— И кстати, Эрин, вы тоже виноваты в том, что произошло. Вы обращаетесь с ними так, словно они нам ровня, а они должны чётко понимать, что это не так. Обер-лейтенант, это касается и ваших солдат тоже. Вот полюбуйтесь. Вилли встал посмотреть, и я тоже обернулась. На лобном месте у колодца опять толклись девчонки. Кох улыбался Ольге, которая быстро сунула ему свёрток и смущённо отвернулась. Похоже, она решила поблагодарить его за вчерашнее спасение.

— Герр штурмбаннфюрер, я не считаю поведение моих, — Вилли особо выделил это слово. — Солдат неподобающим.

— Согласен, мои мальчики тоже сходят с ума без женского внимания и опускаются до того, чтобы спать с кем попало, — покладисто кивнул он. — Главное проследите, чтобы это не переросло в сентиментальный роман. Вот это уж точно недопустимо и не может быть оправдано.

Кое-как я отработала положенное время, но когда настал вечер, снова впала в ступор. Делать вид, что ничего не случилось, я не могла, но чем я могла помочь Татьяне? Возможно она тоже винит в случившимся меня. В маленьком флигеле тускло горела лампа. Я молча застыла на пороге, почувствовав, как сжалось сердце. Дед неумело пытался сколотить доски для гроба, маленькая Лиза тихонько сидела в уголке, а Татьяна склонилась над лежавшим на лавке тельцем.

— Чем я могу помочь? — осторожно спросила я.

Она медленно подняла голову, лицо её страдальчески сморщилось.

— Я знаю, что вы не виноваты… — она судорожно вздохнула. — Но прошу, уйдите сейчас…

Честно говоря, я ожидала и более резкой отповеди. Что я ещё могу сделать? Дать ей денег? Но разве они вернут ей сына?

Кровь со ступенек уже кто-то смыл, а на крыльце сиротливо сидела полосатая котяра. Я присела рядом, машинально погладив её за ухом.

— Как ты? — я и не заметила, когда вернулся Фридхельм. — Успокоилась?

Я пожала плечами. Что он хочет услышать? Хочет убедиться, что я не собираюсь устроить истерику на пороге штаба?

В принципе да, только спокойствие было каким-то тупым, будто с похмелья. Безысходным. Не дождавшись ответа, он сказал:

— В такие моменты понимаешь, что никакие доводы командиров не работают. Мы сражаемся за правое дело, но при этом становимся монстрами. Я чувствую себя виновным не меньше этого Альфреда.

— Если ты когда-нибудь… — я осеклась, не в силах произнести обвинения. — Я не смогу простить…

— Я и сам не смогу простить если… — Его губы искривились в горькой усмешке. — Вот так…

Ночью я проснулась от очередного кошмара. Штейнбреннер надвигался на меня с омерзительной улыбочкой:

— Неужели ты думала, что твой обман никогда не откроется? Можешь не оправдываться. Я знаю, кто ты… Схватив меня за волосы, он выволок на крыльцо штаба, с силой толкнув в спину:

— Вы знаете, что дальше делать…

Меня окружили, грубо подталкивая в спину штыками, кто-то глумясь провёл ножом по щеке, рассекая кожу. Я судорожно сглотнула, увидев в руках Альфреда огнемёт…

В панике я дёрнулась, едва не слетев с кровати. Фридхельм, спавший рядом, тут же положил мне на живот руку, безмолвно обозначая своё присутствие. Медленно выдохнув, я прижала его ладонь своей и опустилась обратно. Раньше я никогда бы не допустила, что бы очередная влюбленность или отношения с кем-то вышли на первый план. Для гармонии мне было необходимо заниматься карьерой, сделать очередной дизайнерский ремонт, периодически отрываться где-нибудь с друзьями. Здесь у меня всего этого нет и возможно не будет. Только Фридхельм… Последний бастион относительного спокойствия в этом грёбанном мире.

