– А-а, Михаил пожаловал! Быстро ты! – обрадованно воскликнул хозяин, протягивая огромную сухую ладонь. На крыльце висели лосиные рога, увешанные старыми фуфайками, полушубками. Сверху висела почти такая же, как и у Михаила, камуфляжная куртка. Чистые половики на полу заставили снять обувь, что мгновенно вызвало протест у Геннадия.

– Да ты что? Проходи так, в доме разуешься.

Но Михаил всё же снял сапоги. В доме было тепло, даже слишком. Белая русская печь прямо светилась жаром. Кухня – а это была именно она – отделялась от жилой половины белой дверью со стеклянными вставками. Слева – умывальник, закрытый занавеской, достававшей почти до пола.

– Проходи, раздевайся, – гостеприимно сказал хозяин, принимая у гостя верхнюю одежду, – Будь как дома.

Отыскав домашние тапочки, Геннадий жестом указал на белую дверь.

– Проходи, дружище, в комнату, там и поговорим. А, чтобы разговор хороший вышел – я сейчас.

Гена исчез буквально на минуту, вернувшись с поллитровкой.

– Не-е, я не буду! – запротестовал Михаил. Он вообще редко пил спиртное, да и новое расследование предполагало передвижение на местности, которое лучше совершать на колёсах, чем топтать дорогу подошвами сапог. Геннадий явно расстроился.

– Ну, одну, для аппетита? – с нотками надежды протянул он, – Не пойло какое – хороший продукт. Все пьют только её. Открылась входная дверь, явив пожилую женщину в чёрной куртке и застиранном платке.

– О, мам, а у нас гость. Тот самый Михаил, про которого я тебе рассказывал, – Специалист.

Старушка с улыбкой, приправленной оттенками подозрительности, посмотрела на гостя.

– Здравствуйте, Михаил.

– Это моя мама – Нина Григорьевна, – представил её Геннадий, пытаясь сделать так, чтобы бутылка не попала в поле её зрения.

– Можно просто – тётя Нина, – поправила старушка, сверля сына взглядом. – Опять нажраться удумал?!! Давно ли откачивали?

– Да, я не себе – гостю, – опешил Геннадий, – С дороги, с устатка – самое то.

– Иди, лучше баню истопи. Гостя я и без тебя накормлю.

– И то верно! – словно обрадовался Геннадий, подмигнув Михаилу, – Я быстро. Насосом воды накачаю, затоплю – и поговорим.

На столе вмиг появилась тарелка серых щей с торчащей мозговой косточкой, ложки, сметана в магазинной упаковке, хлеб, сковородка жареной картошки с колбасой. Несмотря на годы, тётя Нина словно летала по избе, успевая и порезать хлеб, и поставить чайник, и поговорить с внезапным гостем.

– Кушайте, Михаил, кушайте. Может…? – она взглядом указала на бутылку.

– Не-не! – замахал головой гость, с удовольствием хлебая щи. Угощение было действительно вкусным, да и сказывался голод – чашка кофе да бутерброд на завтрак давно уже требовали подкрепления.

– Михаил, откуда вы? – спросила тётя Нина, усаживаясь напротив.

– Из города. Наслышан про вашу беду. Вот, думаю заняться.

– Ой, – вздохнула женщина, неся заварочный чайник, – Не знаем уж, как и жить дальше – хоть в лес не ходи. Так ведь, и над деревней уже летают, проклятые, бабка Дарья сама видела.

– Так, вы бы полицию подключили, – ответил Михаил, – Они бы разобрались. Позвонили бы куда следует.

– Ой, не смешите, – всплеснула руками тётя Нина, – У участкового сноха и шар видела, и голос слышала, так он её в психушку сдал. Не бывает, мол, такого – и всё тут. Меньше мухоморов, говорит, надо жрать.

Михаил замер.

– А что, вы и мухоморы едите?

– Да, Бог с вами, какие мухоморы?! Если и собираем, то только для настойки, суставы мазать. А алкаши наши и почище увидеть могут. Михалыч-то, сосед наш через дом, однажды, когда врачи пить запретили, за ручку чёрта домой привёл. Мол, заблудился, а чёрт его домой проводил. Мы смеёмся, а он красный весь от злости – вот же чёрт, разве не видите. И на пустую руку показывает. А сноха у участкового суставами не мается – молодая ещё. Зачем ей мухоморы? Наркотиков этих здесь отродясь не бывало, водку она не пьёт. Значит, решил участковый, умом баба тронулась. Ну и свёз её в город к врачам.

