Сагитай едва заметно кивал, глядя на убогую анимацию сигнала, где на черном фоне темно-зеленые квадратики поднимались от схематичного значка компьютера к ушастому спутнику и падали на прямоугольник ПР с порядковым номером двести семнадцать. Он вполне понимал, чего стоил этим людям месяц или больше обороны против гнуса. Нервное истощение на фоне тотальной неизвестности, абсолютного страха и голода способно любого человека превратить в зверя или в хнычущее существо, сломленное и лишенное воли к жизни. В таких случаях перспективнее обратиться в зверя.

– Почему двадцать пять с половиной? – спокойно спросил Сагитай.

– Болеет наш главный конструктор. Сердце и общая слабость, – ответил конструктор. – Что там в мире творится, мужики? Только правду скажите, – попросил голос. На фоне послышались слабые поддерживающие возгласы.

Сагитай вздохнул. Собрать воедино все, что произошло, было непросто, но врать и сочинять, давать лишнюю надежду людям, пусть даже и стоящим на грани, сейчас ему почему-то не хотелось. Правда, какая бы она ни была, будет лучше, чем обнадеживающий ответ, который не оправдается и за который потом спросят с него. Причем спросят не словом, а взглядом, выдерживать который он не готов.

– Але? – послышался настороженный запрос из динамиков.

– Хреново дела у нас. Гнус сожрал почти всех. Остались только сталкеры из Зоны и, наверное, единицы из тех, которых гнус еще не нашел. Но это ненадолго, – ответил негромко боец.

– А как же армия? Роботы? Только мы сделали тысячи роботов. Другие заводы по всему миру тоже. Авиация, флот, ядерное оружие?

– Армии нет. Роботы разбиты или пусты. Авиация – не знаю, флот – тоже. Ядерное оружие приказано не использовать.

– Как?!

– Вот так, мужики, – устало ответил Сагитай. – Есть еще подземные убежища, есть Северный полюс, есть флот, который должен уцелеть, но суша под гнусом. Гнус уже везде.

Затяжная мертвая тишина. Она чувствовалась даже через динамики, словно они начали работать в частоте, глушащей окружающие звуки. Сагитаю даже показалось, что заложило уши.

– Спасибо, – наконец слабо ответил голос.

– Не за что. У нас еда и вода. У нас артефакты на защиту от гнуса и на вывод радиации. Мы собираем роботов, мы готовим линию обороны. У нас целый железнодорожный состав, полный оружия, брони и припасов. Нам нужны рабочие руки и роботы, чтобы обломать гнусу рога. Мы умеем его бить, но нам нужны люди. Безопасного места нет. У нас в лагере всем придется снова вставать за станки, на сборку.

Голос с той стороны усмехнулся. Было что-то обнадеживающее в этой усмешке. Очевидно, слова Сагитая о трудностях за станками были для них все равно что голая задница для ежа. На фоне было слышно, как, перестукивая гусеницами, проехал, удаляясь, ПР.

– Когда приедете? – уже с облегчением спросил Богдан.

– Часа через три-четыре. Загадывать не берусь.

– Хорошо. Коваль сказал, чтобы мы готовились на выход. Техника у нас есть. Роботов возьмем с собой. Ты говоришь, у вас еда?

– Да, Богдан. Горячее. Целый тазик на одного человека. Заливаешь водой, через пятнадцать минут кипяток. Мясо настоящее, приправа – огонь, язык проглотишь. Овощи – как с грядки, хрустят. Соус… ммм! – Сагитай выразительно причмокнул.

Тут он не врал ни на секунду. Единственное, что может отвлечь их сейчас от опасных мыслей, – это еда. Так уж устроен человек и любое другое живое существо. Приоритетный вопрос физической и пищевой безопасности заложен глубоко в белом веществе мозга, несущего информацию обо всем, что было с человеком за последние миллионы лет его эволюции. Даже в утробе матери физическое тело эмбриона помнит все, что с ним было, меняя формы от рептилии к примату. Конечно, в эти минуты Сагитай не задумывался так далеко, но он на собственной шкуре знал, что не большие светлые идеи правят людьми, а ряд мелких побуждений, направленных в одну сторону.

Голоса с той стороны затихли, загипнотизированные картиной. Затем несколько ядреных матерков, обращенных ни к кому и ко всем сразу, разбили тишину.

