— Откуда ты это знаешь? — Конрад ненавязчиво увязался меня провожать.

— Это элементарная химия. Я готовилась поступать в институт, так что ещё что-то помню.

— Серьёзно? — оживился он. — Я два года проучился на химическом факультете, потом конечно пришлось перевестись в академию, но когда закончится война, попробую восстановиться.

Вот лучше бы там и оставался, явно же не создан для боевых подвигов.

— Ты наверное занималась с каким-нибудь профессором. Я уже многое не помню, про тот же фосфор.

Как он умудряется сохранить по-детски невинную улыбку? Мне казалось моя давно похожа на фальшиво-застывший оскал.

— Сейчас бы наверное даже не смог смешать в правильной пропорции кислоты для титрования.

— Главное вовремя добежать к вытяжному шкафу, если что-то пойдёт не так, — я вспомнила сколько раз косячила на первом курсе.

Однажды перепутала растворы и в панике металась с дымящейся колбой. А как-то умудрилась выронить нагревшуюся от реакции пробирку, в которой между прочим была кислота, испортив новые ботильоны.

— Это да, — он повернул ладонь, демонстрируя небольшой шрам. — Я однажды не успел.

— Добрый вечер, — вежливо кивнул Конрад Фридхельму и снова повернулся ко мне. — Буду теперь знать к кому обращаться, если забуду какую-нибудь формулу.

Фридхельм мрачно проводил его глазами и зашёл в дом.

— Ты сегодня поздно.

А что ты хотел, родной? Это называется ненормированный, блядь, рабочий день.

— Штейнбреннер отправил в соседнее село, я только вернулась, — устала как собака, хочу по-быстрому вымыться и уснуть.

— А этот… тоже ездил с вами?

Кажется, кто-то ревнует к Конраду. Причём совершенно зря. Никаких искр и пресловутой chemistry не витает ни с его, ни с моей стороны. Самая что ни на есть френд-зона.

— Нет, он просто немного меня проводил, — в другой день я бы может подразнила его, но вместо этого зачем-то добавила: — Забавно, оказывается, он бывший студент-химик.

— Это я уже понял, — Фридхельм желчно усмехнулся. — Хреново он учился, раз не помнит формул.

Мой же ты Отелло!

— Никак ревнуешь? Можно уже начинать бояться, что ты придушишь меня за невинный разговор?

— Тебя нет, — Фридхельм обнял меня со спины, сжав руки чуть крепче обычного. — А вот ему придётся напомнить, что ты уже занята.

— Эй, что за несправедливость? — возмущённо вывернулась я.

Мне конечно триста лет не надо особо дружить с Конрадом, но запрещать что-то не позволю из принципа.

— Значит, с Кохом или Каспером общаться мне можно, а с ним — нет?

— Для них ты давно и прочно боевая подруга, и я знаю, ты тоже так считаешь, — он невесело усмехнулся. — Ты говоришь, вы просто общаетесь, но я видел твоё лицо. С ним ты другая.

— Первый раз вижу, чтобы скучные разговоры о химических формулах вызывали столько ревности.

— У вас куда больше общего, чем с тем же Кохом или Крейцером, — Фридхельм испытующе посмотрел мне в глаза. — Раньше ты так же смотрела и на меня, когда мы обсуждали книги.

Я уже хотела ответить что-нибудь привычно-резкое, но вместо этого обняла его, прижимаясь щекой к груди. Ясное дело, что раз для него это первые отношения, он ждёт и от меня этой нежной трепетности, когда ничего и никого вокруг больше не замечаешь. Не могу же я заявить, что когда за плечами не один роман многое видится по-другому. Я никогда не ходила на сторону, пока была с кем-то в отношениях, но не вижу проблемы иногда немного пофлиртовать. Ну, это же бред, если у тебя есть мужик что теперь? Завернуться в паранджу и шугаться от каждого, кто с тобой попытается заговорить?

— Ты зря беспокоишься, если я с тобой, значит с тобой.

Он выдохнул, притянул меня ближе и приник к моим губам в настойчивом поцелуе. Горячие ладони скользнули к пояснице, сминая блузку, нетерпеливо поглаживая.

— Стой… да подожди… мне надо… — я конечно не настолько грязная как шахтёр после смены, но всё же.

— Потом, — мои губы сковывает жадный поцелуй.

