1977–1981 «Уходит город на покой…» Уходит город на покой, ко лбу прикладывая холод, и воздух осени сухой стеклянным лезвием расколот. Тёмные воды – кораблю, безлюдье – сумрачной аллее. Льёт дождь, а я его люблю и расставаться с ним жалею. А впрочем, дело не в дожде. Скорее в том, что в час заката деревья клонятся к воде, бульвары смотрят виновато, скорее в том, что в поймах рек гремит гусиная охота, что глубже дышит человек и видит с птичьего полёта: горит его осенний дом, листва становится золою, ладони, полные дождём, горят над мокрою землёю… 1977 «собираясь в гости к жизни…» собираясь в гости к жизни надо светлые глаза свитер молодости грешной и гитару на плечо собираясь в гости к смерти надо чёрные штаны снежно-белую рубаху узкий галстук тишины при последнем поцелуе надо вспомнить хорошо все повадки музыканта и тугой его смычок кто затянет эту встречу тот вернётся слишком пьян и забудет как играли скрипка ива и туман осторожно сквозь сугробы тихо-тихо дверь открыть возвращеньем поздним чтобы никого не разбудить 1978 «Я всё тебе отдам, я камнем брошусь в воду…» Я всё тебе отдам, я камнем брошусь в воду — но кто меня тогда отпустит на свободу, умоет ноги мне, назначит смерти срок, над рюмкою моей развинтит перстенёк? Мелькает стрекоза в полёте бестолковом, колеблется душа меж синим и лиловым, сырую гладь реки и ветреный залив в глазах фасеточных стократно повторив. О чём ты говоришь? Ей ничего не надо, ни тяжести земной, ни облачной отрады, пусть не умеет жить и не умеет петь — одна утеха ей – лететь, лететь, лететь, пока над вереском, над кочками болота Господь не оборвёт беспечного полёта, покуда не ушли в болотный жирный ил соцветья наших глаз, обрывки наших крыл… 1978 «…а жизнь лежит на донышке шкатулки…» …а жизнь лежит на донышке шкатулки, простая, тихая – что августовский свет. Уходит музыка в глухие переулки, в густую ночь, которой больше нет. Раскаяния с нею не случится, затерянной в громадах городов. Чернеют ноты. Вспархивают птицы с дрожащих телеграфных проводов. Когда б я был умнее и упорней, я закричал, я умер бы во сне — но тополя, распластывая корни, ещё не разуверились во мне. Там церковь есть. Чугунная ограда бросает наземь грозовую тень, и прямо в детство тянется из сада давнишняя продрогшая сирень. Я всматриваюсь – в маленьком приделе три женщины сквозь будущую тьму склонились над младенцем в колыбели и говорят о гибели ему. Они поют, волнуясь и пророча, проходит жизнь в разлуке и труде, и добрый воздух предосенней ночи настоян на рябине и дожде… 1978
«когда захлопнется коробка…» когда захлопнется коробка и студенистая вода с огромным шумом выбьет пробку глухого слова никогда себя я дрожью в пальцах выдам я вспомню детское тепло и над подъездом угловатым венецианское стекло так удивительно и просто над переулком той поры взлетало облако-подросток в голубоватые миры и в ночь великого улова на молчаливое родство вели старьёвщика слепого дворами детства моего а жизнь мерещилась вполсилы сухими листьями шурша и тихо помощи просила неизлечимая душа простые дни её доныне когда я высох и исчез на золотистой паутине свисают с медленных небес плывут бутылка и котомка из распростёртого окна опять замедленная съёмка и камню падать допоздна и вены времени вскрывая в каком-то невозможном сне плывёт дорожка звуковая вдогонку световой волне 1979 «До горизонта поля полыни…» До горизонта поля полыни до горизонта поля полыни а за полынью поля сирени а за сиренью поля беглеца до самой смерти попытка жизни до самой смерти возможность жизни до самой жизни возможность смерти и так без конца без конца Я сам не знаю чего мы ищем паря меж церковью и кладбищем чего мы ищем о чём мы помним когда плывём в небосвод ночной в полях пшеницы в полях сирени убегают в прошлое наши тени ускользают в прошлое наши тени надеждой мучаясь и виной До горизонта вместе с грозою сизые ночи гневные зори вплоть до подземного дома грома до расставанья а дальше врозь дальше на выбор – свист соловьиный шелест совиный явка с повинной в полях несжатых дорога к дому покуда сердце не сорвалось А с двух сторон с двух сторон пригорка снежная оземь легла скатёрка где полыхали поля полыни полынья протяжная глубока заснежено сердце а в небе ночами не замерзает речка печали — не замерзает эта река |