– И что? Её так вот и упекли?

Тётя Нина принялась накладывать на тарелку дымящуюся картошку.

– Положили, конечно, – вздохнула она, – Вроде как, ничего не признали, но на учёт поставили. А учёт – это всё. Вот, взять Генку. Поставят на учёт – ружьё отберут, права отберут. Как жить-то?

– А что, своей семьи у Геннадия нет? – спросил Михаил.

– Была, – глухо ответила хозяйка, – И жена, и две дочки. Уехали в город, подальше от батьки-пьяницы. Я их не виню, может, и лучше так. Бывают здесь иногда – и то хорошо. А вы-то женаты?

– Нет ещё. Выбираю.

Вошёл Геннадий.

– Всё сделано. Баня топится. Через два часа милости прошу. У меня она быстро греется – сам делал, лично.

Не прошло и минуты, как Гена уже сидел за столом, вопросительно поглядывая на родительницу.

– После бани отдам, – решительно ответила тётя Нина. Геннадий, как ребёнок, смешно надул губу и принялся хлебать щи, тарелка которых, словно по волшебству, оказалась перед его носом. Внутреннее убранство избы – дизайн интерьера, как говорится, – был делом явно женских рук. Крашеные бревенчатые стены, портреты, обрамлённые белоснежными полотенцами. Салфетки на комоде, на всех полочках – чистые, белоснежные. Кровать с классической пирамидкой подушек. Ещё одна печь, стоящая почти посредине помещения. Легкая дощатая переборка начиналась от печи и уходила к стене, образуя вместе с печью подобие разделительной стены, отделяющей спальню от гостиной. С противоположной стороны, той, что ближе к выходу, разделителем служила длинная ситцевая портьера. Там же располагалась и топка. За перегородкой стояли две никелированные кровати, на которых и спали хозяева. Третья кровать с подушками, видимо, предназначалась для гостей. Пятирогая люстра над столом с точёными ножками.

– Тяжёлый столик-то, – подумал Михаил, щупая край столешницы. Явно не современного производства.

Михаил дождался, пока хозяин управится с миской щей, затем задал вопрос:

– Гена, а когда появились все эти странности? Мне бы поточнее узнать. Хорошо бы найти то самое место, с которого всё и началось. Это было бы интересно.

Гена отодвинул миску, вытер рот ладонью, досадно крякнул.

– Так, в июле и началось. Как за морошкой начали на болото ходить, так и началось.

– Где именно, в котором месте?

Гена задумался. Его взгляд обшаривал диван, прислонённый к печке.

– Ну…. Первой, кажись, чокнулась Авдотья. Это дачница. У её мужа раньше родители здесь жили. Муж уже помер давно, а она всё ездит, всё по лесам шастает. В апреле – на болото за прошлогодней клюквой, в июне землянику ищет. По канавам земляника-то, по обочинам. Там же свинец, тяжёлые металлы на обочинах, а она собирает и собирает. Внуков этими ягодами кормит, дура. Ну, вернулась она из лесу. Одна в доме живёт, да в город шныряет через день. Соседи подумали, что туда и уехала, а она, оказывается, двенадцать дней в лесу провела. Главное, не похудела, не потрепалась, будто всего час и побродила. Даже хлеб с колбасой остался, не протухло ничего в корзине-то. А в доме наоборот. Мы бы и не узнали ничего, если бы она сама истерику не подняла: прокляли её, прокляли, мол. Трёхлитровый чугун супа сварила, да в печке и оставила. А что будет с мясным супом через двенадцать дней? Вонища на всю избу. Она-то думала, что пара часов прошла всего. Не мог горячий суп в горячей печке протухнуть. Проклял её кто-то. Сначала голос в лесу, как будто мужика покойного, потом суп. Да там не только суп – хлеб плесенью покрылся, молоко скисло. И в заварочном чайнике плесень. Вонища в доме, словно там труп неделю пролежал. Вот, она и была первой.

– А куда она ходила? Место сможешь показать?

– Могу, – задумался Гена, – Хорошо бы у самой спросить, только в городе она. Серух насолила, домик закрыла – и всё, ждите на будущий год.

– Может, сгоняем? – спросил Михаил, но, взглянув в окно, понял нерациональность своего предложения. Уже начало смеркаться, да и банька…. Она давала право хозяину посидеть, как надо, получить ожидаемое от наступающего вечера.