Вильгельм побледнел, затем, схватив меня за шею, наклонился, со злой решимостью глядя в глаза.

— Раньше надо было думать о Карле, когда вытворял тут не пойми что. А что касаемо твоего перевода, не смей даже заикаться про это. Я не выпущу тебя из вида, слышишь?

— Разве я сторож брату своему? — вот честно я не хотел его злить.

Думал, он поймёт, что не стоит пытаться вечно защищать меня. Что я могу позаботится о себе сам. Но Вильгельм был в таком состоянии, что воспринял эту цитату, как очередной бунт. По-прежнему удерживая меня за шею, он резко протащил меня к длинному корыту умывальника и безжалостно окунул в холодную воду. Я и не сопротивлялся, ошалев от такого — ведь мы не дрались даже в детстве.

— Я не знаю, как ещё убедить тебя взяться за ум и повзрослеть. Сейчас нужно всё внимание сосредоточить на нашей победе, а ты что творишь? Я терпел твои метания дома, но услышь меня уже! Хватит! Правила придуманы не зря, и неужели так сложно понять, что политическая и сексуальная ориентация может быть только одна, общепринятая? Что на войне надо подчиняться приказам, а не размышлять правильны ли они.

— Ты не сможешь всегда быть рядом и постоянно меня защищать, — я вывернулся из его рук. — Это моя жизнь, и за всё, что делаю, я готов отвечать сам.

— Ошибаешься, братик, — Вильгельм сгрёб меня за ворот куртки, рывком потянул ближе так, что я мог рассмотреть отчаянную злость, плескавшуюся в обычно спокойных глазах. — Я не дам тебе наделать глупостей. Нравится тебе или нет, но я всегда буду рядом.

* * *

Я наверное не меньше часа сидел возле этого умывальника. Моя жизнь просто летит под откос. Ещё полгода назад мне казалось, впереди целый мир: друзья, которые всегда рядом, родной дом, интересная учеба. И вот я сижу в каком-то глухом русском селе. Война, на которой я веду себя как трус. Брат, который вот-вот от меня отвернётся. Нет, будет конечно до последнего прикрывать мою задницу во всём, но наша близость, дружба висит сейчас на волоске.

А ещё до меня только сейчас дошло, что, когда я в порыве дурной смелости поцеловал Карла, он ведь не оттолкнул меня в ужасе. Даже больше — он ответил на поцелуй. Пусть я и неопытный, но явное несогласие уж отличить бы смог. Только это не сделало меня счастливым. Во-первых, я не знаю, почему он это сделал. Во-вторых, дальше что? Первый раз я не находил нужного ответа, перебирая в уме прочитанные книги. Во всех романах призывали бороться за свою любовь. Но как можно бороться, выступая против общественности? Если такая любовь противна Богу и людям? Я никогда не смогу быть с Карлом по-настоящему, ни от кого не таясь. Живи мы во времена античности, было бы другое дело. Даже римские императоры не таили своих наклонностей.

Но уже давно гомосексуализм считается практически преступлением. Тот же Оскар Уайльд, несмотря на то, что был талантливым писателем, не избежал тюремного заключения за свои наклонности. Будь я уверен в том, что Карл разделит мои чувства, можно было бы предложить ему сбежать куда-нибудь в глушь от всех подальше и от войны тоже. Но с другой стороны это значит прожить всю жизнь, прячась, как преступники. Имею ли я право сломать мальчику судьбу из-за своего эгоизма? Я готов был уже оставить всё как есть и любить его на расстоянии, пусть платонически. Лишь бы видеть его хоть изредка. Теперь невозможно и это. Вильгельм сделает всё, чтобы выслать его в другую часть.

