— Сделай что-нибудь, — вцепилась я в рукав Вилли. — Ты же тоже командир, хватит прогибаться под каждую сволочь.

— Эрин, ты не понимаешь… Этот посёлок находится под их командованием, — тяжело вздохнув, он сдался.

— Хорошо, я попробую поговорить с штурмбаннфюрером.

— О чём вы хотите поговорить?

Как же ты не вовремя вернулся.

— Вам не кажется, что эта показательная казнь девушки слишком жестока? Мы же не дикари, в конце концов есть законы, принятые в армии.

— Эти свиньи должны уяснить, что их ждёт, если осмелятся посягнуть на жизни или имущество немецких солдат, их хозяев, — небрежно ответил Химмельштос. — Бросьте, обер-лейтенант, вы же не впечатлительная девчонка. Или вы продолжаете исповедовать чушь, что эти иваны достойны иного отношения?

— Я бы попросил вас сменить тон, герр штурмбаннфюрер.

Мне определённо нравится, что у Вилли прорезались зубы, но к сожалению, я хорошо понимаю, чем это чревато, если эсэсманы занесут нас всех в чёрный список. Будем дружно отдыхать где-нибудь в Аушвице.

— Это я просила поговорить с вами, чтобы отменить показательную казнь, — они оба недоверчиво уставились на меня.

Вилли едва заметно покачал головой, Химмельштос же с улыбкой сытого удава приподнял брови в напускном удивлении.

— Правильно я вас понимаю, русская девка едва не уничтожила наши склады, обрекая на гибель, а вы проявляете к ней сочувствие?

— Безусловно она заслуживает казни, — медленно ответила я. — Но не такой.

— Это почему же? — коварно спросил он.

— Да хотя бы потому что она так и не выдала своих, а значит, будет выглядеть героиней-мученицей. Вспомните, как год назад была казнена Зоя Космодемьянская? Она стала национальной героиней, привлекая в ряды партизанов новых парней и девчонок, одержимых идеей отомстить за неё.

— И что же вы предлагаете?

— Предлагаю не делать из неё Жанну Д-Арк.

Он прищурился.

— Звучит в какой-то мере разумно. Надеюсь, вы готовы доказать свою преданность нашему фюреру? Что это не очередной приступ трусливого малодушия изнеженной девицы?

— Разумеется, — внутренне обмирая, ответила я.

— Пойдёмте, — Химмельштос небрежно толкнул дверь допросной.

Вилли молча подорвался следом за мной. Впрочем, вряд ли он мне чем-то поможет. Я догадывалась, какую пакость приготовил для меня этот гад.

— Я слышал, вы совершенно не владеете оружием. Этому есть особые причины?

— Я умею стрелять, но как вы недавно сказали, каждый занимается своим делом. Я переводчица. Девушка безучастно посмотрела на нас и отвернулась.

— Держите, — Химмельштос протянул мне вальтер. — Смелее, вы же сами предложили по-тихому расправиться с этой тварью.

Его взгляд цепко прощупывал, считывая малейшие эмоции на моём лице. Мне стоило больших трудов сохранять невозмутимый вид. Нужно каким-то чудом продержаться, не выдать своей ненависти, своего страха. Я задержала дыхание, спокойно глядя в глаза девушке.

— Давай же, — она чуть заметно шевельнула губами.

Опять это чёртово «другого выхода нет», но рефлексивность я буду потом.

— Ну и чего вы медлите?

— По правилам нужно огласить приговор.

Химмельштос нетерпеливо махнул рукой. Я медленно произнесла положенную речь. Ну всё, тянуть больше нельзя. Один… Как же это тяжело — целиться в того, кто смотрит прямо в твои глаза. Два… И тем не менее, я делаю это. Три… И неизвестно, сколько ещё сделаю, лишь бы не оказаться на её месте. Четыре… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть. Пять!

— Всё? — я вернула Химмельштосу вальтер, надеясь, что у меня не дрожат руки. — Я могу идти?

Как в тумане я вернулась в штаб и торопливо сдёрнула с вешалки шинель.

— Подожди, — Вилли сжал моё плечо.

— Пусти, я ухожу.

— На тебе лица нет, ещё хлопнешься по дороге в обморок, — он достал из ящика стола какую-то бутылку и наскоро плеснул немного в стакан.

— Со мной всё в порядке, — я бесцеремонно забрала бутылку и развернулась на выход.

— Проводи её, — крикнул кому-то Вилли.

Вальтер, умница, не стал задавать дурацких вопросов, и к дому мы добрались быстро.

Я не помнила, сколько просидела в тишине, не зажигая даже света, глядя в одну точку. Мне казалось, это всё дурной сон, и я проснусь, убедившись что никакого Химмельштоса в посёлке нет. Шнапс не помог. Даже после второго стакана я по-прежнему чувствовала себя трезвой. Нервы словно стянула тугая пружина.

Хлопнула дверь. Наверное, Фридхельм вернулся. Он скорее всего уже знает, что произошло, и это хорошо. Не надо ничего объяснять.

— Ты когда-нибудь смотрел в глаза человеку, которого собираешься убить?

— По-моему, тебе хватит, — он убрал со стола бутылку.

— Верни на место, — тихо сказала я.

Он потянул меня за руку, вынуждая подняться, и попытался обнять.

— Рени, это не выход.

— А что тогда выход?! — я чувствовала что начинаю скатываться в банальную истерику. Фридхельм молчал. Я подошла к окну, откуда хорошо была видна площадь и болтающееся на виселице изувеченное тело.

— Этого вы хотели, да?! К этому будущему ведёте Германию? Такие как Химмельштос и Штейнбреннер будут стоять у власти? Или ты думаешь, что вернувшись, они забудут, что творили здесь?

— Рени, успокойся, — он снова обнял меня, настойчиво оттесняя от окна.

— Ненавижу их всех… Ненавижу эту войну! — его ладонь успокаивающе легла на затылок, прижимая к себе.

— Тш-ш-ш, потерпи немного, ты уедешь, как мы и договаривались…

— Неужели ты ещё не понял, что никуда я не уеду?! — вырвалась я. — При всём желании не смогу! Скоро никто не сможет уехать. Мы теряем позиции везде: под Ленинградом, на Дону, Сталинград вот-вот отобьют русские…

— Откуда ты знаешь? — побледнел Фридхельм. — Подслушала вчера переговоры с генералом?

— Нет…

Дверь тихо скрипнула, и мы оба обернулись. Вилли оглядел наши физиономии и напряжённо сказал:

— Мы получили приказ. Генерал Штауффенберг требует мобилизации всех доступных войск.

— Куда нас отправляют? — тихо спросил Фридхельм.

Но прежде чем я услышала ответ, я уже поняла, каким он будет.

Дождь из пепла льётся из глаз,

чёрная бездна смотрит на нас.

Дальше не будет дороги другой.

Если ты в пекло — я за тобой.

Фридхельм

За эти месяцы я побывал не в одном бою, но то, с чем нам пришлось столкнуться на подступах к Сталинграду, можно смело назвать адом на земле, посланным нам в наказание за гордыню и преступную самонадеянность. Генералы мобилизовали всех: танковые дивизии, штурмовиков, артиллерию. Все доступные силы были стянуты сюда, к одной точке. Но чтобы мы ни делали, всё было бесполезно.

Русские сражались упорно и ожесточённо. Стоило хоть немного продвинуться вперёд, нас отбрасывали обратно. Казалось, внешний мир исчез. Не было ничего кроме бесконечного ужаса. Стоило даже ненадолго закрыть глаза — всплывали жуткие картины. Развороченные внутренности, дымящиеся орудия, окна домов, превратившихся в пыль, танки, катившиеся прямо по человеческим телам… В голове звучали взрывы, панические крики солдат, стоны раненых, что умирали в муках. Почти каждый день поступали тревожные новости от генералов.

— Они вот-вот окончательно перекроют южную линию снабжения, — Вильгельм отложил карту.

— Вчера я слышал, как солдаты шептались, что лучше сдаться в плен, — сказал Кребс.

— Предатели… — пробормотал Файгль.

— Герр гауптман, взгляните на это, — Берток протянул ему несколько листков. — « …Я прощаюсь с вами, дорогие, потому что, когда это письмо дойдёт до вас, моя жизнь уже закончится. Вашего сына больше не будет в этом мире. Мы здесь в безнадёжной ситуации…» Что это?

— Это их письма родным. Хорошо ещё, что мне пришло в голову проверить, что они пишут.

— Их можно понять, — осторожно сказал Кребс. — Русские танки бомбят наши позиции, их бомбардировщики атакуют с воздуха. К тому же невозможно сражаться на пустой желудок, да ещё на таком холоде, что одежда примерзает к телу.