— Марк Антоний поступил как настоящий эгоист, — вдруг сказал он. — Он должен был убедить её, что жизнь не кончается из-за проигранных сражений. Они же могли уехать и жить!Пусть и скрываясь.

— Это нам с тобой так видится, — улыбнулась я. — А они считали, что другого выхода нет.

Между прочим, не они одни. Ваш Адик тоже вскроется, когда поймёт, что настал капут.

— Если всё… закончится плохо, я хочу, чтобы ты продолжала жить, несмотря ни на что, — он требовательно смотрел мне в глаза. — Пообещай мне.

Да твою же! Я даже думать не хочу о том, что «всё закончится плохо», а тем более о том, что буду делать в таком случае.

— Перестань нагнетать, — хмуро ответила я.

Осознание, что романтическая идиллия заканчивается и предстоит возвращение на фронт, тяжёлым грузом давило изнутри.

— В нашем случае приходится жить сегодняшним днём, и сегодня всё хорошо. Вот и не порти.

— Я не могу не думать о том, если ты… останешься одна.

— А я не могу и не хочу думать об этом! — резче, чем хотелось, ответила я. — Что ты хочешь от меня услышать? Ты всё, что у меня сейчас есть, вот и обещай, что я не останусь одна.

И вообще, с моей «везучестью», может, это он останется один. Хотела бы я, чтобы он перешагнул через боль потери и жил дальше? Наверное, то есть, конечно, да. Дурацкий разговор, дурацкие мысли. Я вспомнила давнюю примету и полезла за кошельком.

— Что ты делаешь?

— Мама всегда говорила, что, если хочешь вернуться в место, где тебе было хорошо, нужно бросить монетку, — я швырнула в воду, наверное, всю мелочь, что нашлась.

Будто от этого что-то зависит. Я же прекрасно понимаю, что, возможно, мы никогда больше не вернёмся сюда. Тут не надо быть внучкой Ванги, чтобы понять, что будет чудом, если мы переживём эту войну. И если да, то хороший вопрос, куда нас занесёт нелёгкая.

— Мы обязательно вернёмся сюда, — Фридхельм сжал мою ладонь.

Я медленно кивнула. Глупо строить планы, понимая, что в любой момент можешь погибнуть, но если лишить себя даже надежды, тогда для чего же вообще жить?

Вильгельм

Я возвращался домой со смешанными чувствами. С одной стороны безумно хотелось на пару недель окунуться в мирную жизнь, а с другой… Раньше я, бывало, слышал, что война меняет человека, и не верил. Разве это возможно, если воюешь за интересы родной страны и поступаешь согласно своим принципам? А теперь ощутил это в полной мере. Мать обнимала меня, не подозревая, что я расстреливал пленных, вопреки всем Уставам и Конвенциям. Дети на улице восхищённо провожали взглядом отважного офицера, который стоял и бездействовал, когда таких же детей в далёкой деревне сгоняли в амбар, чтобы сжечь заживо. Я постоянно слышу от Файгля, что это другая война, но теперь понимаю, что пройдя её, мы тоже станем другими. И те, кто ждёт нас дома, никогда не узнают, чего стоила Германии эта борьба с коммунизмом.

Но как бы там ни было, я рад оказаться дома. Я даже махнул рукой на то, что Эрин опять подбросила проблем. Я рассчитывал, что она помирится со своим отцом, но вместо этого — пожалуйста, живёт теперь в нашей квартире. На мой взгляд это женские капризы. Отношения Фридхельма с отцом тоже не безоблачны, но он же не уходит при этом из дома, а эта вредина категорично завила, что не поедет домой, и, естественно, Фридхельм не мог допустить, чтобы она отправилась в гостиницу. Оно-то ничего страшного. Раз уж они задумали жениться, рано или поздно пришлось бы представить её родителям, но неплохо было бы сначала их подготовить, а не вот так — как снег на голову огорошить известиями. К тому же, зная острый язычок Эрин, я всё время чувствовал себя как на иголках, опасаясь, что она что-нибудь ляпнет отцу. Тот и так был не в восторге, узнав, что его невесткой станет сирота из маленького городка на окраине страны. Когда-нибудь эта девчонка запутается в своих легендах. Главное, чтобы это не привело к непоправимым последствиям.

— Мне нужно с тобой поговорить, — однажды заявил отец, вернувшись с очередного партийного собрания.

