– Я в твоих услугах ни тогда, ни уж тем паче сейчас не нуждаюсь, проклятая, – отрезал старик, – Уймись, иначе ей-Богу второй раз съезжу тебе по рылу.

– А и бей, – беспечно отозвалась тут же ехида, – Мне чужой хари не жалко. Этот слабак таким же, как ты оказался, одного дела и то не сумел до конца довести. Ничтожество.

Не выдержав, дед быстро вынул что-то из кармана и сунул Марату в рот. Послышалось шипение, ругательства, Марат забился, зарычал, и неожиданно заскулив, затих.

– То-то же, мерзавка, – обтёр ладони егерь.

– Пантелей Егорович, – Кира едва смогла разлепить вмиг пересохшие губы, – Что вы ему дали?

– Кусочек просфоры с собою был. Надысь причастился, так половинку сразу съел, а вторую половинку в карман положил, да запамятовал. Вишь, пригодилась.

– А просфора – это что?

– Пресный хлебец, его в храме пекут, – пояснил дед, – Для вынимания частиц за службой, да верующим после причастия раздают. Благое дело, с утреца кусочек просфорки-то скушать да святой водой запить.

– Значит, не по вкусу она моей бабке пришлась…

– А то. На святой воде это тесто замешивают. Так-то…

Из-за деревьев показались дома. Кира ехала по центральной улице села, как она поняла, а от неё уходили в стороны улочки поменьше.

– Там-то на пригорке школа и сельсовет, а чуть дальше и храм. Только поздно уже, батюшка, наверное, уже у себя, – махнул рукой вперёд в направлении двухэтажного здания на пригорке Пантелей Егорович.

– А где он живёт?

– Да там же и живёт, рядышком, при храме. Дети у него взрослые давно, внуки есть, все в город подались. А матушки Любови в прошлом году не стало.

– Один, значит он остался, – с сожалением кивнула Кира.

– Да как же ж это один? – искренне удивился старик, – Нас у него цельное село да окрест несколько деревень, да ещё приезжие! Докучаем целыми днями. Ему одному и побыть-то, поди, некогда.

– Хороший, стало быть, батюшка?

– У, не то слово. Каждого приветит, обогреет. Мы все, почитай, через его руки прошли. Каждого нового человека, что в мир явился – он крестил. Каждого, кто помер – он отпевал. Да и на исповедь к нему идём. И просто за советом житейским. Другого-то у нас нет, – старик помолчал и добавил, – Непростой он, есть у него сила отчитывать бесноватых, таких по всей России немного. Люди к нему едут отовсюду, когда уже никто помочь не может.

– Что же он, все ваши секреты знает, выходит? – усмехнулась Кира.

Пантелей Егорович как-то странно на неё глянул.

– Ты будто ничего не знаешь о тайне исповеди.

– Не знаю, – честно ответила Кира, – Что за тайна?

– Да, почитай, как государственная. Только изменника судят за предательство Родине, раньше – царю. А священник он перед Небесным Царём обет даёт за тайну неразглашения того, что услышит на исповеди.

– Это как у врачей, – поняла Кира.

– Вроде того, тормози тут, – Пантелей Егорович с ходу открыл дверцу и вышел.