Томная нега разливается по венам, делая меня слабой, податливой. Его ласковый шёпот оседает на коже пресловутыми мурашками, и я перехватываю его губы, вкладывая в поцелуй всё, что не могу сказать словами. У притяжения, которое я с самого начала к нему чувствовала, нет и не было логического объяснения, но я точно знаю, что раньше я ни к кому не чувствовала ничего подобного. И что это вряд ли исчезнет, что бы там дальше ни произошло с нами.

* * *

Я сонно потянулась, жмурясь от ярких солнечных лучей. Блин, проспала, что ли? Торопливо поднявшись, стала собирать разбросанные по всей спальне шмотки. Вот тебе и немецкая аккуратность — свою форму значит вешаем на стульчик, а мой лифчик чуть ли не на люстру закидываем. Всё-таки я права, и малая толика ревности только разжигает страсть. Так, эту блузку уже точно не наденешь — измятая, а времени гладить нет.

— Ты уже встала? — окликнул меня Фридхельм.

— Почему ты не разбудил меня раньше? Вильгельм опять будет смотреть на меня как на исчадие ада если я опоздаю, — я улыбнулась, заметив криво сидящий в его волосах венок из одуванчиков. — Так и пойдёшь на построение? Кребс оценит.

— Придётся оставить подарок Лизы, — с притворным сожалением вздохнул он, положив икебану на подоконник. Видимо, Татьяна уже возится по хозяйству, а мелкая занимает себя как может.

— Я принёс воды, — Ваня поставил ведро около умывальника. — Ещё дров в сенях положил, если вам понадобятся.

— Молодец, — я положила на стол его «гонорар» и снова метнулась в спальню — туфли-то я так и не нашла.

— Рени, ты кажется боялась опоздать, пойдём.

— Сейчас… — я вздрогнула, услышав выстрел.

Что там опять случилось? Выбежав на крыльцо, я замерла на пороге, намертво вцепившись в руку Фридхельма. Ванька ничком лежал на ступеньках, всё ещё сжимая банку тушёнки, кровь медленными струйками стекала вниз. Его убийца как ни в чём ни бывало убирал пистолет и равнодушно смотрел, как Татьяна с задушенным криком упала рядом с телом мальчика, пытаясь его перевернуть и надрывно причитая:

— Сынок… да что же это…

— Ты совсем охренел?! — заорала я.

— Он свершил кражу, а любые преступления должны караться по законам военного времени.

— Он ничего не крал! Я сама отдала ему эту чёртову банку!

— Фройляйн, если бы я каждый раз сомневался, стрелять или не стоит, я был бы уже мёртв, — цинично усмехнулся Альфред.

— Эрин, пойдём, — Фридхельм твёрдо сжал мою ладонь.

Меня колотила дрожь. Я не знала, как сейчас заявлюсь в штаб и буду смотреть на эти рожи. Не знала, как посмотрю в лицо Татьяне. Получается, я невольно виновата, что она лишилась сына.

Я попыталась с головой зарыться в бумаги, но не вышло. Видимо, Штейбреннер был уже в курсе, что произошло.

— Эрин, вы расстроены? — он завис перед моим столом, вынуждая посмотреть на него.

Ага, блядь, расстроена! Подумаешь, пристрелили по фигне ребёнка, дело-то житейское, так, да?

— Может, Альфред слегка переборщил, но вы должны понимать, что сейчас не время разводить сантименты. Возможно этот мальчишка ни в чём не виноват, но взгляните. Ночью кто-то умудрился разбросать по деревне эту гадость.

Он положил на стол листок с красочно отпечатанным призывом давить фашистких гадин, не сдаваясь, и верить, что Красная армия никогда не будет побеждена.

— Я настаиваю, чтобы вы ещё раз провели работу с населением. Убедите их, что не стоит идти на поводу и верить этим лживым речам. В конце концов за каждую выходку диверсантов расплачиваются гражданские. В городе был убит наш солдат, и комендант отдал приказ расстрелять десять заложников. Этого они добиваются?

Я молчала, не в силах выдавить ни слова, похоже мой актёрский талант на ближайшее время себя исчерпал. Чувствовала себя хуже распоследней шлюхи, ибо шлюха может послать мерзотного клиента по известному адресу, а я нацистскую власть послать не могла никуда. Штейбреннер отошёл к окну и усмехнулся: