— Не боюсь! — тряхнул бородищей Махрюта. — Я ей нужен. Да с сими выродками по-иному и нельзя. Попустишь вожжи — мигом на шею сядут!

Вот и нынче чертова баба помешала беседе! А я хотел душу тебе излить. Не помнишь, на чем нас прервали?

— На обиде твоего отца, — подсказал людоеду Дмитрий, изо всех сил стараясь расслабить веревки на запястьях. — Тебя-то самого кто обидел?

— Меня? Да, в общем-то, никто! — развел руками Махрюта. — Судьба лихая обидела! У батюшки моего было двое старших сыновей: я и брат мой Авель!..

— Тебя, часом, не Каином кличут? — прервал вопросом его рассказ Бутурлин.

— Каином, верно! — радостно изумился тать. — А ты откуда знаешь?

— В святом Писании прочел! — ответил боярин, уже ничему не удивляясь. — Повествуй дальше!

— Ты только не прерывай меня! — назидательно поднял толстый палец Махрюта. — Вдруг я что-нибудь важное упущу!

— Не буду! — уверил чудовище в людском обличии Бутурлин. — Мне самому любопытно…

— Ну, вот! — возобновил рассказ тать. — Авель родился первым, а я, как ты разумеешь, вторым. Брат был старше меня лишь на год, а коли учесть мое превосходство в росте и силе, сия разница была вовсе незаметна.

С юных лет я побеждал его во всем: в скачках, стрельбе из лука, рубке на клинках. Но по закону, введенному Московским Владыкой, наследником отцового имущества и звания должен был стать не я, а бесталанный Авель!

Мне же, вопреки всем успехам, предстояло прозябать до седин в звании боярского чада и, подобно простому дворянину, служить чужим господам за лен! Сего я не мог снести!..

Знаешь, люди делятся на две породы: одни покоряются судьбе, другие идут ей наперекор! Я принадлежу ко второй породе!

— И что же ты сделал? — не удержался от вопроса Бутурлин.

— Попытался на свой лад вернуть справедливость! — ухмыльнулся Махрюта. — Выждал как-то ночью, когда братец заснет. Подкрался к Авелю и свернул ему голыми руками шею!

Хотел сбросить тело с печи, дабы все подумали, будто он, упав, об пол разбился. Но не тут-то было!

Один из наших дворовых углядел, как я кончал брата, и разбудил весь дом! Пришлось мне спешно уносить ноги!

За такое деяние батюшка меня бы не помиловал. Сам бы сволок на княжий двор да отдал палачам!

Ему и горя мало, что он сразу бы лишился двоих сыновей!

У него младшенький подрастал, от молодой жены, кою он взял после смерти матушки!

— Что дальше-то было? — вопросил, пытаясь расслабить узлы на запястьях, Бутурлин. — Уж коли начал, сказывай до конца!

— До конца так до конца! — утвердительно кивнул лиходей. — Потом мне пришлось скитаться на чужбине. Собрал шайку, стали мы промышлять по городам и весям…

Недолгим было то веселье! Выследил нас местный Воевода и по возвращении из набега встретил в поле с конной сотней!

Почитай, все мои спутники тогда полегли! Прорваться сквозь дозоры и уйти в лес посчастливилось лишь мне да еще одному из моих подручных…

Зима тогда выдалась студеная, ты и сам, верно, помнишь! Все зверье в норы да берлоги попряталось. Ни глухаря, ни зайца нельзя было добыть…

— Ну это, ладно! — поморщился от боли в затекших руках Дмитрий. — Скажи лучше, когда ты к людоедству пристрастился?

— Тогда же и пристрастился! — невозмутимо продолжал Махрюта. — Чтобы не загнуться от голода и стужи, пришлось мне оприходовать своего дружка! Если бы не он, живым бы мне оттуда не уйти…

Уже позже набрел я на селение сих выродков — тать кивнул на дверь, в кою вышла Гоготунья. — Я и помыслить не мог, что на свете такие людишки проживают!

Предков их за разные злодеяния из окрестных сел изгнали, и они на болоте обустроились. Притока баб со стороны у них не было, посему болотники переженились на близких родственницах.

От такого кровосмешения добра не жди! Наплодили они вскоре уродов! У одних в теле чего-то недостает, у других, напротив, что-то в избытке!

Сии тати и до моего прихода людоедством не брезговали, однако на большие дела не решались. Где мальца, заплутавшего в лесу, изловят, где купчишку проезжего подстерегут…

Они и меня думали сожрать, да силы не рассчитали. Я в одиночку их разбросал, словно медведь собак. Хотел истребить поганцев, да передумал.