Алтынка, свернувшийся клубком у ног хозяина и всю дорогу смирно лежавший, не издавая ни единого звука, тут же сорвался за стариком, словно боясь оставить его одного хоть на секунду. Кира последовала за ними, бросив назад боязливый взгляд. Марат лежал притихший, сомлевший. Глаза полуоткрыты. Из уголка рта стекает струйка слюны. Запястья и лодыжки Киры всё ещё ныли, налитые тяжестью. Багровые полосы напоминали о стягивающих их недавно тугих верёвках. Она огляделась. Здание школы осталось позади. Перед ними, чуть в низине, возвышалась маленькая, но ладная церквушка с белыми стенами в голубых мазках и тремя тёмно-синими в золотую крапинку маковками. Пушистые звёзды, уже появившиеся на небесном своде, отражались в них, поблёскивая. Над школой повисла похудевшая убывающая луна. Пахло свежестью трав, коровьим духом, яблочным пирогом. Пантелей Егорович направился к маленькому домику из потемневшего от времени дерева, Кира даже и не заметила сразу избушку, разглядывая храм. Чуть в стороне она приметила ограды и кресты. Кладбище. Отчего-то стало неуютно. Кире нечасто приходилось бывать в таких местах. В церковь она не ходила, а на похоронах была лишь дважды – когда не стало отца и позже подруги, та погибла трагически, попав под колёса автомобиля. Так что ассоциации у Киры были очень неприятные. Хотя у кого они могут быть приятными в этом случае? Кира вспомнила, как однажды коллега рассказывала им за чашкой кофе, что любит гулять на кладбище. Дескать, там настолько тихо и спокойно, что душа отдыхает. А ещё витает особая энергетика. Кира тогда мысленно передёрнулась и после этого даже стала смотреть на ту женщину иначе. Странная. Что может быть притягательного в царстве мёртвых? После пережитого сегодняшним днём Кира всё ещё не могла прийти в себя. Что произошло с Маратом? Неужели радиус влияния её бабки настолько велик, что она сумела подобраться на таком расстоянии к совершенно чужому человеку, подчинив его своей воле и заставив действовать по её приказу? Что же будет теперь? Неужели Марат останется таким? Хотя ведь Пантелей Егорович оклемался после натиска ведьмы… А что будет с ней самой? При мысли о том, что бабка от неё никогда не отстанет и этот кошмар будет повторяться вновь и вновь, покуда она не даст согласия принять её дар, внутри поднялась новая волна паники и Кира тихонечко заскулила.

– Кира, пойди сюда! – из размышлений её вывел оклик Пантелея Егоровича, который махал ей рукой, стоя у крыльца.

Кира заметила рядом с ним такую же сухонькую, как и сам егерь, фигурку и зашагала в их сторону, стараясь в быстро сгущающихся сумерках разглядеть священника получше. Тот был ничем не примечателен. Невысокий, худой, с редкой седоватой бородкой, аккуратными чертами лица. Одет в видавшую виды чёрную рясу, подпоясанную обычной верёвкой, голову покрывала скуфья, на груди поблёскивал серебристый в свете луны крест. «И не скажешь, что такой может бесов гонять, может дурит простой деревенский народ, который верит во всякое», – подумалось Кире.

– Он-то может и дурит, да зато бабка твоя самую настоящую охоту ведёт, – батюшка улыбнулся ей и Кира онемела, Пантелей Егорович, не понимая, смотрел то на неё, то на отца Евтихия.

– П-простите, – растерявшись, Кира не нашлась, что ответить. «Он что же, мысли умеет читать?»

– Блажен, кто не видел, но уверовал, – промолвил священник, и протянул руку, – Отец Евтихий.

Кира смутилась, она не знала, что следует делать, то ли по-светски пожать протянутую ей руку, то ли поцеловать, как она видела по телевизору. Ей никогда не приходилось раньше вот так близко общаться со священником и потому она ответила быстрым пожатием.

– Кира.

– Очень приятно. Так что же у вас стряслось, Кира?

– Там, – она неопределённо мотнула головой, – Мой товарищ, он… Моя бабушка… В общем.

– Ваша бабушка Акулина Соловьёва, верно?

– Да. И она, – Кира замялась, – Она хочет передать мне свой дар. Но я не хочу! И я не верю во всё это.

– Не верила, – поправилась она.

– Расскажите мне всё с самого начала, – попросил отец Евтихий, – Давайте присядем.

Опустившись на лавочку возле крыльца, Кира не зная, с чего начать, неожиданно для самой себя вдруг принялась говорить без умолку, изливая всё, что навалилось на неё в виде бабкиного «наследства», начиная с детства и заканчивая Маратом, так и лежавшим в своём авто, что осталось стоять поодаль. Отец Евтихий не перебивал, слушая вдумчиво и внимательно, и лишь пальцы его неустанно перебирали нитку чёток, да изредка шевелились в беззвучной молитве губы. В конце Кира расплакалась.

– Я не знаю, что мне делать! Бабушка уже едва не погубила мою маму, чуть не погубила Пантелея Егоровича, теперь вот Марат.

– Да. Акулина не остановится ни перед чем. Тяжко ей. Точнее её душе. Не может упокоиться. От Бога она отреклась, сделала свой выбор. Господь дал нам свободную волю и повлиять на другого человека мы не в силах. Помните, как там у Левитанского? «Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу»… Ну что же, мои милые, пойдёмте в храм, надо спасать вашего друга.