ЦВЕТКОВУ
что мне кэнон что мне кодак
ерофеевское «ю»
запорожский зимородок
лишь тебя я воспою
ах магистер клочья пены
бурно стряхивать с ботфорт
сколь светлы твои катрены
и канцоны и офорт
нет не зря с парнаса гонит
аполлон меня взашей
никогда мне он долдонит
не бывать таких виршей
не сосать мне жизни соки
чтоб светился томный стих
в ровных строках волооких
в рифмах фирменных златых
оттого-то друг мой лёха
покоряясь октябрю
я в глаза твои со вздохом
с чёрной завистью смотрю
«покуда смерть играет в прятки…»
покуда смерть играет в прятки
и для того кто сам большой
двуногой жизни беспорядки
шуршат мышиною душой
не унывай просись на ужин
не огорчайся сам не свой
пускай нежданный и не нужен
осколкам скорби мировой
а я твой брат остервенелый
жуть верещу огарок грусть
как бы рождественской омелой
за ветку шаткую держусь
и с распростёртыми руками
в воронку синюю лечу
покуда капля точит камень
и ночь похожа на свечу
«освободясь от пошлости ликует как давид…»
освободясь от пошлости ликует как давид
кто ценит свои прошлости и жизни тайный вид
кто от унынья лечится пчелою среди сот
историей отечества с обилием красот
младые поколения в пентхаусах домишк
не обожают ленина и сталина не слишк
но это лишь напраслина пустые свитера
зачем с водой выбрасывать младенца из ведра
к примеру кисть калинина как радостно она
как спелая малинина в ночи удлинена
когда бесстрашный берия бессмертная нога
лихую кавалерию бросает на врага
эй внуки черепашкины вся ваша правда ложь
а взять того же пашкина он чудо как хорош
а взять того же клюева хоть парень деловой
всех жителей кукуева водою ключевой
коктеель тот испытанный ружейным залпом пьёт
не лицеист начитанный а прочий патриот
и снова сердце ранено в восторге запасном
когда стихи сусанина листаю перед сном
«обнажённую натуру…»
обнажённую натуру
разучился лапать я
полюбил литературу
влажный отблеск бытия
да теперь мои карманы
книг премногих тяжелей
и особенно романы
козерог и водолей
вот сорокин и пелевин
оба тайно хороши
первый сумрачен и гневен
а четвёртый от души
в звёздно небо залезают
где взойдя в урочный срок
восхитительно зияют
водолей и козерог
«старший ключ в шкатулке лаковой…»
старший ключ в шкатулке лаковой
ноч кривой а реч прямой
было много много всякого
до свиданья ангел мой
без тебя я друг мой маленький
буду как иван лурье
из собачьей шерсти валенки
на давальческом сырье
я натуру не насилую
верь не бойся не просить
буду обувь некрасивую
с чистой совестью носить
окна прогнаны оболганы
муха плавает в вине
ты озябла ли продрогла ли
буду спрашивать во сне
перемалывать гордиться и
торопиться помереть
чтобы мёрзлою водицею
руки пасмурные греть
«вот золотушная картина…»
вот золотушная картина
когда имея робкий вид
один оправданный мужчина
по зимней сретенке бежит
куда спешит и почему-то
в тоске взирает на часы
его ширинка расстегнута
подъяты русые власы
а гражданин приговорённый
не зная горестей и страх
сжимает рог заговорённый
в своих младенческих перстах
чужого мужества не хочет
лишь повторяет «не тяни»
томясь в ремесленные ночи
и земледельческие дни
а где-то на углу бульвара
где гибель друга целовала
снежок сияет между строк
и нищий пушкинский продрог
лети серебряная рыбка
как бы судебная ошибка
как бы флейтист как ветр ночной
как будто не было иной
«и пел и плясал но утешить не смог…»
и пел и плясал но утешить не смог
отдавший обиду взаймы
и душу свою заключил на замок
в преддверии чистой зимы
когда декабрём наливается грудь
простыл огляделся устал
остался соблазн на морозе лизнуть
беззвучный железный металл
замок ли подкову такая беда
в земной ли вморожены лёд
осколки другого небесного льда
до смерти иной не поймёт
но если подростку и плеть – благодать
зачем этим гневом кипеть
когда ты имеющий право рыдать
имеющий волю терпеть