– Вы, это… мужики, берегите себя… – озабоченно сказал конструктор. – Если не доедете, мы через два дня ляжем.

– Доедем, доедем, – успокоил его Сагитай, опасаясь, не перегнул ли он палку с мотивацией. – Ты расскажи лучше, почему вас всего ничего осталось?

Было слышно, как говорящий меняет положение. Шорох обуви и одежды, чирканье спичкой и неглубокая затяжка.

– Сейчас поближе сяду. Говорить громко сил нет. Мужики по постам пошли. Дневная смена. Всего восемь человек, – голос вздохнул и тут же затянулся. Было слышно, как зашипела от затяжки сигарета. Очевидно, Богдан сел в обнимку с роботом. – Первые пятьдесят человек эвакуировались вертолетом. Планировали первыми вывезти администрацию и главных инженеров, потом других сотрудников, конструкторов и наладчиков, не всех. Вертолет сделал несколько рейсов и больше не вернулся. У нас сигнал был через рацию. Разговоры вели. После крайнего вылета вертолета рация замолчала. Мы сначала думали, что нас кинули, но потом решили, что, скорое всего, захватили то место.

На фоне послышалось перестукивание гусеничных движителей робота, скрежетание его башмаков по асфальту, когда он делает разворот, заклинив одну из гусениц. Щелчок отстегиваемой крышки для боекомплекта и позвякивание пулеметной ленты. Конструктор в это время молчал, по всей вероятности, наблюдая за перезарядкой.

– Потом мы ждали в тишине, наверное, сутки, – вернулся Богдан к разговору. – Знать бы тогда, чем эти сутки закончатся… – он вздохнул. – И пошел тогда гнус на нас. Босой, полуголый, бабы, мужики. Не стреляли. Они не стреляли. Просто шли, а потом бежать начинали. Хорошо, что роботы на автономном режиме были. У нас у самих тогда рука бы не поднялась по безоружным стрелять. Вот и начало железо людей крошить, резать и давить. Мы же тогда не знали, что это гнус. Думали, люди, вроде как зомби. Во сне, может, двигаются, может, еще чего. Лечить, думали, можно. Вот у нас несколько человек и выбежало им навстречу остановить, образумить.

Конструктор замолчал. Молчали и едущие в «Тигре» Яков и Сагитай. Пауза затянулась.

– Але? – вдруг встревожился Богдан. – Вы тут?

– Тут, тут. Говори, – успокоил Сагитай.

– Ты знаешь, не только руки и ноги слабые стали, а вообще. Даже думать тяжело. Раньше в своем деле я крепко соображал, без компьютера углы и схемы выстраивал, а сейчас даже таблицу умножения с трудом… ладно, – говорящий затянулся и выдохнул. Сагитаю показалось, что он выкинул бычок. – Побежали они. Только не добежали. Один только Сальтухо Михаил дошел, даже вроде как говорил что-то, только потом уменьшился, даже со спины стало видно, и упал как колода. Остальные тоже так же, кто к ним подальше прошел. Никто не вернулся.

– А откуда узнали, что гнуса гнусом зовут? – спросил Сагитай.

– До этого что-то такое проскакивало. А потом радио сделали, немного послушали, но через несколько дней все волны пропали, а гнус – нет. Шел толпами. Мы даже не думали, что столько людей у нас было. А они, наверное, думали, что боеприпасов у нас не хватит, а их у нас два контейнера у цеха. Осталось всего ничего, правда, на сейчас. Килограммов пятьсот – семь шестьдесят два – и килограммов триста – двенадцать и семь. У нас же еще первых моделей на семь шестьдесят два много. Так что там… тяжко, но ничего… как ты говоришь, пятнадцать минут – и кипяток? – спросил вдруг конструктор.

– Так точно. Пятнадцать минут, не больше, – подтвердил Сагитай.

– Слушай. Нам сейчас много нельзя. Ты сделай, пожалуйста, заранее. До того, как подъедешь, за полчаса. Завари несколько котелков, будь другом, Сагитай? Один котелок на четверых-пятерых надо будет. С голодухи есть по многу опасно. Пять котелков заваришь, мы все быстро поправимся и полетим? А?

Человек думал о еде. Это могло показаться и страшным, и, может быть, неуместным, но это была реальность. Живое требует свое – жить.

– Сделаю, – твердо и серьезно пообещал Сагитай.