1975 «Всей громадой серой, стальною…» Sous le pont Mirabeau coule la Seine… Всей громадой серой, стальною содрогается над Невою долгий, долгий пролёт моста. Воды мутные, речи простые, на перилах коньки морские, всё расставлено на места, всё измерено, всё как надо, твоя совесть как снег чиста, и в глазах сухая прохлада. Это спутник твой – посторонний, спутник твой тебя проворонил, в плечи – голову, в землю – взгляд. Осторожный, умный, умелый, пусть получит он полной мерой, сам виновен, сам виноват. А над городом небо серое, речка, строчка Аполлинера, вырвусь, выживу, не умру. Я оставлю тебя в покое, я исчезну – только с тоскою совладать не смогу к утру, заколотится сердце снова, и опять не сможет меня успокоить дождя ночного стариковская болтовня… 11 апреля 1975 ОХОТНИКИ НА СНЕГУ Уладится, будем и мы перед счастьем в долгу. Устроится, выкипит – видишь, нельзя по-другому. Что толку стоять над тенями, стоять на снегу, И медлить спускаться с пригорка к желанному дому. Послушай, настала пора возвращаться домой, К натопленной кухне, сухому вину и ночлегу. Входи без оглядки, и дверь поплотнее прикрой — Довольно бродить по бездомному белому снегу. Уже не ослепнуть, и можно спокойно смотреть На пламя в камине, следить, как последние угли Мерцают, синеют, и силятся снова гореть, И гаснут, как память, – и вот почернели, потухли. Темнеет фламандское небо. В ночной тишине Скрипят половицы – опять ты проснулась и встала, Подходишь на ощупь – малыш разметался во сне, И надо нагнуться, поправить ему одеяло. А там, за окошком, гуляет метельная тьма, Немые созвездья под утро прощаются с нами, Уходят охотники, длится больная зима, И негде согреться – и только болотное пламя… 1975 «Такие бесы в небе крутятся…» Такие бесы в небе крутятся — Господь спаси и сохрани! До наступления распутицы Остались считаные дни. Какое отыскать занятие, Чтоб дотянулось до весны? Мне лица монастырской братии Давно постылы и скучны. И не спастись мне перепискою, Не тронуть лёгкого пера, Когда такое небо низкое, И воют волки до утра В продрогших рощах… Матерь чистая, Пошли своё знаменье мне, Дай мне услышать твой неистовый, Твой нежный голос в тишине! Ни серафима огнекрылого, Ни богомольца, ни купца. Сто вёрст от тихого Кириллова До славного Череповца. А осень, осень кровью пламенной Бежит по речке голубой — В гробу дубовом, в келье каменной Дыши спокойно… Бог с тобой. 1976
БАЛЛАДА ПРОЩАНИЯ Опять под лампою допоздна желтеет бесплодный круг. Одной печалью уязвлена, давно моя жизнь от рук отбилась… а память стоит за мной, и щёки её горят, когда ревёт самолёт ночной два года тому назад. Одна разлука – а сколько слёз. Над городом ледяным вставало солнце, в ветвях берёз сгущался зелёный дым, рождались дети, скворец, как встарь, будил меня поутру, а всё казалось – стоит февраль, и мы – вдвоём на ветру. Шептала вьюга: «Утихомирь пустые надежды, друг». Блистала тьма, раздавалась вширь, звенела, пела вокруг, и понял я, что мои следы, и сумрачный дар, и честь ушли в метель… У любой звезды заветная флейта есть, но если время двинется вспять — я в двери твои стучу — воскреснув, заново умирать мне будет не по плечу. Я брошусь за борт, когда ладья отчалит, веслом скрипя, но это буду уже не я, и мне не узнать тебя. Все двадцать писем твоих в пыли, на плёнке голос плывёт. Вдвоём на разных концах земли мы смотрим на ледоход. Вольноотпущенница, давай помиримся без стыда — весной любая живая тварь ищет себе гнезда. Крошатся льдины, в тумане порт, над городом облака, но профиль кесаря так же твёрд, а монетка так же легка. Отдай ему всё, что попросит он, — оставит он, не возьмёт василеостровский Орион и баржи, вмёрзшие в лёд. Прощай! Раскаявшийся – стократ блажен, потому хитёр. Ему – смеяться у райских врат, и не для него костёр. А ночь свистит над моим виском, не встретиться нам нигде, лежит колечко на дне морском, в солёной морской воде. Когда-нибудь я ещё верну и радость, и прах в горсти. Возьми на память ещё одну десятую часть пути. И то, что было давным-давно, и то, что поёт звезда, — возьми на счастье ещё одно прощание навсегда. |
