Я недоверчиво уставился на неё. Что же ты творишь? Зато Вильгельм довольно усмехнулся. Видимо то, что она стала говорить что-то связное и близкое к правде, слегка успокоило его.

— Я не преступница. Дело в том, что, — Эрин слегка запнулась. — Я наполовину русская. Точнее на четверть. Моя бабушка родилась в России, вышла замуж за немца и почти всю жизнь провела в Германии. Я никогда не была в Союзе, все бабушкины родственники погибли во времена Революции. Русский я выучила от своей няни. Мой отец вращается в довольно известных кругах и боялся, если кто-нибудь узнает, что его дочь не чистокровная немка, это погубит его карьеру. Когда фюрер принял решение отправить войска в Союз, он убедил меня бежать на нейтральную территорию, поднял старые связи. В Швеции мне бы помогли устроиться и получить новые документы.

Чёрт, даже я не могу угадать, правду она говорит или наскоро сочинила очередную историю. А вот Вильгельм похоже склонен поверить.

— В наше время русская кровь это действительно не то, чем стоит гордиться. Твой отец принял верное решение. Я надеюсь, он подтвердит твою историю, если я напишу ему?

— Вряд ли, — Эрин презрительно усмехнулась. — Отец, можно сказать, от меня отрёкся. Он отослал меня не из желания защитить, а чтобы не пострадала его репутация и положение.

— Но а как же твоя мать? Она же наполовину русская?

Лицо Эрин застыло, она отвела глаза и с тихо сказала:

— Моя мать… Она умерла.

А я почувствовал, как её боль горячими иголочками задевает что-то внутри. Ненужная родному отцу, как это знакомо. Невольно вспомнился тот разговор в госпитале — такую горечь и разочарование в близком человеке сыграть невозможно.

— Есть ещё кое-что, чего я не могу понять, — Вильгельм закурил не помню уже которую по счёту сигарету и снова подозрительно прищурился. — Что на самом деле тогда произошло с той девчонкой-партизанкой? Ты ведь не могла крутить с ней роман не будучи узнанной, так? А если ещё припомнить, что ты оказывается знаешь русский, то совсем тёмная история получается с твоим пленом.

— Откуда мне было знать, что девушка окажется партизанкой? Она с самого начала планировала соблазнить молоденького солдата и выдать своим, но я ничего не подозревала, когда она стала заигрывать, — лёгкая улыбка скользнула по её губам. — Мне это было на руку. Все ведь уже начали думать, что мы…

Она кивнула на меня, и брат, поморщившись, остановил её жестом. Н-да уж, эту историю с моим псевдо-гомосексуализмом лучше при Вильгельме не упоминать.

— Конечно она обнаружила, что я не парень. Пришлось припугнуть её, чтобы молчала. Девчонка же, когда напали русские, под шумок меня оглушила и сдала своим. Неужели после того, что вы видели в лесу, подозреваете, что я с ними заодно? Я даже не стала им говорить, что у меня русские корни, это бы мне не помогло. Партизаны люто ненавидят всех и всё, что связано с немцами, и изначально были настроены меня расстрелять, а после допроса тем более, я ведь ничего им не сказала.

Вильгельм снова окинул её подозрительным взглядом и задал очередной коварный вопрос:

— Если ты предана Германии, почему не призналась в знании языка? Ты ведь несколько дней провела в партизанском укрытии. Неужели не узнала ничего полезного? А сегодня получается снова прикрывала этих иванов. Ты ведь слышала, о чём они говорили?

Эрин побледнела, в глазах горячо плеснулась едва сдерживаемая ярость. Если она сейчас потеряет контроль, может наговорить того, что окончательно погубит её. Даже если она не шпионка, Вильгельм не простит вольных высказываний о моральной стороне своих поступков.

— Хотите знать, о чём они говорили? — Эрин отбросила ровно-почтительный тон. — Они вспоминали своих детей, которых больше не увидят, готовились идти на смерть. Я об этом должна была вам доложить? Каждый день я слышу одно и тоже — проклятия безжалостным врагам, молитвы, чтоб кончилась война. Да, я предана Германии, но это не значит, что я буду усугублять и без того плачевное положение этих людей. Конечно я бы не стала молчать, если бы узнала о заговоре. Кое-что я слышала тогда в лесу, но вы уничтожили их отряд, и моя информация больше не пригодилась.

