318. «Дрожь веток и листвы полет…» Дрожь веток и листвы полет… Я так люблю мир леса древний! Нам всем и всюду жизнь дает зеленый люд его — деревья. Деревья дышат, воду пьют, и всем они на нас походят, И даже видят и поют, и только вот ходить не ходят. А может, ходят… Всё влечет меня узнать рассветом ранним, как солнце наливает плод, фиалку пестует сияньем? Цветы, цветы!.. И соловья не зря так роза привлекает, В них тонет вся душа моя, в них, словно луч, она сверкает. Земля, березки белой стать и синь небес… Всё это вместе есть жизнь. О, счастье — жить, мечтать и петь о жизни счастья песни! 20 июля 1960 319. «Жемчугами заблистала…» Жемчугами заблистала на лесных цветах роса… Вот одна с листа упала, как с ресниц твоих слеза. И меня как будто нету… Я иду в разлив небес, счастьем вся душа согрета, как зарей июльский лес. Полутьма осталась где-то лишь в заплаканных кустах… И лучистого рассвета поцелуи на устах. 22 июля 1960 320. СКВОЗЬ ОГОНЬ Орудия друг другу проклятья шлют всю ночь. И месяц с перепугу бежал за тучи, прочь. Не вьюга-завируха, не снежные рои, — то ноет возле уха печальных пуль «пи-и!». Встречая вражью роту, мой штык не задрожит. И лента пулемета куда-то всё бежит. Сквозь огненную вьюгу в штыки наперевес… А месяц с перепугу за тучкою исчез. До неба грохот поднят, а вся земля в снегу… И в ясное сегодня я сквозь огонь бегу. 22 июля 1960 321. «Природа!.. С нею я и сам…» Природа!.. С нею я и сам, как луч, навеки ясный. Она в душе моей как храм, лазурный и прекрасный. В слезах смотрю не насмотрюсь на каждую дорогу. И здесь я песнями молюсь народу, словно богу. Всё хочет жить и жить спеша — заря, цветы и воды… Природа — храм мой, а душа — живой орга́н природы. 26 июля 1960 322. «Поднимаются крылья души…»
Поднимаются крылья души, белоснежные, с синим отливом, и уже не в квартирной тиши мое сердце — в полете счастливом. Сердце — в небе, что крыльями дней разлучает с землей меня. С нею! Чтоб любил я ее всё сильней, как любимую, звал бы своею. Если ж с неба, как звездочка, я упаду — песни выльются сами… О, земля золотая моя с голубыми (то — небо) глазами! 26 июля 1960 323. «О чем лепечут листья в этот грустный вечер?..» О чем лепечут листья в этот грустный вечер? Как будто сквозь туман, смотрю на дрожь листа. Таинственно и сонно сказки шепчут их вещие зеленые уста. Их слушает душа… Но смысл тех песен милых людская речь никак не может передать, ведь разумом понять их мы еще не в силах,— меж ними и душой не проложили гать. И тщетно мысль во тьме пожаром полыхает да бьется, бьется в стену, прочную, как сталь. И только иногда откроет даль без края та вечная стена… А там… за далью — даль… И мне тогда ясны все голоса природы: как падает листок, зеленый братик мой, и просит помощи… Как жалуются воды ночным ветвям на холод неземной, что превратил их в лед… Как астры в непогоду томятся под дождем и жаждут теплых дней, как звезды шепчутся за далью небосвода, играя в черной бездне золотом лучей. Тогда я весь открыт для вечности. При этом хоть сам я невелик, но все миры — во мне, я их в себя вобрал, как музыку рассвета, когда заря на росах блещет в тишине. Дождь отшумел, прошел… Молчат листки, промокли, и капли на ветвях дрожат, полны огня, как будто бы в мельчайшие глядят бинокли их очи на меня… 27 июля 1960 324. «Вновь заря рассвета стерла сон крылом…» Вновь заря рассвета стерла сон крылом, воробей щебечет звонко за окном, где цветы проснулись и трепещет свет, — и земле и небу шлет он свой привет! Стаи туч гривастых в край далекий мчат, музыкою счастья полон синий сад, с небесами пьяно обнялись поля, и румяной стала от зари земля. У тебя, родная, милая навек, выпил слезы счастья луч с закрытых век, на твоей подушке он лежит, горя… Ты глаза открыла, в них — любви заря. 28 июля 1960 |
