— Признание в чём? — недоумевающе спросила я.

— О, бросьте, — скривился он. — Будто вы не знаете, что сегодня ночью кто-то проник в кабинет генерала и похитил из сейфа конверт с секретным планом.

— Понятия не имею, — отпарировала я. — Ночью я была дома с мужем, что он и подтвердит. Кроме того у меня нет ни малейшего мотива, чтобы похищать секретные данные.

— Этот мальчишка раскололся и сообщил нам, что в штабе есть человек, который работает на советскую разведку.

— И вы подозреваете меня? — изумилась я.

— Ну а кого мне ещё подозревать? Не генерала же. Вайса я знаю давно, Файгль кажется вполне надёжным. А вот вы прекрасно знаете русский, да ещё жалеете при каждом удобном случае этих унтерменов.

— Это ещё ни о чём не говорит, — возмущённо ответила я. — И повторяю, я была ночью дома.

— Ночью, возможно, но вот один из солдат видел вас вечером в штабе.

— Вообще-то, я каждый день туда прихожу и что?

— А Ирма рассказала, что у неё вчера пропал фотоаппарат, который чудесным образом сегодня нашёлся, да ещё и без плёнки.

— Не понимаю, к чему вы клоните?

— К тому, что, если ваши пальчики найдут на её фотоаппарате, это послужит доказательством. Мне даже не понадобится ваше признание, чтобы связать единую картину, — самодовольно рассуждал Шварц. — Тот, кто украл фотоаппарат, проник в кабинет генерала и, вскрыв конверт, сфотографировал документы, чтобы затем передать их подпольщикам.

— Большего бреда я ещё не слышала, — скептически усмехнулась я. — Ирма подкатывает к моему мужу, она скажет что угодно, чтобы убрать меня с дороги, но вы-то адекватный человек. Подумайте сами! Я два года верно служу Рейху. Если бы я была советской разведчицей, то почему я не проявила себя раньше?

— А это уже отдельный вопрос, — пожал плечами Шварц. — Возможно, об этом лучше побеседовать с вашим супругом и выяснить, не прикрывает ли он предательницу.

Я села на деревянную койку. Мысли метались как пришибленные и главное — не было ни одной толковой. Подставила меня эта сучка грамотно, ничего не скажешь. И обратного хода нет! Даже если сдам Вайса, объяснить, почему я прикрывала русскую радистку, будет сложновато. А если они бросят в камеру и Фридхельма? И Вилли? Ведь с точки зрения генерала он тоже виноват, раз проморгал под носом предательницу. Господи, ведь решила уже, что раз выбрала сторону — сиди и не рыпайся. Так нет же, грёбаная совесть опять понесла меня по кочкам. Мне стало дурно при мысли, что со мной может сделать Шварц. О его методах допроса я прекрасно наслышана. Нет, я не позволю ему даже прикоснуться к себе. Услышав скрежет ключа, я невольно вздрогнула. А этой гадине что здесь надо?

— Пришла позлорадствовать?

— Угадала, — усмехнулась Ирма и медленно шагнула ко мне.

Сложив губы в притворной сочувственной улыбке, она промурлыкала:

— Я же предлагала тебе помощь, но ты отказалась. Так что теперь пожинай плоды.

— Ну хорошо, допустим, меня ты убрала, но как теперь разрулишь проблемы Фридхельма? Ведь он скорее всего тоже попадёт под подозрение.

— Я поручусь за него, ведь он мог и не догадываться, что коварная жёнушка так искусно притворялась.

— Думаешь, всё так просто и он теперь твой?

— Непросто, но со временем всё наладится. Я буду рядом и помогу ему пережить это разочарование.

— Даже если я исчезну, тебе это не поможет, — усмехнулась я. — Он тебя не полюбит. И даже не захочет.

Её лицо исказилось от злости, и она прошипела:

— Как бы я хотела, чтобы ты сгнила в лагере, но к сожалению, тебя всего лишь расстреляют. Придётся попросить майора Шварца, чтобы он не стеснялся в методах допроса. Может быть, я даже смогу уговорить его запечатлеть это на плёнку. Жду не дождусь, когда увижу тебя орущей под каким-нибудь солдатом, избитую…

Терять мне уже было нечего, поэтому я со всей дури размахнулась, впечатывая кулак в её шнобель.

— А этого ты не ждёшь?

Ух ты, вот это я ей зарядила, кровищи прямо море. Как бы нос не сломала.

— Ты будешь молить о смерти, обещаю, — прошипела она, дёргая засов на двери.

До меня резко дошло, что всё, что она сказала, вполне может оказаться для меня реальностью. Я медленно достала ампулу с ядом. Никогда не понимала самоубийц, ведь из любой ситуации можно найти выход. Оказывается, что нет. Второй раз умирать страшнее, тем более, когда я не хочу этого делать. Я, конечно, хочу надеяться, что эта хрень закончится благополучно, но нужно быть готовой к любому варианту.

***

— Боже мой, Рени, — Фридхельм бросился ко мне, сжимая в объятии. — Как ты?

