3 И вот ушла зима за кровью, в бой зовущей, март о весне запел, во весь поднявшись рост, на улицах земля плыла кофейной гущей, и вечера цвели огнем электрозвезд… Вдоль дома пробегал ночной трамвай устало, кузнечик — синий блеск — за ним летел спьяна, и сахарной пыльцой все кровли посыпала с ладоней голубых далекая луна… Подстреленным крылом махали дни бессонно, не теплотой дымка простор полей объят, как мертвые листы, с офицерья погоны летели в кровь и грязь под сапоги солдат… Как радостно пила восстанья дух Оксана, когда свалился трон, и часто с этих пор сквозь госпитальный дым, в страданиях и ранах, ей виделся в ночи туманный брата взор… 4 Зачем же вновь на фронт и «до победы!» снова? Солдаты в постолах… и бесконечный шлях… И ветер флагов вновь, и кровь смятенья злого в обманутых очах… 5 Как пахли на полях теплом июня ночи (не верилось, что там, на улицах Москвы, на тротуар упал расстрелянный рабочий за то, что не склонил пред паном головы…). Гей, сквозь огонь и гул селян простая доля с ободранной сумой бредет сквозь города. Там дети по углам заплаканны и голы и женщины в нужде стареют от труда. И только кое-где пронзит полотна ночи, как сердца перебой, предчувствие судьбы, и снова всё шумит, и снова всё грохочет, как будто камни кто бросает на гробы… 6 Вдали гремел Октябрь, подъемля крылья строго, светили волны звезд для городов и сел,— то шли мы, как один, на дьявола и бога, и вспыхивал наш гнев, как огненный бензол… Уже летели в грязь не лишь одни погоны, а головы панов — так праведны клинки… И всюду на путях гудели эшелоны — то мчались на фронты, на бой большевики… За ними с ветром гул, за ними с ветром звоны, проклятья и огонь, надежды и любовь, пожары били вверх бичом своим червонным, куда-то звал простор: «Иди, не прекословь…» Всё снятся мне перрон, отряды и вагоны, и ветер, что сады шатает всё сильней, в вагоне сквозь окно Оксаны взор бессонный, в туманах вечеров рыдание полей… И верила она: красногвардеец-воин лишь за рабочий люд против панов идет, ведь неспроста у всех, тревожен, неспокоен, бескраен, как любовь, в сердцах огонь цветет… Ведь все они в нужде, оборваны и босы, от шахт и от станков, где поднялась весна… И срезала тогда свои Оксана косы, и в грубую шинель закуталась она. И снова будто сон, и Лоскутовка где-то, разбитый грузовик и на перроне кровь… А за горою гром не молкнет до рассвета — в разбитое ведро так бьет лопата вновь… 7 Зеленый прежде лист как будто ржа сгубила, в холодный стебелек пробрался едкий дым. Железная гудит и днем и ночью сила и обгоняет даль по рельсам золотым… Видения-огни горят над дикой кручей, над шахтами встают и в степь зовут в ночи; на головах у них венком багряным тучи, и от очей звенят и падают мечи… Как будто кто открыл железные ворота в неведомый нам край… И сердце — как орел. И падают мечи, гей, на шахтеров роты, горячей стали крик над тишиною сел… Чьи ж серые в огне опять я вижу очи и юных губ тепло, как милый свежий цвет?! Былое, всё в крови, разорванное в клочья, развеяли поля в туманах этих лет… 8 Но громыхала даль тревожная во мраке… О небо, ты скорбишь израненным лицом!.. То с запада пришли германцы, гайдамаки и золото полей закрыли злым свинцом… О, то они тогда зарезали заводы!.. Как стала холодеть Донетчина моя!.. Над степью ужас плыл, как бы кровавой содой засыпало души печальные поля… Смешали всё в крови… И на отряд Оксаны как будто гром упал, — был весь отряд пленен… Как будто и сейчас там рыщет ветер пьяный и в выемке лежит разбитый эшелон… Во тьму, в ночной мороз Оксану выводили, как тысячи других, в тревожную бессонь… И слышала тот крик, Донетчина, не ты ли, Сухой и острый: «По большевикам — огонь!..» Японский карабин… и в грудь вонзились пули… Простреленной идешь ты, молодость моя. В спасение и свет поверить я могу ли? Оксана будет жить, об этом знаю я. Оксану спас старик, упрятал после боя, ходил за нею он, оправилась она. И снова без конца далекий звон забоя, поселок заводской и неба глубина. Мне хочется сказать, что осень ясноока и что ее приход — краса полей родных. Я видел лик ее — то рядом, то далёко — и с ветром посылал ей жар поэм своих. Приходит листопад, по шахтам он блуждает, браслетами звенит — осеннею листвой, так верб моих тоска порою отступает, когда припомнишь ты: весна не за горой. И тихая печаль, и эти неба сини начальный день любви напоминают мне. Ох, стонет сердце там, пьет в сладкой грусти ныне узоры теплых грез… То я бреду в огне… То я бреду в огне… В душе простор зеленый, молчанием цветут заветные слова… А в небе молодом, где тучи — коногоны, как будто шелестит багряная трава… |
