Немного ближе узнав их всех, я поняла, что наш ботан не такой уж безответный забитый цветочек. Всё он умел: и троллить, и слова найти такие, что и ответить нечего. Если парни подкалывали зачастую грубыми или плоскими шуточками, Винтер умел вроде бы безобидными словами дать понять, что ты полное говно по жизни. Кто совсем уж дятел тупоголовый, тот не понимал и не обижался, но вот Шнайдер дураком не был и с лёгкостью считывал все намеки. — Что ты сказал, Винтер? — сразу же ощерился он.

— Будешь отрицать что хочешь получить должность ефрейтора? — невозмутимо продолжал Фридхельм.— Я и говорю — евреев ещё много, успеешь отличиться.

Шнайдер за малым не вьебал ему, и только появление Кребса спасло мордашку синеглазки от встречи с чужим кулаком. Ну вот зачем он нарывается, раз не в состоянии набить в ответ морду? Сама я предпочитала обходить Шнайдера и ему подобных по широкой дуге и если уж дерзила, то в самых крайних случаях. Ровно настолько, чтоб народ меня совсем уж не списал в законченного лоха.

Пока я не стала полноценным солдатом, судьба милостиво хранила меня от участия в боевых действиях. Вот и опять — в очередной деревне пока все мотались по округе, объявляя в матюгальник приветственную речь, мол отныне это немецкая территория, всем сидеть по хаткам и не высовываться, партизанам не помогать, я знай таскаю в хаты весь их обширный скарб. Не представляю ещё, как буду отмазываться дальше от участия в боевых действиях, но может, и не придётся. Может, Вильгельм поймёт, что из меня солдат, как из медведя балерина.

— Карл! — не успела я выйти из штаба, нарвалась на старшего Винтера.

Давно не виделись, лейтенант, я уж надеялась, ты про меня забыл. Ну крутится на подхвате бесполезный паренёк и ладно. Чё надо-то?

— Через неделю новобранцы из нескольких дивизий принимают присягу. Я думаю, ты тоже готов. Мы и так затянули с твоим обучением.

— Но ведь я пока стреляю хуже некуда, — слабо возразила я, забыв о своей роли.

То, что я дам дурацкую клятву, меня не парило. Учитывая, что я из другой эпохи, просто поржу про себя и всё. Но ведь присяга значила то, что меня можно ставить в бой, а я точно знала, что даже ради спасения своей шкуры стрелять в своих не буду.

— Ничего, научишься в бою, — «успокоил» меня Винтер. — А за тактическими учениями я давно наблюдаю. Не прибедняйся, всё не так уж плохо. Особенно метание гранаты.

О-о-о, да. Метание гранаты, пожалуй, единственное, что у меня действительно более-менее получалось и что я проделывала вот прям с удовольствием. Раз за разом швыряя в цель учебный снаряд, всегда представляла, как взорву какой-нибудь немецкий танк или блиндаж. А там мало ли вдруг и пригодится когда.

— Я… — пришлось сделать вид, что от волнения я двух слов не могу связать. Чёрт, ну что положено говорить в таких случаях? — Я буду стараться выполнить клятву, данную своей Родине…

— И фюреру, конечно же, — строго поправил меня Вильгельм. — Возьмёшь у Кребса текст присяги и выучишь так, чтобы от зубов отскакивало, ясно?

Я с готовностью кивнула, пристегнув соответствующее выражение на моську. Господи, во что я ввязалась, а? Ведь это только одна из моих проблем, а другая… Тьфу, даже думать о таком противно, но может, конечно, мне и показалось чего-то не того.

Я всего лишь планировала тихо и незаметно просочиться с немчиками поближе к столице. Честно старалась на отсвечивать и выдерживать улыбчивую дипломатичную дистанцию со всеми. Но куда там! Началось всё с того, что наш пацифист-мечтатель умудрился примелькаться настолько, что я забила на его постоянное присутствие где-то неподалёку. Даже иногда забывалась, что он как-никак вражина. Ведь сколько ни строй из себя сильную независимую женщину, тьфу ты, сурового безэмоционального солдата, а элементарного человеческого общения мне не хватало. Всё-таки я попала сюда не из каменного века. В наши дни у людей общение происходит нон-стоп. Коллеги, друзья, мужья, жёны. И это не считая онлайн-общения во всяких социалках. Мне же, во-первых, пришлось отказаться от родной речи, во-вторых, постоянно думать и говорить о войне и сопутствующих темах уже достало. Я бы, наверное, продала душу, чтобы хоть раз ещё обнять маму, поговорить с каждым, кто что-то значил в моей жизни. Даже помирилась бы с Полей. Ведь когда жизнь идёт по накатанной колее, незаметно становятся неважными мелочи, её составляющие. И нам кажется, что привычные люди никуда не денутся. Я могла по неделям не приезжать к маме. Могла не взять трубку, когда приползала вымотанная с работы, если звонила подруга. Про мужиков промолчу, тут вообще всё печально.

Здесь, даже если отбросить тот факт, что с немцами вообще-то надо не беседовать, а безжалостно валить как врагов, я в любом случае была чужой. И даже со своими, с русскими, придётся разговаривать с оглядкой на разницу почти в полвека. Следить за тем, чтобы не ляпнуть непонятные для них словечки, столь привычные в современной речи. Постоянно фильтровать, что говоришь, с учётом политической диктатуры. С немцами в этом плане попроще будет — знай нахваливай напрочь ебанутого Гитлера, да понтуйся, мол, Германия the best. Специфические русские словечки я не знала как перевести, так что выдать себя, вроде, не должна. Но всё равно предпочитала не вступать в беседы без крайней на то необходимости.

Вот и сейчас я в очередной раз сидела на завалинке, не принимая участия в туповатом трёпе фрицев.

— Как всегда один? — вот точно надо ему колокольчик на шею повесить. Вечно умудряется появиться словно из ниоткуда. Ниндзя хрен знает какого уровня.

— Веселья и без меня хватает, — я кивнула в сторону бойцов.

— Потому я и взял сюда целую библиотеку, — Фридхельм преспокойно уселся рядышком, и я не стала его гнать. Тем более это бесполезно. Даже когда я включала стерву и стебала его, а иногда и открыто крысилась, он всё равно возвращался.

— Скоро, наверное, созрею попросить у тебя, — я задумалась, что бы выбрать. — Ну… Я не поклонник поэзии, а вот Ницше, пожалуй, перечитал бы.

— Как можно не любить стихи? — искренне удивился Винтер. — А как же Шекспир?

— Ну так то Шекспир, — улыбнулась я.— И честно говоря, мне не нравится его увлечение неоправданными душевными страданиями далеко не самых несчастных индивидуумов. И откуда такое кровожадное стремление изощрённо убивать на своих страницах всех подряд: молодых королей, юных дев? Прямо-таки пачками укладывал народ в гроб, — Фридхельм искренне развеселился такому вольному перессказу знаменитого классика. — Ну что ты смеёшься? Я же не говорю, что он плох как писатель. Написано красиво, но возьми ту же «Ромео и Джульетту». Малолетние дурни влюбились и чего бы им не свалить от родителей и жить себе не тужить. Нет же, нужна высосанная из пальца драма, море крови, реки слёз.

— Тебе просто не попадались хорошие стихи, — пытался переубедить меня Фридхельм.

Я скептически смотрела на его воодушевленную мордочку. Наверное, сейчас начнёт доказывать, как крут Гёте или Шиллер. Но он меня удивил.

— В семнадцать лет серьёзность не к лицу,

И как-то вечером оставьте свои полные бокалы,

И шумные кафе и свет слепящих люстр