Я даже знаю о чём. Он либо предложит мне вступить в партию, либо начнёт как всегда придираться к Фридхельму. Я уже слышал несколько стычек между ними.

— Мы не можем допустить, чтобы большевики подняли революции по всему миру, как когда-то грозились. Нужно покончить с этой красной чумой раз и навсегда. На вас возложена ответственная и важная миссия.

— Не переживай отец, — в глазах Фридхельма вместо открытого вызова мелькнула не менее очевидная ирония. — Мы прекрасно справляемся. Разрушаем их города, сжигаем деревни, убиваем всех, даже женщин с детьми.

— А как ты хотел, чистоплюй? Победа невозможна без жертв. — тут же вспылил отец. — Одну войну мы уже проиграли!

— И это нас ничему не научило, раз мы ввязались в следующую!

— Если я узнаю, что ты повёл себя как трус…

— К чему такая секретность? — улыбнулся я.

— Я хочу узнать, не доставляет ли Фридхельм проблем, — серьёзно спросил он.

— Конечно, нет, — никогда в жизни я не признаюсь о тех первых месяцах. — Он достойный солдат Вермахта.

— Меня беспокоит, что он позволяет себе достаточно вольные высказывания, и эта девица, по-моему, полностью разделяет его взгляды.

Знал бы отец, что я порой тоже согласен с ними, но, конечно, я не буду с ним спорить. Он привык надеться, что я всегда и во всём оправдаю его ожидания. Толку от того, что Фридхельм постоянно бунтует? Отца тоже можно понять. Он не понаслышке знает, что такое война. В битве при Вердене он потерял всех однополчан, чудом выжив после газовой атаки. Для него будет ударом, если мы и на этот раз проиграем. Да и мне не приходит в голову отказаться от своего долга. Назад уже нет пути. — Эрин ещё очень молода, ей приходилось видеть немало действительно жестоких вещей, а Фридхельм… Чтобы он ни говорил, он выполнит свой долг, — перехватив скептический взгляд отца, я улыбнулся:

— Это я говорю тебе как его командир. Можешь не сомневаться.

Кто бы ещё избавил от периодических сомнений меня. В таких случаях обычно помогает дружеский разговор, но Виктор уехал, да и не стал бы я обсуждать с ним такое. Школьные приятели, скорее всего, на фронте, но можно проверить, вдруг кто-то тоже в отпуске. С Эрнестом Кельном мы вместе поступали на юридический, к тому же живёт он в соседнем доме.

Мне не повезло. Он уехал на фронт буквально неделю назад. Я решил пройтись, возможно, посидеть где-нибудь, выпить пива.

— Вильгельм! — я повернулся, чтобы посмотреть, кто окликнул меня. — А я с трудом узнал тебя в форме!

— Я бы тебя тоже не узнал, — точно, Чарли же рассказывала, что Рудольф получил звание креслейтера.

— Давно приехал? — спросил Бехтер.

— Пару дней назад. Вот, хотел увидеть хоть кого-то из наших.

— Эрнест и Бруно с зимы торчат на восточном фронте, Людвиг пропал в Африке, а Хайни у нас теперь важная птица — бригадефюрер. Слушай, пойдём где-нибудь посидим, или ты торопишься?

— Пойдём.

Разумеется, откровенничать с ним я не собирался. Это было просто. Я спрашивал последние новости, ничего не рассказывая о себе, кроме заученного: «Ситуация на фронте под контролем, к Рождеству мы разобьём русских». После пары кружек пива я решил закругляться. Мы и в школе-то с ним особо не дружили, но Рудольф неожиданно спросил:

— Какие у тебя планы на вечер? — я пожал плечами. — Ну, если какая-нибудь красотка не заставит тебя передумать, приходи ко мне. Мы с друзьями собираемся каждый четверг. Приходи, я тебя познакомлю с нужными людьми.

— Постараюсь.

Опыт общения с «коллегами» из СС у меня уже был, но пересилило любопытство. Они же здесь в Берлине живут словно в другом мире. Разве можно сравнивать тех, кто изуверски пытает людей в застенках гестапо и тех, которые стоят насмерть на передовой?

Бехтер переехал из нашего квартала в более престижный, где, видимо, получил новую квартиру. Дверь открыла молоденькая девушка в униформе горничной. Из присутствующих мужчин я узнал лишь бригадефюрера — Хайни учился в параллельном классе. Увидев меня, он приветственно поднял бокал с коньяком: