Не нависла бы над тобой смерть, я, может, и не решился бы устроить твой побег…

— Отчего ты так верен Радзивилам? — полюбопытствовала княжна. — Разве они были добры к тебе?

— О, да! — хрипловато рассмеялся Мышь. — Погляди на мою рожу. На ней написано, сколько добра я от господ повидал!

Рубцов, оставленных плетью, не сосчитать, зубы — одни осколки. Сколько раз нос ломали, уж и не припомню. Не то, что кулак — сапог панский порой приходилось мордой ловить!..

— Тогда в чем причина твоей верности? — недоуменно воззрилась на Мыша Эвелина.

— В чем? — задумчиво переспросил он. — Да, пожалуй, в том, что покойный Князь Радзивил спас меня от плахи. За то я десяток лет хранил верность его роду…

Видишь, княжна, жизнь ко мне всегда была неласкова! — промолвил спутник Эвы, возвращаясь мыслью в былое. — я родился в крестьянской семье, жившей на землях, кои величают Белой Русью.

С младых лет мне пришлось познать тяготы своего положения: нужду и голод, глумление родни да неприязнь сверстников. Горбун в семье — дурная примета. Сказывают, если младенец рождается с сим уродством, значит, на роду лежит проклятье!

Никто не захочет родичаться с такой семьей, тем паче отдавать дочерей замуж за братьев горбуна. Кому же охота, чтобы проклятие перешло с кровью на их внуков?

Родня на меня глядела косо, отец был неласков. Хотя в силе да выносливости я не уступал братьям и на соху налегал с тем же усердием, что и они, уважения ко мне от сего не прибавлялось.

Пока была жива матушка, отец еще терпел мое присутствие в доме, но после ее смерти вовсе охладел ко мне и продал горемычного сына за медный грош бродячим скоморохам…

— Продал?.. — не поверила своим ушам Эвелина. — Разве такое возможно?

— В мире многое возможно! — грустно улыбнулся ей Мышь. — Так я стал бродить по ярмаркам, народ веселить. Научился плясать, кувыркаться, играть на дуде и волынке!..

— Да, на волынке! — утвердительно кивнул он, заметив недоверие в глазах княжны. — Искусство невелико, но и его осваивать нужно!

Еще у меня открылся дар метания разного оружия: топориков, ножей, серпов. Знаешь, как скоморохи развлекают на ярмарках толпу?

Один становится у дощатой стены, а другой бросает в него клинки. По гримасам и ужимкам метателя его напарник должен понять, куда будет брошен очередной нож, и увернуться от него. Сие искусство сложнее, чем игра на волынке, но и платят за него зеваки втрое больше, чем за музыку и пляски…

За время, что я добывал сим способом пропитание, ни один из пляшущих у стены скоморохов не пострадал от моих ножей.

Какое-то дивное чутье подсказывало мне, куда повернется мой напарник, и клинки впивались в дерево, не задевая людскую плоть…

Однако и здесь меня не особо ценили. Как-то на ярмарке к нам явился купец, предложивший хозяину балагана мошну серебра за то, что тот позволит ему ударить меня дубиной.

Не знаю, как купчине такое взбрело в голову, но хозяин согласился, видимо, решив, что кошель серебряных ефимков окупит смерть горбуна.

Только я не стал покорно ждать смерти! Лег навзничь, уходя от замаха дубиной, и удар, способный сломать меня надвое, пришелся моему хозяину промеж ног!..

После такого представления остаться в балагане я не мог. Не купец убил бы меня вторым ударом, так хозяин, придя в себя, шкуру бы с живого спустил.

Довелось уносить ноги с ярмарки, а заодно из города, где она проходила. Какое-то время я жил в чащобе, питаясь лесными дарами, а затем набрел на разбойничий стан.

Вначале тати не приняли меня всерьез, но узрев мое искусство метать ножи, охотно взяли в шайку. Правда, свои навыки мне довелось использовать здесь по-иному, чем в балагане.

Там я старался не задеть напарника, здесь же, напротив, всаживал нож точно в сердце. Мне сдавалось, что мои жертвы так меньше страдают…

— Ты убивал мирный люд? — не сдержала возмущения Эвелина. — Как ты мог?!

