Взорвался и загорелся ДПР у стены, следом за ним несколькими минами накрыло еще нескольких, опрокинув и разворотив металл, покрыв его дымом горящего моторного масла и топлива. Десятки валдарнийцев с ходу сбрасывались в ночную реку, десятки выходили и устремлялись к брешам в стене, выдерживая огонь ДПР127. Из воды ровными рядами начал выходить альфа-гнус в броне и полном вооружении, держась за живучими чудовищами. Некоторые разрывали герметичные целлофановые упаковки переносных противотанковых комплексов и, становясь на колено, брали в прицел близкие и не видящие их, работающие пулеметами и огнеметами ДПР, другие наводились на двигающиеся и ведущие огонь по биотанкам вертолеты.
***
Тентованный уазик мчался по ночной дороге, уверенно занимая самую ее середину. Трасса Н27 вела одинокую машину в глубину и тишину полей, кое-где помеченную черными пятнами, которые все равно было невозможно сейчас разглядеть. На трассе, в кюветах, накренившись или ткнувшись носами в деревья или друг в друга, жутковато освещаемые фарами уазика, стояли брошенные машины. Очевидно, ранее машин было больше, и часть из них, те, что были более приспособлены, смогли выбраться на асфальт и продолжить движение, по крайней мере внедорожников среди них не было. Трофим уже не шарил рукой в подсумке, поскольку все, что можно было оттуда извлечь, он уже вытащил. Он до сих пор сидел в мокрой одежде. Сагитай, отодвинув сиденье максимально назад, смог разуться, и теперь сушил портянки на решетке печи, а в берцы засунул сухую тряпку, вытягивая влагу, и время от времени менял ее на более сухую. Положение было достаточно опасное, поэтому он часто проверял их на влажность, ибо остаться без обуви в случае боевых действий было не смешно. Наконец обувь, по его мнению, хоть и была сырой, но уже не чавкала, и он, перемотав ноги, обулся и более-менее успокоился.
– Поесть надо, – сказал он, не обращаясь напрямую к напарнику.
– Хочешь есть? – голос Якова был отстраненным. Оно и не удивительно. Легко прийти в себя после произошедшего может далеко не каждый.
– Я твою «Леру» брал, она раза в два тяжелее, кажется, стала, чем была, – глядя вперед, ответил Сагитай. – Есть не хочется, спать не хочется, а силы тают. Нужны калории, свое сало топить – надолго не хватит.
Яков посмотрел на Сагитая. Тот не был ни сухим, ни поджарым, и уж кому-кому, а ему истощение грозит не скоро, но в одном он прав. Силы еще пригодятся, слабость тела, как и болезнь, – непозволительная роскошь.
– Километров через двадцать Березна будет, там давай и посмотрим, что в магазинах есть, – сказал он. Разговор немного отвлек его от мыслей, и он погладил баранку руля, по которой безжалостно бил час назад. – Нам бы крест на машине сделать, а то вдруг вертолет пролетит, ракету даст и разбираться не будет, – забеспокоился он.
– Да чем же его сейчас сделаешь? Нет же ничего.
Еще некоторое время ехали в молчании. Яков с трудом помещался за руль. Отодвинутое максимально назад кресло с некоторым трудом позволяло ему впихнуть ноги, и сейчас он коленками, казалось, сжимал рулевую колонку, а рулить приходилось, наклонившись вперед чуть больше чем надо.
– Там, наверное, гнус уже разошелся весь, как думаешь? – спросил он Сагитая.
После последнего события Яков переменился. Обычно добрый и простодушный, здоровяк стал как будто злее, суше, даже темнее лицом. Сагитай немного побаивался такого нового и незнакомого напарника. Сагитай пожал плечами вместо ответа. Кто знает. Маршрут они выучили быстро, это было несложно для профессионалов их уровня, даже запомнили населенные пункты и расстояния до них, а также количество населения, чтобы представлять уровень угрозы со стороны новоявленного гнуса, но что в действительности их может ожидать, предусмотреть было нельзя.
– Ох, прав был Док, – наконец озвучил мучившую его мысль Яков. – Нельзя нам было в Зону лезть со своими уставами.
– Так мы же люди подневольные. Нам приказали – мы сделали, – сказал Сагитай. – Да мы и не вынесли ничего оттуда.