В комнате повисло мрачное молчание. Вильгельм тяжёлым взглядом гипнотизировал телефон, стоящий на столе, и я запаниковал. Он что, действительно выдаст Эрин этому гаду из СС? Она напряжённо следила взглядом за каждым его движением. Сквозь маску невозмутимого спокойствия отчетливо проступала паника. Я пожалел, что не припёр её к стенке намного раньше. Если бы я знал правду и рассказал ей, что знаю её секрет, мы бы решились убежать. Нужно было убедить её довериться мне, а не выжидать, пока она сама дойдёт до этого. Теперь неизвестно, что будет. Вильгельм подошёл к девушке и протянул руку:

— Пистолет.

Она послушно завозилась, отстёгивая кобуру, и вернула оружие.

— Не отдавай меня этой сволочи, лучше сразу застрели прямо здесь, — никогда и ни у кого я не видел такого отчаянного взгляда и настороженно двинулся к ним.

Вильгельм невозмутимо убрал оружие в ящик стола и кивнул ей:

— Идём.

— Подожди, что ты собираешься делать? — я не позволю запереть её снова.

— Вообще-то давно отбой, — Вильгельм без труда отодвинул меня. — Пусть отправляется спать. Утром я скажу, что решил.

— Эрин, всё будет хорошо, — я погладил её пальцы, судорожно сжимающие лямки ранца.

— Вряд ли, — Она скептически улыбнулась.

Несмотря на то, что Вильгельм больше и пальцем не тронул её, я с тревогой смотрел в окно. Куда он её увёл? И главное — как собирается поступить дальше? Помучившись от неуютных подозрений, я открыл дверь и увидел, что брат подзывает часового, что-то ему объясняя.

— Иди спать, Фридхельм, — он устало поднялся на крыльцо и привалился к деревянной балке.

— Ты думаешь, я смогу уснуть? — возмущённо повернулся к нему. — Куда ты её увёл?

— А куда, по-твоему, я должен был деть твою подругу? — усмехнулся брат. — Отправить обратно в казарму, учитывая, что Бартель скорее всего уже растрезвонил её секрет? Или запереть её на ночь в холодном сарае? Я отвёл её в ближайшую избу, но естественно позаботился, чтобы она не сбежала. Бартель головой за это отвечает.

Я немного успокоился, и Вильгельм слабо улыбнулся:

— Во всей этой истории есть единственный плюс — можно выдохнуть и забыть про твои сомнения в ориентации.

— Это точно.

Вильгельм прошёл внутрь, и я увязался следом. Нам ещё о многом нужно поговорить. Он достал из тумбочки небольшую бутылку и взболтнул её.

— Настоящий коньяк, извини стаканов нет.

Я усмехнулся — мой педантичный аккуратист-брат будет хлестать коньяк прямо из бутылки? Но поскольку самого всё ещё потряхивало от нервного напряжения, последовал его примеру. Терпкая жидкость обожгла горло, разливая успокаивающее тепло внутри, но расслабляться было рано:

— Как ты собираешься поступить с Эрин?

Вильгельм тяжело вздохнул:

— Ты не представляешь, как я сейчас зол на вас обоих. Я ненавижу, когда мне лгут, а она делала это не один месяц. Ты похоже забыл, что мы находимся на войне, влюблён как мальчишка и словно заразился глупостью от этой девицы. Даже если она сейчас сказала правду, ты осознаёшь, что она натворила? Да лучше бы она сразу во всём призналась. Ты знаешь, я не склонен к бессмысленной жестокости и конечно не стал бы издеваться над девушкой. Отправил бы её по-тихому, куда там она собиралась добраться.

Я сделал ещё один глоток:

— Да, Эрин поступила на редкость глупо, но что ты хочешь от напуганной девушки? Ты представь, родной отец можно сказать выпер из дома, попала в эпицентр войны, ещё и ограбили. Кроме этого обмана в чём ты её можешь винить? Ну была у неё бабушка русской и что с того? Она ведь всю жизнь прожила в Германии. Человека определяет не происхождение, а среда его проживания. Она ничем не отличается от Чарли или Греты, ну то есть понятно, что они разные. Я имею в виду, она по мышлению и духу прежде всего немка, понимаешь?