Людишки такого рода охотно подчиняются силе. Я и решил воспользоваться этим их свойством. Сколотил из болотников новую шайку, научил их зброей владеть.

У меня с собой пищаль дробовая была да сабля. А выродков ножами и тесаками вооружил. Сего нам с головой хватило, дабы нагнать страх на мужичье.

Стали мы обкладывать данью окрестные веси. Вначале с каждого селения по ребенку брали, затем стали по два! Я к тому времени уже почуял вкус к человечине и другой пищи не признавал…

— Детей-то невинных почто лишал жизни, ирод?! — не сдержал гнева боярин.

— Так у них мясо нежней, чем у взрослых! — охотно пояснил ему Махрюта. — И вкуснее намного!

Что морщишься, парень? Не люб я тебе? Вот так открывай людям душу!

— У кого душа, а у кого — выгребная яма! — передернулся от отвращения к людоеду Дмитрий. — Мочи нет слушать твои пакости!..

Скрипнула дверь и в избу вошла девочка лет десяти, с трудом несущая огромную бадью. Судя по резкому запаху, в бадье был уксус.

— Что так долго?! — заревел на нее Махрюта. — Уморить меня хочешь? Ставь бадью на середину!

Исполнив повеление, девочка отошла в угол в ожидании новых наказов господина. Вся ее одежда состояла из мешка с прорезями для головы и рук, босые ноги сплошь покрывали ссадины и порезы. На худеньких руках тоже хватало рубцов, но уже от ожогов. Похоже, татям доставляло радость причинять ей боль.

При виде сего несчастного ребенка боярин испытал жгучий стыд. Во-первых, оттого, что невольно являл бедняжке свою наготу, во-вторых, потому, что не мог спасти ее из лап людоедов.

«Господи, дай мне освободиться! — мысленно обратился он к Создателю. — Клянусь тебе избавить землю от сей мрази!»

С мерзким скрипом вновь отворилась дверца, и в хибару проникло существо, при виде коего в душе Дмитрия ожили сказки о кикиморах и водяных.

Видом оно походило на оживленную колдовством корягу, коей неумелый резчик пытался придать людские черты. Жилистые руки твари спускались чуть ли не до колен, слипшиеся от грязи космы напоминали болотную тину.

Не искупляло безобразия его тела и лицо с кривым носом-сучком и слюнявым ртом, растянутым в бессмысленной ухмылке. Однако еще страшнее были глаза. Холодные, немигающие, они мерцали в полумраке хибары, словно болотные огоньки, нагоняя на боярина жуть.

— А, явился! — метнул в новоприбывшего татя хмурый взор Махрюта. — Гляди, Щуп, работенка для тебя появилась! Сможешь оприходовать сего заморыша?

— Жилист больно!.. — проскрипел, оглядев Бутурлина со всех сторон, человек-коряга. — Много возни с ним будет!

— Верно, жилист! — согласился с подручным Махрюта. — Так в жилах-то весь смак! Помнишь купца, коего мы съели по весне? Жиру хоть отбавляй, а вкуса — никакого!

Что, возьмешься за дело или мне кликать Сапа?

— Возьмусь… — кивнул своему Владыке Щуп. — Не надо звать, Сапа. Сап только испортит дело… Но все же сей молодец слишком жилист!..

— Ничего, вымочишь его в уксусе, яко зайца, — со знанием дела произнес Махрюта, — он и помягчает! Мне ли тебя учить!

— А ты, боярин, помолись Боженьке, пока есть время, да в грехах покайся! — обернулся к Дмитрию людоед. — Я тоже молиться буду за упокой твоей души!

— Ты в Господа веруешь? — изумился речам ирода Бутурлин. — А как насчет заповеди «возлюби ближнего своего»?

— Так я и люблю своих, — безмятежно улыбнулся тот, — Щупа, Сапа, матушку Гоготунью!

Притянув к себе Щупа, Махрюта обнял его с такой силой, что тот закряхтел от боли.

— Видишь, как я люблю своих? — с ухмылкой обернулся к Дмитрию людоед. — Только ведь ты мне не свой! Человечину не жалуешь, на таких, как я, с презрением смотришь!

Повстречайся мы в бою, ты бы мне голову снес, даже имени не спросив! А ведь я ничем не хуже Владык ваших, кои без войны обойтись не могут!..