– Я не про нас. Я про контору нашу, она же хотела. Зачем нужно было лезть? Что похоронено, то похоронено. Бог миловал, и хорошо, но полезли же, расшевелили заразу. Мертвецы эти ходячие, потом гнус, теперь танки эти, из людского тела слепленные. Дальше что? А главное – людей-то куда?
Яков замолчал. Человеческие трагедии давили сознание. Сагитаю тоже нечего было сказать. Его другу нужно было выговориться, может, и полегчает. Яков покачал головой не в силах высказать то, что чувствует.
– Не верится мне, что это все хорошо закончится, – сказал он.
Сагитаю нечего было сказать и на это. Возможно, одно из орудий спасения сидит позади них, бездумно сжимая статуэтку химеры в руке, возможно, это ему только кажется. А может быть, это все действительно начерчено одной рукой, планы которой не изменить уже никому. Как говорила королева, надо перелистнуть страницу, и перелистывает Творец ее при помощи тех же самых людей, просто выпустив нечто из ящика Пандоры, в который нельзя было заглядывать. Тогда, в подземелье, он поверил королеве, вправду говоря, он и сейчас ей верит, но ведь демонов уничтожили. Уничтожили тех, кто, по ее словам, восстал против плана Творца, кто восстал против уничтожения людей, а остались лишь те, кто следует его плану. Сокрушающие и уничтожающие, заражающие и разносящие отчаяние и неизбежность как дар.
– Может, королева и была права… – негромко сказал Сагитай.
Яков посмотрел на друга. Сагитай никогда ему не рассказывал ничего о том, что было. После он рассказывал все на камеры по несколько раз, но это совсем другое. То работа, а это личное.
– Какая она? – спросил он.
В этом вопросе было нечто большее, чем любопытство. В нем была попытка найти ответы на вопросы, которые, пусть и несформированные, но крутились у него в голове.
– Она? – переспросил Сагитай.
– Она.
Сагитай вздохнул.
– Красивая… она… она… женщина. Она говорила со мной. Я ей поверил… Она совсем не похожа на нас с тобой.
– Как это?
– Снаружи она, конечно, как человек, даже лучше, – Сагитай хмыкнул. – Нет, правда, она красивая, мне тогда она понравилась больше, чем было нужно. Я после думал о ней, пытался понять ее… Она говорит то, во что верит. Открытая, свободная, с такой перестаешь сомневаться во всем… Даже не так, с ней начинаешь верить во что-то новое, во что-то, что можно почувствовать во всем, в какой-то другой смысл происходящего. Она такая… такая… – Сагитай запутался в своих ощущениях. – Вот мы с тобой, два солдата, мы как два оловянных солдата. Да любого возьми, хоть кого, любого человека. Каждый воспитан или нет, но он отлит в форму. В какую-то форму. Понимаешь? Вот Док, он ученый, у него свои правила, вот сталкеры, мужики, тоже отдельная порода. Городские, они все одинаковые примерно, прикрыты своей мишурой, и не разглядеть под ней, хороший человек или не человек вовсе, а так… А у нее нет формы, она не похожа ни на кого. Мне кажется, она всю жизнь не была ни на кого похожа. Всю жизнь сама по себе, своей дорогой. Это представляешь сколько нужно девчонке сил, чтобы самой, по своему усмотрению и понимаю жить? Это же как надо верить в… – Сагитай замялся.
– Во что? – приоткрыв рот, спросил Яков, увлеченный рассказом.
– Не знаю… Не знаю, во что она верила, но ведь она единственный человек, кто был готов к тому, что происходит. Кто-то верит в одного бога, кто-то в другого, а она в свое. Получается, что и ее бог существует, – решился сказать Сагитай.
– Так получается, что это правда? То, что она говорила, ну то, что ты рассказывал потом.
– Я ей поверил. Может, она и ужасная, но я этого не увидел. Конечно, она и ей подобные убивают, но они жили на свалках и почти никого не трогали, к ним приходили добровольно. Они даже сражались за нас. Даже Лука. Некоторые подростки выбирали ее сторону. Они верили ей. У них своя религия… Как они пришли к ней, к этой своей религии? Мы, те кто старше, мы как динозавры, у нас есть свой шаблон, по которому мы думаем и работаем. Эта наша форма, или отливка, или наше мышление, это все не позволяет думать нам так, как думают те, кто еще имеет свой образ мышления. Дети и некоторые подростки. Мы не слушаем их, не понимаем, мы не хотим думать другими категориями, но какая-то девочка знала о своем предназначении с ранних лет, и она оказалась права… Как это возможно?
