суются на эту просеку, егерь говорил ей об этом. Боятся ехиду. Даже мёртвой боятся её. И теперь она их понимала. Теперь она поверила во всё. Её бабушка не была милой и доброй ведуньей. Она была самой настоящей колдуньей, чёрной насквозь. Она творила зло, губила и портила, разрушала и уничтожала. Как в калейдоскопе замелькали вдруг перед глазами разные события. Всё то, что память так старательно убрала в самый дальний чулан под увесистый замок, сейчас вываливалось с полок и засыпало её этим ворохом с головы до ног. Кира вспоминала многочисленных людей, приходящих к её бабушке. Всё же, несмотря на испытываемый перед ехидой страх, желающих воспользоваться её помощью было немало. Просили о разном. Несли подарки. Почему она забыла это? Почему её мать не рассказала ей всё? Сама не знала об этом? Не может быть. Ведь перестала же она почему-то возить дочку к свекрови, и даже сочинила всю эту легенду про их смерть до её рождения.

– Забыла, забыла, забыла, – словно в такт её мыслям захихикал старушечий голос.

– Заткнись! – Киру взяло зло, которое перевесило страх, – Заткнись и убирайся туда, где тебе место. В свою могилу!

– Только вместе с тобой, внученька, – прошипел голос.

– Не дождёшься, тварь.

– Раньше ты не была такой плохой девочкой. Такой ласковый ребёнок был, – голос зацокал языком, струйка слюны потекла по бороде старика, тот застонал.

– Город испортил тебя, – продолжала тварь, – А ведь я говорила твоей матери-потаскухе, чтобы она оставила тебя мне. Навсегда оставила.

– Прекрати обзывать мою мать и мучить Пантелея Егоровича! – зарычала Кира.

– Ой ли, глядите на неё, какая защитница нашлась, – захихикала дробно старуха, – Ты же сама ненавидишь свою мать. Из-за неё мой сынок ушёл так рано. Она постоянно доводила его своими истериками и претензиями. И твою жизнь контролировала до каждого шага. Скажи, неужели ты счастлива?

– Выйди из Пантелея Егоровича, – игнорировала её вопрос Кира, – Убирайся, тварь.

– Дай мне руку и я уйду, – с готовностью согласилась та, – Я бы и сама пришла, да эти неблагодарные всё предусмотрели… Пока жива была, бегали ко мне, в ногах валялись, помощи просили. А после смерти моей устроили такое… Кто-то научил их. В гроб вниз лицом уложили. Глаза закрыли поганым венчиком, что веруны мертвецам на лоб кладут. Ничего не вижу теперь, ничего… Руки-ноги связали, воском от пасхальной свечи припечатали. Маком свячёным сверху присыпали. Ельником обложили. Ох, и колется он. Всё тело болит. Ни повернуться не могу, ни сбросить с себя эту тяжесть. А тут и ты ещё постаралась, «умница». Зачем крест проклятый воткнула?! Ну да ничего, всё будет по-моему. Давай руку, дело-то минутное. Нужно только, чтобы ты добровольно это сделала. Прими мой дар, и мы с тобой так заживём, так заживём!