1977 «Открыть глаза – и с неба огневого…» Открыть глаза – и с неба огневого ударит в землю звёздная струя. Ещё темно, а сон пылает снова, и я тебе не брат и не судья. Трещит свеча. Летучий сумрак светел, вбегай в него тропинкою любой. Я засыпал, но там тебя не встретил. Когда умрёшь, возьми меня с собой. И тень моя, как газовое пламя, оставит охладевшее жильё, чтобы унять бесплодными губами горящее дыхание твоё. Не призрак, нет, скорее пробуждение. Кружится яблоко на блюдце золотом. Что обещать на счастье в день рождения, чтобы обиды не было потом? Ещё озимые не вышли из-под снега, лежит колодец в чёрном серебре, и злое сердце в поисках побега колючей льдинкой плещется в ведре. И грустный голос женщины влюблённой, в котором явь и кареглазый свет, своей прозрачностью и ночью опалённой перебивает пение планет. 29 марта 1978 «хороша и легка и нелепа…» хороша и легка и нелепа в золотистом чернильном тепле хороши обнажённые липы и сухая полынь на столе хороша твоя мглистая книга отчего мы стоим у окна в нетерпении первого снега суматошного белого сна расскажи мне какая тревога на твоих пересохших губах приложить ли вечернего снега утолить твою радость и страх или может быть выпить немного благо есть ещё водка и дом чтобы спеть накануне побега о дороге под зимним дождём жизнь торопится жить торопливо обгоняя ночной снегопад и звенеть как его переливы у церквей и садовых оград словно снежное женское пение проливается издалека но у музыки нет нетерпения а у осени нет языка улыбнись мне одними глазами будто ветер по снегу пройди не хочу не хочу предсказаний пусть играет метель впереди пусть цикуты пахучей и медленной я по доброй воле не пью дай мне музыки терпкой и ветреной на погибель твою и мою 1978 «неизбежность неизбежна…» неизбежность неизбежна в электрической ночи утомившись пляской снежной засыпают москвичи кто-то плачет спозаранку кто-то жалуясь сквозь сон вавилонскую стремянку переносит на балкон хочешь водки самодельной хочешь денег на такси хочешь песни колыбельной только воли не проси воля смертному помеха унизительная кладь у неё одна утеха исцелять и убивать лучше петь расправив руки и в рассветный долгий час превращаться в крылья вьюги утешающие нас 1978
«В краях, где яблоко с лотка…» В краях, где яблоко с лотка бежит по улочке наклонной, где тополь смотрит свысока и ангел дремлет за колонной облезлой церкви, в тех краях где с воробьем у изголовья я засыпал, и вечер пах дождём и первою любовью, в тех, повторю, краях, где я жил через двор от патриарха всея Руси, где ночь моя вбегала в сумрачную арку и обнимала сонный двор, сиренью вспаивая воздух, чтоб после – выстрелить в упор огромным небом в крупных звёздах, давай, любимая, пройдём по этой улице, по этим дворам, где детство под дождём по лужам шлёпало, просветим пласты асфальта, как рентген живое тело, ясным взглядом — чугунный дом стоит взамен истлевшего, но церковь рядом не исчезает, и зима сияющая входит в силу — здесь триста лет назад чума гуляла, и кладбище было, а двадцать лет тому назад, один, без дочери и сына, здесь жил старик, державший сад — две яблони да куст жасмина… 1980 «в россии грустная погода…» в россии грустная погода под вечер дождь наутро лёд потом предчувствие распада и страха медленный полёт струится музыка некстати стареют парки детвора играет в прошлое в квадрате полузабытого двора а рядом взрослые большие они стоят навеселе они давно уже решили истлеть в коричневой земле несутся листья издалёка им тоже страшно одиноко кружить в сухую пустоту неслышно тлея на лету беги из пасмурного плена светолюбивая сестра беги не гибни постепенно в дыму осеннего костра давно ли было полнолуние давно ль с ума сходили мы в россии грустной накануне прощальной тягостной зимы она любила нас когда-то не размыкая снежных век но если в чём и виновата то не признается вовек лишь наяву и в смертном поле и бездны мрачной на краю она играет поневоле пустую песенку свою |