Я снова вспомнил, как податливо сегодня замер в моих руках Карл, его распахнутые в удивлённом неприятии глаза. Неужели он тоже почувствовал что-то, схожее с моими чувствами? Его губы были мягкими, словно у девушки, хотя откуда мне знать, какие губы должны быть, когда целуешь парня. Главное — он не оттолкнул меня. Хотя это ещё ни о чём не говорит — он же чётко обозначил, что ему нравятся девушки. Или всё-таки он такой как я, но умело скрывает это? Неужели же теперь он как ни в чём ни бывало будет обжиматься с этой проклятой русской? Если бы у меня было время, чтобы аккуратно как-нибудь с ним поговорить и выяснить, показалась мне или нет его реакция на наш поцелуй. Но с другой стороны, может, стоит всё оставить как есть и не портить жизнь ни себе ни мальчишке, который вероятнее всего просто растерялся и, питая ко мне дружеские чувства, не стал бить в морду. Я не знаю чего боюсь сильнее: того, что Карл уедет, и мы больше никогда не увидимся, или того, что он с презрением ответит, что я идиот, и между нами ничего не может быть. И не стоит сбрасывать со счетов, что нас обоих действительно могут отправить в лагерь для извращенцев. Никогда ещё я не чувствовал такого горького отчаяния от отсутствия выбора.

Арина

«Усё пропало, шеф», — почему-то крутилась в голове дурацкая фразочка, пока я метеором неслась из сарая вслед за прихиревшей Олеськой.

Догнала её уже на крыльце дома и, забегая следом за ней в сени, рискнула наконец перейти на русский:

— Да подожди ты!

Ну, а какие ещё были варианты? Надо теперь как-то договариваться, раз уж спалилась.

— Вот оно как, ты ещё и русская? — возмущённо вскрикнула Олеся.

Можно подумать от того, что она целовалась с немкой ей бы стало легче.

— Как видишь, — я крепко вцепилась в её руку, во избежание импульсивных метаний с криками: «Смотрите, кого я нашла!»

Девушка с неприкрытой злостью сверлила меня взглядом, я же усиленно пыталась дать пинка соображалке. Давай, родная, не подведи, выдай мне побыстрее правдоподобное объяснение моей маскировки.

— Да пусти ты меня! — со злостью дёрнулась Олеся. — Или боишься, что расскажу твоим немецким друзьям кое-что интересное?

— Только попробуй, — ох, как мне не хотелось опускаться до шантажа, тем более я должна как-то убедить её, что мы на одной стороне. — Я на задании от генерального штаба разведки, капитан Новикова Арина Андреевна.

— Да ладно, — с сомнением посмотрела на меня девчонка. — Чем докажешь?

— Ну, здрасьте, ты думаешь, я с собой ксиву таскаю? — в свою очередь возмутилась я.

— Всё равно ты могла раньше мне сказать! Зачем ты пошла со мной в сарай, а? Что, скучно стало или ты…

Олеся запнулась и покраснела. Н-да, похоже мне придётся доказывать не только Винтеру, что я не любитель изврата, ещё и перед девчонкой оправдываться.

— Да я изначально просто прикрывала тебя. Ты ж нет чтоб получше по сторонам смотреть, бежишь со двора, не глядя. Говорить по-русски было опасно, мало ли кто услышит. Даже ваши, местные, сдать могут. Я не могла рисковать, слишком важное задание выполняю, — вдохновлённо врала я. — А потом ты сама стала ко мне с гостинцами бегать. Вот и вышло, что парни нас…

Я чуть не ляпнула «зашипперили». Вот до чего обрадовалась возможности наконец-то говорить по-русски.

— Стали… Ну, как бы сводить. Мне и так пришлось несладко, слишком много внимания привлекала. Я ведь по легенде малолетка, сбежавший на фронт. Ну, я и не спорила с ними, тебе опять же польза, никто больше цепляться не будет.

— Благодетельница какая, — фыркнула Олеся. — И что дальше?

— Мне нужна помощь, — как-то нехорошо у нас начался разговор, было бы проще, если бы я просто выследила её и уже потом объяснялась с партизанами. — Мой напарник уже три недели не выходит на связь. Задание выполнено, но я теперь затеряться так просто не могу. Слишком хорошо немцы в лицо знают. Так что буду благодарна, если передашь кому надо, что я прошу о встрече.

Олеся с сомнением смотрела на меня, словно раздумывая, верить мне или нет.

— Всё равно не пойму, как ты можешь с ними жить под одной крышей. Тьфу, и есть за одним столом, — презрительно скривилась девушка. — Я бы так не смогла.

— Да что ты? — я скептически выгнула бровь. — А кто, прости, меня потащил на сеновал? И вообще на хрена тебе было охмурять немца, раз такая патриотка, а?