— Да уж смог как-то! — хмуро усмехнулся, вспомнив былое, Мышь. — Иначе лихие люди не потерпели бы меня в шайке. Как молвят собиратели грибов: «назвался груздем, полезай в кузов»! Вот я и полез…

Провожатый Эвелины умолк, и какое-то время они ехали в тягостной тишине. Мышь жалел о том, что выдал княжне свою сокровенную тайну. Не знала, о чем говорить дальше, и Эва, открывшая для себя еще одну неприглядную сторону людского бытия.

— Что было потом? — все же нарушила она затянувшееся молчание. — Начал сказывать, так повествуй до конца…

— А что было потом?! — горестно вздохнул ее вызволитель. — Недолго наша шайка озорничала в лесах. Сама знаешь, сколько ни виться веревочке, а конец будет…

Изловили нас княжьи ратники, свезли в большой град, на площадь, где обычно нашего брата-разбойника четвертуют. Все мои братья тогда приняли смерть лютую, а я чудом выжил…

Старый Князь Радзивил, приезжавший по каким-то делам в город, выкупил мою жизнь у палача. Уж не знаю, чем я ему приглянулся!

Может, прочел он в моих глазах, что я буду ему верен до гроба. А может, решил, что недурно будет обзавестись слугой с умением метать ножи. Местный судья перед казнью долго расписывал перед толпой мои подвиги. Да и без него обо мне немало баек ходило!

С тех пор стал я псом Радзивилов, рабом, исполнителем их воли. Покорно сносил побои и глумление в благодарность за спасенную жизнь. Клятву служить старому Князю до своей или до его смерти честно исполнил! Служил и его сыну, княжичу Владиславу, покуда не встретил Бутурлина.

Тогда-то мне и пришло на ум покинуть своего господина и вернуть тебя московиту. Не за деньги или почет, а лишь потому, что он единственный разглядел во мне человека. Разумеешь?..

Глаза бывшего разбойника сочились болью, и, встретившись с ним взглядом, княжна поняла, что ее спутник не лжет. Пройдя все круги ада, он сохранил в душе толику того, чего были лишены многие известные ей люди.

Мышь умел быть благодарным и, воздавая за добро, готов был рисковать собственной жизнью. Эва не смела осуждать его за былые грехи. Как и Ольгерд, он жертвовал собой ради спасения их с Дмитрием счастья.

— Спасибо тебе за все… — тихо промолвила она, опустив глаза, дабы спутник не видел ее слез. — за то, что встретился мне, за то, что вызволил меня из темницы. За то, что ты есть!..

— Ну вот, сразу в слезы… — добродушно улыбнулся Мышь. — Верно, прониклась ко мне состраданием? Не стоит жалеть меня, княжна, я к сему непривычен…

— Скажи, отчего тебя кличут Мышью? — нашла в себе силы задать вопрос Эвелина.

— Разбойники так прозвали! — развел руками ее спутник. — Верно, из-за имени. Я ведь окрещен Михеем. Вот и повелось: Михей — Миха — Миша — Мышь!

— Я буду звать тебя по имени! — сообщила ему о своем решении Эва. — Отныне никаких Мышей!

— Как скажешь, княжна, — не стал возражать новый знакомый, — тебе все дозволено!

Чувство близкой беды не покидало Ловчего с самого приезда в Поганин. Похитителю везде грезились люди, идущие по его следам, дабы отомстить за кражу девицы Корибут.

Мысли о расплате не давали вору покоя и во сне. В первую ночь, проведенную под кровлей Штыря, он вскочил с ложа, когда дверь в его каморку слетела с петель, и на пороге выросли три темные фигуры с мечами в руках. К счастью, они оказались лишь видением. Стряхнув с себя остатки сна, тать узрел, что дверь в его покои по-прежнему заперта, а вокруг нет ни души.

Но сон к нему не шел. Тревожно было на душе разбойника и поутру. Доверяя чутью, Ловчий решил покинуть Поганин в поисках места, где его бы не достали враги.

Однако с отъездом он опоздал. Выводя из конюшни жеребца, тать увидал троих путников, с решительным видом идущих ему навстречу.

Достаточно было короткой встречи взглядов, чтобы Ловчий понял: пред ним люди, явившиеся в ночном кошмаре.

Особую неприязнь он ощутил к сероглазому крепышу со следами оспы на щеках. Тот шел впереди своих товарищей, и выражение его глаз не сулило похитителю добра.