Оглядываясь на своё прошлое, иной раз невозможно удержаться от горькой усмешки. Помнится я часто прикрывалась цитатой пресловутого Ницше «Всё, что меня не убивает, делает сильнее». Красивые слова, но я теперь знаю, что это неправда. Предательство, жестокость, несправедливость могут сразу не убить, но будут медленно по капле вытравливать из тебя доброту, искренность, доверчивость. Можно себя утешать, что стал сильнее, научился держать удар, когда надо терпеть или защищаться, но почему-то чувствуешь, что безвозвратно что-то утрачиваешь с каждым таким ударом. Сейчас уже и не верилось, что когда-то я могла смело говорить всё, что думаю, и ни перед кем не разыгрывать девочку-няшу. Зато появилась привычка продумывать наперёд каждое сказанное слово. Кто бы знал, чего мне стоило как ни в чём ни бывало каждый день мило улыбаться в штабе Штейнбреннеру и постоянно пересекаться с его подопечными.

— Эрин, хорош уже хандрить.

— Ты решила объявить голодовку?

Парни вот уже который день пытались затянуть меня в столовку и естественно не понимали, что мне претило сидеть за одним столом с этими ублюдками. Я вообще не понимала, какого чёрта они трутся с нами, если являются другим воинским подразделением.

— Рени, пойдём, — в очередной раз попытался соблазнить меня Кох. — У нас сегодня мясное рагу, ты же любишь, я знаю.

— Ну пойдём, — вздохнула я.

Похоже мои запреты не действуют. Сколько ни возмущалась, все, кому не лень, теперь кличут «Рени».

— Чего кислая такая? — подколол Бартель. — Всё ещё переживаешь из-за того мальчишки?

— По-моему, они совсем озверели, — Каспер покосился в окно. — Как можно пристрелить, не разбираясь, ребёнка?

— Я слышал, возможно, мы скоро уберёмся отсюда, — поделился Крейцер. — Партизаны до сих пор не выдали себя. Возможно, их вообще нет поблизости.

Хольман насмешливо спросил:

— А как же твоя русская фройляйн, Кох? Я смотрю, у вас роман набирает обороты. С собой что ли увезёшь?

— Ага, заведёт гарем как восточный шейх, — хихикнул Бартель.

— Да ну вас, — обиделся Кох. — Мы всего-то пару раз прогулялись.

— Так ты, дурень, что ни разу не оприходовал её?

— Шнайдер! — Кох выразительно кивнул в мою сторону, на что я ехидно усмехнулась:

— Да ладно, мальчики, не стесняйтесь, продолжайте.

Ты смотри, притихли, вон как ложками слаженно заработали. Знают, что я как раз-таки стесняться не буду, если начну стебать, достанется всем.

— Что там у вас с этой девушкой? — спросила я Коха.

Я уже говорила с Ольгой, хотела убедиться, что её опять никто не запугал. Девушка с неожиданной смелостью ответила:

— Ну да, он немец и что? Ты ведь тоже отказалась от своих из-за любви.

— Сейчас речь не обо мне, — я обалдела от такой прямолинейности.

На этот раз я никому не говорила, что русская, но видимо наши намного проницательнее немецких солдат.

— На меня и так всю жизнь косо смотрят соседи. Как же, дочь врага народа, — в глазах девушки промелькнула боль. — Неизвестно ещё, чем закончится война. Лучше я сама выберу, с кем быть, чем вот так придут и не спросят.

Ничего себе, быстро она сменила свои принципы. Хотя конечно и её можно понять — выбрать себе покровителя или спать со всеми подряд? По-моему, выбор очевиден.

— Он добрый, — улыбнулась Оля. — И пока ничего от меня не требует.

Да уж… Язык не поворачивается сказать «совет вам да любовь». Но это не моё дело, совсем не моё.

— Хельга, оказывается, понимает немного по нашему, — затараторил наш влюблённый дурашка. — А ещё печёт такие пирожки, что пальчики оближешь.

Ну, кто бы сомневался, что этого любителя пожрать влёгкую можно сманить вкусняшками. А ещё недавно задвигал мне, как ждёт не дождётся, чтоб обменяться кольцами со своей Мартой.

— Я всё понимаю, но подумай вот о чём. Не сегодня-завтра мы отправимся дальше, а девчонке ещё здесь как-то жить. Её и так недолюбливали, а теперь так вообще заклюют.

Почему-то я не сомневалась, что прошмандовки вроде блонди как-то выкрутятся, ну или забьют на хейт, а Ольге скорее всего придётся несладко.