Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

60. ОСЕНЬ

© Перевод Н. Ушаков

Черный ворон сидит на могиле,
где дорога бежит всё грустней…
Вот и яблоки с яблони сбили,
и картошку вывозят с полей.
Листья желтые, голые ветки,
синий воздух как будто продрог.
На капустниках гости нередки —
это дети грызут кочанок.
Там, где тополь и вербы над тыном, —
там к утру замерзает вода,
по холодным и грустным долинам
так печально гудят провода.
Тучи встанут над синею сенью,
дождь в полях золотых застучит,
хорошо будет ночью осенней
кукурузу румянить в печи.
1928

61. «Это было, было на Цейлоне…»

© Перевод И. Сергеева

Это было, было на Цейлоне,
там, где рощи радугой взошли.
Целовал мне узкие ладони
предводитель племени Аи.
Бережно груди моей касался
и рыдал от радости хмельной.
Но едва ко мне он наклонялся —
стрелы с ядом пели за спиной.
А когда по сходням от причала
я взошла… О море, о любовь!
Как ни призывала, ни кричала,
предводитель не пришел на зов.
Это было, было на Цейлоне,
там, где рощи радугой взошли.
Не целует мне уже ладони
предводитель племени Аи.
1928

62. ВИНОВАТ

© Перевод А. Кушнер

В тоске я, словно в паутине.
Не знаю, кто бы мог помочь.
Как потемнели очи синие
и на меня глядят, как ночь…
Молчу… За городом ночная
густеет мгла… Осенний путь…
Я виноват… прости, родная,
прости, забудь!
1930

63. ЧЕРНЫЕ РОЗЫ

© Перевод А. Кафанов

От пылающих в небе лучей
на окошках
вечерних
багровые светы.
Бросаю
в огонь сегодняшних дней
черные розы
души поэта.
Сердце,
тише стучи в виски,
удары
умерь тугие.
Черные
свертываются лепестки,
превращаются
в золотые.
Разгорается пламя
сильней,
лепестки, как листву, обрываю,
будто повесть о жизни своей
за страницей страницу читаю.
Жег недаром глаза мои дым,
бил в лицо мое ветер хлестко.
Вновь кажусь я себе молодым,
шестнадцатилетним подростком.
Звонок смех, я не знаю тоски,
и летят моих дум вереницы
в то село, где вдали ветряки
быстро крыльями машут, как птицы,
где прошло мое детство давно,
где пылят без асфальта дороги,
где глядит моя бабка в окно,
внука ждет не дождется в тревоге.
Сеть морщинок — след прожитых дней —
на лице ее добром и милом.
Сто два года исполнилось ей,
и подняться уже нету силы.
А за окнами тополь шуршит,
слышен гул отдаленный завода.
На лежанке бабуся лежит:
«Хоть бы весточку внучек по́дал!»
Разве мог о тебе я забыть?!
Но, родная,
припомни, как было!
Мне под вечер —
в отряд уходить,
ты меня пирожками кормила
и крестила меня,
чтоб не пал я в бою,
чтоб любая беда миновала,
и тайком на папаху мою
безутешные слезы роняла.
Ночь была от пожаров светла,
грохот выстрелов, горечь потери…
Крест, что ты мне в дорогу дала,
с шеи снял я, лишь вышел за двери.
Годы мчались метелью сердитой,
на полях не стихало, мело…
Растерзали б махновцы-бандиты,
если б я возвратился в село.
В первый раз нелегко расставаться,
путь лежал предо мной, каменист.
И решился тебе я признаться,
что давно уже коммунист.
И теперь, в этот вечер лучистый,
как не вспомнить тех слов дорогих:
«Знать, они молодцы, коммунисты,
если внучек остался у них!»
Ощутимее сердца удары,
губы горькой усмешкой свело…
Мало всё ж от своих гонораров
посылал я старушке в село.
Сквозь невольные светлые слезы
образ бабушки видится мне,
и смотрю я на черные розы,
что горят в невеселом огне.
Пусть горят — ничего б не осталось!
Так хочу я!
И с розами пусть
пропадают сомненье, усталость,
слов напрасных ненужная грусть!
Пусть ни злобы, ни грязи не будет,
и былое уйдет без следа.
Ведь нужны железные люди
величавой
эпохе
труда.
Все отдам свои силы народу,—
но клянусь я — не может так быть! —
что должны воспевать мы заводы
и о стареньких бабках забыть.
Тех, седых,
что, как вербы, унылы,
затаили
немую печаль,
тех, родных,
что до самой могилы
сердцем тянутся
в новую
даль.
Расплескались лучи золотые,
и в душе — песен радостных звень.
Лепестки черных роз в золотые
обращает
сегодняшний
день.
Декабрь 1931
25
{"b":"214643","o":1}