— Охиренно, — пробормотала я. — Твоя чокнутая подруга меня подставила. Я не брала её фотоаппарат. Точнее брала, чтобы убрать с твоего стола, поэтому скорее всего на нём найдут мои отпечатки.

— Генерал запретил Шварцу тебя допрашивать, пока идёт расследование. Мы обязательно найдём того, кто вскрыл сейф.

— Не успокаивай меня, я прекрасно вижу, что в полной заднице.

— Фактов против тебя нет, точнее их очень мало. Шварц допрашивает эту девушку, есть предположения, что она и есть таинственная радистка.

— Ну да, и мне припомнят, что я спасла её от облавы, — мрачно буркнула я.

— Я боюсь другого. Если она заговорит…

— То выдаст своих. Я-то здесь при чём?

Фридхельм внимательно смотрел мне в глаза.

— Родная, я сделаю всё, чтобы вытащить тебя отсюда, но ты должна мне сказать правду.

— Какую правду? Я не крала эти документы.

— Один из полицаев, которые охраняли заложников, выжил. Он сказал, стрелял мужчина, и он не видел его лица, но с ним также была женщина.

— И что?

— Мы оба знаем, ты опоздала в тот вечер.

Между нами повисла тяжёлая напряжённая пауза. Вот что я должна ему сейчас ответить? Сказать «а» — надо говорить и «б», да и вообще остальные буквы. А оно ему надо? Узнать что та, которую ты так любишь, столько времени обманывала тебя?

— Рени, я жду от тебя честного ответа. Я буду тебя защищать в любом случае, но знай, если ты меня обманешь, а я когда-нибудь об этом узнаю… Нет, я, конечно, не перестану тебя любить, но я не смогу тебе больше доверять.

Только этого мне не хватает для полного счастья. Совесть в очередной раз пнула меня от души. Когда-нибудь я всё-таки решусь на этот непростой разговор. Может быть. Но явно не сейчас. Где гарантия, что нас не подслушивают за дверью? А что, Шварц вполне мог такое устроить, рассчитывая, что запаниковав, я солью всё мужу.

— Я не делала того, в чём меня обвиняют, — медленно ответила я. — И того, что ты подозреваешь — тоже.

Вильгельм

Прошло два года с того памятного вечера, когда мы простились с друзьями в Берлине, а войне не видно конца. Сначала это было только ощущение, но теперь я это ясно понимаю. Это миф, что вермахт непобедим. Сейчас даже смешно вспоминать, какими мы были тогда наивными, давая обещание встретиться на Рождество. Я по-прежнему не знаю ничего о Викторе и уже больше года не видел Грету. Пару раз приезжал в госпиталь, но с Чарли удавалось увидеться только мельком. Ещё бы, у них столько раненых.

Лишь Фридхельм по-прежнему со мной. Отец мог им гордиться — он наконец-то повзрослел, и наши стычки по поводу его бунтарства давно в прошлом. Но не могу сказать, что меня это радует. В нём что-то словно надломилось. Я бы многое отдал, чтобы увидеть его прежнюю улыбку. После поражения у Сталинграда в его глазах что-то изменилось. Если раньше я видел его боль, нежелание принять жестокости войны, осуждение, то сейчас всё чаще вижу отстранённо-равнодушное выражение. Словно он сдался, хотя до конца ещё далеко.

Впрочем, я тоже чувствую себя так, словно лично потерпел поражение. Мы потеряли почти всех. Погибли Каспер, Вальтер, Катарина. Кох скорее всего тоже не вернётся на фронт. Конечно, на их место пришли новые солдаты, но я не мог отделаться от мысли, что эти мальчишки тоже обречены на гибель, а я снова не смогу их защитить. Всё чаще в голову приходят крамольные мысли, что нас отправляют на бессмысленную смерть. Ведь тогда в январе было уже ясно, что фельдмаршал попал в окружение. Как можно было стянуть все доступные войска на заведомо провальное сражение? Перед глазами до сих пор стоят жуткие картины. Замёрзшие трупы, лежащие у дороги… Поначалу мы ещё пытались их хоронить, но потом, когда сами едва передвигались, ослабленные голодом и морозом, мы просто плелись мимо, отводя глаза. Я понимаю, что от нас ждут победы любой ценой, но не могу больше отмахиваться от мыслей, что русские имеют право защищать свою землю. Мы нарушали все договоры и конвенции, и пусть я никому в этом никогда не признаюсь, в глубине души всё во мне кипит от возмущения. Файгль сколько угодно может убеждать меня, что это другая война, но чем мы лучше этих дикарей, если позволяем себе бомбить мирные города и расстреливать пленных, сжигать и расстреливать гражданских? Это не значит, что я предательски сбегу с поля боя или сдамся, нет, но кажется, я близок к тому, чтобы разочароваться в тех великих целях, которые нам внушали. Для меня сейчас главное — с наименьшими потерями провести своих людей, но и это вряд ли удастся. Приближается решающая битва, которая решит исход войны, и я уже не знаю, как мне убедить моих парней в том, что мы победим. Пользуясь небольшим затишьем, я всё-таки решил снова навестить Чарли.